ЖУРНАЛ "МИШПОХА"

ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №6 2000год

Журнал Мишпоха
№ 6 (6) 2000 год

Александр Черницкий

Александр Черницкий – выпускник Московского института тонкой химической технологии (1981), в прошлом кадровый инженер-химик.
Рассказ А. Черницкого удостоен премии Всесоюзного конкурса (1989). Публиковался в журналах “Нева”, “Октябрь”, “Новый мир”, “Урал”, “Независимой газете”, издательствах ЭКСМО-ПРЕСС, РИПОЛ-КЛАССИК (Россия), ЛИТЕРАТУРА, СОВРЕМЕННЫЙ ЛИТЕРАТОР, ХАРВЕСТ (Белоруссия), CARL VERLAG (Германия). В 1993-1994 три издания выдержали очерки об Израиле “Между трех морей”.
С 1996 года – член белорусского отделения Пен-центра.
Живет в Новополоцке.

© Журнал "МИШПОХА"

Из блокнота писателя

ЛЮБОВЬ ГОЛДЫ МЕИР

фрагменты из повести

ВМЕСТО ПРОЛОГА
Среди сугробов пробираются сгорбленные фигуры. В узком парадном, тяжело дыша, стаптывают снег, сетуют на погоду. Проходят в крошечный зал:
- Шаббат шалом!
- Шаббат шалом! - отзываются немолодые голоса. Мужчины покрывают седины круглыми шапочками. Поднимается председатель общины, ему далеко за семьдесят. Май сорок пятого он встретил командиром танковой роты. В разгар гонений на “космополитов” поступил в академию бронетанковых войск и всю жизнь прослужил в Советской Армии. На голове - большая американская кипа, на груди - “фруктовый салат” из двух десятков орденских планок.
- Сегодня я расскажу вам о Соломоне двадцатого столетия, - произносит отставной полковник. - Только это не мужчина, а женщина. Ее зовут Голда Меир... За окном воет вьюга. Начинается XXI век. Горят субботние свечи. Старики слушают историю женщины, появившейся на свет сто лет назад на просторах Российской империи. Звучит в тишине надтреснутый голос.

РОДИТЕЛИ
Весна. Робкое солнце освещает убогие избы Пинска. По грязной улочке ловко передвигается высокий стройный солдат. Девушка с огненно-рыжими волосами смотрит на незнакомца. Вот он поравнялся с ней. Солдат застыл на камне посреди лужи, а девушка - у покосившегося забора. “Какой красавец, какие тонкие черты лица!” - ураганом пронеслось в рыжей головке. “Какая красавица, ну прямо сдобная булочка”, - подумал солдат и улыбнулся:
- Ты здесь живешь?
- Да, а ты? - пролепетала девушка.
- Я здесь служу, а родом с Украины. Меня зовут Мойша.
- А меня - Блюма...
Блюма Найдич бросилась в замужество, словно в омут. В 1889 году она родила девочку, которую назвали Шейной. И вновь забеременела.
Мойша Мабович был сиротой, и жили молодые у Блюминых родителей. Тестю с тещей вовсе не хотелось провести остаток дней среди сырых пеленок и детских воплей. Начались размолвки, которые все чаще перерастали в ссоры.
Все состояние Мойши заключалось в паре умелых рук. Для независимой жизни в нищем Пинске этого было явно недостаточно, и молодой муж решил, что в большом городе прокормиться гораздо легче.
Мойшу манил Киев. Однако не всякий еврей мог жить вне черты оседлости: это разрешалось лишь людям состоятельным, врачам, ученым и ремесленникам.
Мойша смастерил столик для игры в шахматы, сунул его под мышку и отправился в префектуру доказывать свою квалификацию. Столик понравился и перекочевал в квартиру полицейского чиновника, а Мойша вернулся домой со свидетельством, в котором было указано, что он - ремесленник! Молодые, недолго думая, собрали мешки и с крошечным ребенком на руках тронулись в путь.¹
В Киеве Мойша на одолженные деньги выстроил столярную мастерскую. Полный надежд, отправился он собирать заказы на изготовление мебели, да не тут-то было. Киев являлся столицей российского антисемитизма, и киевляне старались обходиться без услуг еврейских ремесленников. Нужно было возвращать долги, а кроме этого питаться, обогреваться, одеваться...
Семья погрузилась в пучину нищеты. Их обычной пищей стала селедка с хлебом. Блюма непрерывно ходила беременная² . Патронажных сестер тогда не было, и некому было научить молодую мать правилам ухода за ребенком. Два мальчика Мабовичей не дожили и до года. Затем заболели и умерли еще два сына.
Грудь медноволосой Блюмы лопалась от молока - и на это обратили внимание зажиточные соседи. У их невестки молоко пропало вовсе. Блюму пригласили в кормилицы, и Мабовичи переехали из сырого чулана в большую светлую комнату. Опытная няня научила Блюму обращаться с новорожденными. Заботясь о своем ребенке, соседи заботились и о том, чтобы кормилица хорошо питалась.
Мойша с Блюмой вздохнули с облегчением. Жаркими киевскими ночами они, задыхаясь, любили друг друга крепче прежнего. 21 апреля 1898 года у Мабовичей родился шестой ребенок - девочка, которую назвали в честь Блюминой матери Голдой³. Первые два года Голдиной жизни прошли вполне безоблачно: ребенок рос сытым и здоровым. Следом в относительном достатке родилась третья сестренка.
Однако тучи уже сгущались. Соседский молочный брат подрос, и в кормилице отпала нужда. Скоро Мабовичи вновь влачили жалкое существование. Старшая сестра Шейна падала в школе в голодные обмороки. Голда обливалась слезами, видя, как мать скармливает ее кашу маленькой Ципке. Семья отчаянно мерзла в нетопленой комнатке и носила латаную-перелатанную одежду, но и это было еще не все.
Наступление XX века ознаменовалось новой волной еврейских погромов. Толпы мечтающих о выпивке грабителей расхаживали по Киеву, размахивали ножами, топорами, кольями и требовали смерти для “губителей Христа”. В 1902 году взоры погромщиков обратились даже на кварталы еврейской бедноты. Дрожа от страха, девочки смотрели, как Мойша с соседом заколачивают изнутри входную дверь домика: никак иначе два отца-еврея защитить свои семьи не могли. Погрома, впрочем, в тот раз не случилось, но оставаться в Киеве стало слишком опасно.
В пять лет киевлянка Голда Мабович поняла, что причины нищеты и страха коренятся в ее еврействе - русских и украинцев в Киеве никто не громил! Но еще важнее другое ее понимание: никакая полиция не защитит евреев, и уповать они могут только на собственные силы.

В ОЖИДАНИИ ОТЦА
В белорусской части империи погромы были редки, да и населяли Пинск преимущественно евреи. В 1903-м Мабовичи вернулись к Блюминым родителям. Однако ни прозябать в черте оседлости, ни жить нахлебником у тестя с тещей плотник Мойша не собирался.
Америка - вот земля, которая теперь манила его! Выбор не был случаен. Популярная идея переселения в Палестину совершенно “не грела” Мойшу: тут свирепые казаки, там - арабские банды; тут дожди и морозы, там - жара и безводье; тут безработица и нищета, там - безработица и нищета.
Плотника не заботили судьбы мирового еврейства; свою главную задачу он видел в том, чтобы прокормить семью.
Два с половиной века подряд “еврейский телеграф” передавал из США хорошие вести: почти никакой дискриминации, почти никакого антисемитизма и прекрасные возможности для личной инициативы! Для притеснений в Америке имелись другие люди - чернокожие. Евреи цитировали ответ одного из основателей США Томаса Джефферсона еврейскому лидеру Мордехаю Ноаху: “Мы защищаем наши религиозные права так же, как и наши гражданские права, - ставя всех на одну доску”.
В Пинске Мойша хватался за любую работу, пока не набрал сумму, достаточную на дальнюю дорогу.
И уехал! Три долгих года пытался он вписаться в американское процветание. В это время семья отчаянно нуждалась. Старшая дочь Шейна от нищеты и бесправия подалась в кружок “Рабочие Сиона” и намеревалась строить в Палестине еврейское социалистическое государство. Пропаганда в России таких взглядов была небезопасной; из полицейского участка, рядом с которым стоял дом Мабовичей, днем и ночью неслись вопли арестованных.
На российском западе проживали тогда 7 миллионов евреев - больше, чем где бы то ни было в мире. Размах сионистской⁴ пропаганды был колоссальным. На всю жизнь запомнила маленькая Голда синюю копилку в гостиной рядом с субботними свечами - на самом почетном месте! Такие копилки можно было увидеть тогда едва ли не в каждой еврейской семье по всему миру: Национальный фонд собирал деньги на покупку палестинской земли.
Четырнадцатилетняя Шейна была для маленькой Голды непререкаемым авторитетом, а подпольная сионистская деятельность облекла этот авторитет в ореол таинственности и отваги. Долгие часы слушала Голда споры юных конспираторов о государственном строительстве. Она еще мало что понимала, то был процесс подготовки “почвы”, формирования сознания. Киев познакомил Голду с нищетой и страхом; Пинск познакомил ее с сионизмом и социализмом - путями преодоления нищеты и страха.
Когда в 1904 году Херцль⁵ внезапно умер в расцвете сил, Шейна надела траур и сняла его только спустя 2 года, далеко за пределами России. Больше всего, однако, маленькая Голда запомнила не политическую активность старшей сестры. Пинск и в наши дни, после чудовищных ирригационных усилий, окружен болотами; тогда же это были океаны грязи, подступавшие к городку отовсюду.
Приближаться к “пинскер блотте”⁶ детям категорически запрещалось, а нарушать запреты было, как водится, самым милым делом. Однажды зимой, уже в сумерках, Голда играла на краю болота. Внезапно появились казаки: они казались возникшими из болота призраками. Громадные лошади перелетели через присевших в ужасе детей и понеслись дальше. Перепуганные до смерти дети, обливаясь слезами, бросились по домам.
Это воспоминание с годами превратится в образ грубой неодолимой силы, несущейся из ниоткуда в никуда, и станет ассоциироваться с Россией, а затем с Советским Союзом. С особой яркостью гигантские болотные всадники всплывут в памяти, когда спустя много лет Голда узнает о своем назначении послом в СССР. Она воспримет это так, словно ей предстоит вернуться в кошмарное детство.

МИЛУОКИ, ШТАТ ВИСКОНСИН
В конце 1905 года от плотника Мойши пришло письмо: у него есть работа, и он ждет семью на берегу озера Мичиган, в городе Милуоки! В России громыхала революция, власти и народ во всем винили евреев, и Блюма немедленно затеяла сборы. Многочисленные родственники смотрели на нее так, как сейчас смотрят на космонавтов перед стартом.
Будучи уже всемирно известным политиком, Голда Меир попытается выяснить судьбу оставшейся в Пинске родни и узнает, что гражданская война, пролетарская диктатура и II мировая война пощадили лишь одного дальнего родственника.
Дав взятку полицейскому, мать с девочками пересекла границу Австро-Венгрии, при этом пропала большая часть багажа. В апреле 1906 года они оказались на конечной галицийской станции и двое суток провели на полу ледяного строения, обозначавшего вокзал.
Наконец пришел поезд и увез их в Вену. Оттуда на другом поезде они добрались до Антверпена и еще двое суток дожидались парохода в эмиграционном центре. Морская прогулка в тесной душной каюте длилась 2 недели, и Голда единственная из семьи не страдала от морской болезни. В общем, на изнурительный переезд в Америку ушло около месяца.
Америка ошарашила восьмилетнюю девочку, еще месяц назад игравшую на берегу “пинскер блотте”. Автомобиль, на котором Мойша привез семью с вокзала в свою единственную комнату, был первым негужевым транспортом в жизни Голды и ее сестер. Пятиэтажные дома казались небоскребами. Трамваи, велосипеды, фантастическая реклама, потрясающая одежда, мороженое, лимонад, неслыханный английский язык, запахи сосисок и жареной кукурузы - все это и впрямь делало Америку другой планетой.
Но наиболее глубокое впечатление пришло спустя три месяца, когда свежеиспеченный член профсоюза Мойша повел свою семью на демонстрацию в честь Дня труда - этот социалистический праздник и поныне в сентябре отмечают американцы. В новых платьях Блюма, Голда и Ципке стояли на углу, чтобы посмотреть, как Мойша пройдет мимо них в колонне. И вдруг...
- Казаки! - завопила Ципке. - Это казаки!
С младшей сестрой от страха случилась истерика: ужас перед казаками со времен Богдана Хмельницкого проник буквально в гены российских евреев⁷ . Малышка приняла за казаков конную полицию, которая охраняла шествие.
Голда разглядела в колонне американских рабочих собственного отца. Поразительно: власти не разгоняли демонстрантов, как в России, а способствовали им! То была американская демократия в действии. В России ничего подобного невозможно было и представить; едва минуло полтора года с Кровавого воскресенья, когда царские войска расстреляли перед Зимним дворцом безоружную толпу. Унять рыдания Ципке оказалось делом невозможным - девочку пришлось вести домой и укладывать в постель.
Следует одобрить выбор плотника Мойши, который три года назад приехал из Нью-Йорка не куда-нибудь, а на берега озера Мичиган. Именно в Милуоки бежали после поражения революции 1848 года немецкие интеллектуалы, и в городе неизменно царила либеральная атмосфера; мэром долгие годы оставался первый социалист в конгрессе США Виктор Бергер. В Милуоки Голда никогда не столкнется и с антисемитизмом. В каком-то другом месте бескрайней Америки прививка демократии, сделанная Голде Мабович, не была бы столь сильна.
Сразу после возвращения семьи Мойша приобрел в кредит жилой домик с верандой и помещением под магазинчик. Спустя две недели после приезда Блюма, еще не знавшая ни слова по-английски, открыла молочную лавку, которой со временем суждено было стать бакалейной. Шейна всячески увиливала от работы в лавке - это не соответствовало ее социалистическим идеалам. Ципке была еще слишком мала, и замещать мать в лавке приходилось Голде. Часто к этой обязанности добавлялись другие: девочка стирала, убирала, готовила. Приходилось пропускать школу. Это приводило Голду в бешенство: она отлично училась, быстро освоила английский и рвалась к знаниям.
Однажды случилось невероятное: к Блюме пришел полицейский и стал объяснять, что ребенок не должен пропускать занятия! Тут самое время вспомнить пинского городового Максима с багровым лицом алкоголика. Когда маленькая Голда ссорилась с Шейной, то грозила сестре:
- Вот расскажу Максиму, что ты и твои приятели хотите покончить с царем!
- Знаешь ли ты, что тогда со мной сделают? - спрашивала Шейна и объясняла: - Сошлют в Сибирь. И я там умру от холода и больше никогда не вернусь. Так бывает со всеми, кого отправляют в ссылку.
В сравнении с Россией они жили в Милуоки вполне благополучно, но по американской мерке это была самая что ни на есть нищета. Мойше лишь изредка удавалось подрабатывать в железнодорожных мастерских. Часто денег не было на самое необходимое - к примеру, на школьные учебники.
Тут-то, в условиях особого милуокского либерализма, и расцвели впервые социалистические устремления, привитые Голде старшей сестрой еще в Пинске. Летом 1909 года Голда предложила одноклассницам собрать деньги на учебники у... горожан.
Ученица четвертого класса объявила себя председателем несуществующего “Американского общества юных сестер”. Затем она развила кипучую деятельность: арендовала (в кредит!) Пэкн-холл и разослала по всем окрестностям приглашения на публичную встречу по вопросу об учебниках. Одноклассницы повсюду развесили плакаты, извещающие о встрече.
Авантюра завершилась совершенным успехом. На “встречу” пришло человек 50 взрослых, в том числе Блюма и Мойша. Блюма пыталась уговорить Голду составить текст выступления заранее, но дочь решила говорить “прямо из головы”:
- Всем детям, есть у них деньги или нет, нужны учебники!
После речи последовал гениальный номер: рыжая, как мама, Ципке, которой недавно исполнилось восемь лет и которую директор школы переименовал в более привычную для английского языка Клару, прочитала на идише социалистический по содержанию стишок. Для выразительности она отчаянно размахивала руками - так, как научила Голда.
Денег собрали столько, что их и правда хватило на учебники. Местная газета вышла с фотографией председателя Общества юных сестер - то был первый снимок Голды в печати! Газета сообщила:
“Группа детей отдает весь свой досуг и все свои центы делу благотворительности - да и благотворительную организацию они создали по собственной инициативе...”
Голда вырезала заметку с собственным фото и послала Шейне в Денвер, где та лечилась от туберкулеза: “Дорогая сестра, могу сказать тебе, что наш успех превзошел все, что когда-либо видел Пэкн-холл. А прием был просто великолепный...”
Девочке, написавшей эти строки, предстояли тысячи подобных мероприятий, в ходе которых она соберет сотни миллионов долларов. В одиннадцатилетней Голде на всю жизнь поселилась уверенность, что люди готовы поделиться своими долларами, - нужно только правильно их об этом попросить. И никогда она не станет читать речей по бумажке - за исключением важнейших заявлений в кнессете⁸ или ООН.
Идея подобного сбора средств никогда не родилась бы в юной головке в России. Тамошние социалисты добывали средства путем экспроприации - попросту говоря, грабежа. Иное дело - США! Как грибы после дождя, появлялись и процветали десятки благотворительных организаций, в том числе еврейских⁹ . Благотворительность в Америке - дело престижное; если ты оказываешь помощь бедным, значит, сам уже не таков.
На время каникул Голда вместе с одной из подруг поступила на работу в универмаг - заворачивать и доставлять покупки. Эта первая работа по найму избавила Голду от ненавистной лавки, а ее место там пришлось занять... отцу, который в очередной раз остался без работы. Девочка вставала на рассвете и ходила в универмаг пешком: таким образом удалось экономить на трамвае. Материальным итогом летних каникул 1909 года стало, помимо купленных учебников, зимнее пальто, приобретенное на заработок младшей продавщицы.
Возможно, Голда и без американских страниц своей биографии стала бы заметной фигурой в Палестине, однако не министром иностранных дел и не премьером. Знание английского языка поможет ей выдвинуться в число первых лиц еврейского анклава не меньше, чем безоговорочная вера в социализм и бесподобное умение всегда оказываться в рядах политического большинства. Английский пригодится и при сборе пожертвований в Америке, и в общении с британскими властями, и в кипрских лагерях “перемещенных лиц”, и на конгрессах Социнтерна, и в ООН, и в личных контактах с главами государств.

ДЕНВЕР, ШТАТ КОЛОРАДО
В 1912 году Голда окончила начальную школу. Она быстро проскочила стадию нимфетки, этакой невинной девочки-подростка, которая возбуждает сверстников, но сама даже не догадывается об этом. Голда превратилась в складную очаровательную девушку и то и дело ловила на себе взгляды парней.
Однако и речи не было о том, чтобы завести роман в Милуоки, где нравы в еврейских домах примерно соответствовали формуле: “Взялся за руку - женись!”. Голда вовсе не собиралась оборвать свой едва начавшийся полет по жизни ради того, чтобы пойти по стопам матери: в Блюминой жизни девушка не находила ни единого образца для подражания. К тому же сверстники не интересовали ее, они были еще детьми.
Но родители больше всего хотели выпихнуть среднюю дочь именно замуж: в бедных семьях таким образом избавлялись от лишних ртов. Голда, демонстрируя неуступчивость, поступила в среднюю школу. Более того, она объявила, что собирается стать учителем. Медноволосая Блюма пришла в ужас, ибо закон штата Висконсин запрещал замужество учителям-женщинам.
- Если уж тебе так хочется иметь профессию, то можно пойти на курсы секретарш и изучить стенографию, - взывала мать. - По крайней мере, не останешься старой девой!
- Не стоит быть слишком умной, - подливал масло в огонь плотник Мойша. - Мужчины не любят умных девушек.
Голда этого мнения не разделяла - будущее подтвердит ее правоту! Она решила не зависеть от родителей. По вечерам и в выходные дни Голда бралась за любую работу.
Мать не подозревала, какая великая у нее растет дочь и надеялась, что та образумится. Сама Блюма никогда не испытывала тяги к знаниям и так рвалась замуж, что насилу дождалась своего Мойшу на берегу пинской лужи. А чем еще заниматься женщине? Она развила бурную деятельность по подбору состоятельного жениха.
К этому времени сестра Шейна в далеком Денвере излечилась от туберкулеза и поселилась со своим пинским возлюбленным Шамаем.
После отъезда Мабовичей из России полиция схватила Шамая за сионистскую деятельность, но парень бежал из тюрьмы и добрался до США. Родители не одобряли выбор Шейны по прозаической причине - Шамай был беден. Зато Шейна с Шамаем горой стояли за то, чтобы Голда продолжала образование.
Старшая сестра светила из Денвера, как маяк. Ах, какая романтика: жить вместе с любимым за две тысячи километров от глупых “предков”. В мыслях Голда заходила слишком далеко, порой воображая себя на месте сестры. От этого кружилась голова, и намокало белье. Переписка с Шейной и ее мужем шла втайне от родителей, через одну из Голдиных подруг. О, как хотелось Голде вести самостоятельную жизнь!
Но Блюма не видела иного пути для женщины, кроме раннего замужества, и уже подыскала кандидатуру одного милого тридцатилетнего коммерсанта... Узнав об этом, пятнадцатилетняя Голда решила бежать. В обстановке строжайшей секретности она принялась готовиться к побегу. Главная проблема заключалась в нехватке денег, хотя Шамай и прислал небольшую сумму. Дошло до того, что Голда с одной из подруг прямо на улицах предлагали иммигрантам уроки английского за сущие гроши - 10 центов в час!
Наконец Голда набросала записку, в которой просила родителей не беспокоиться, обещала регулярно писать и сообщала, что уехала в Денвер к сестре, чтобы продолжить учебу. Перед сном она поцеловала младшую сестренку Клару (Цинке), а рано утром отправилась на вокзал.
Это первое самостоятельное Голдино путешествие могло завершиться на первом же этапе, если бы родители, прочитав записку, помчались ей вслед. Они обнаружили бы собственную дочь, которая с колотящимся сердцем поджидает денверский поезд. Однако записка нескоро попала на глаза матери, да и в любви к чтению Блюму никто никогда не мог заподозрить.
По Милуоки пополз слух, что Голда Мабович убежала с итальянцем! Люди вспоминали ее аппетитные формы и признавали версию вполне правдоподобной. Мойша был вне себя от ярости и едва не проклял Голду; во всяком случае, простит он ее нескоро. Однако с матерью у Голды завязалась переписка, и девушка сообщала, что Шейна с Шамаем в строгости не уступают родителям.
Шамай получал гроши в химчистке и поэтому вдобавок стал работать на полставки сторожем. После школы Голда шла подменить его в химчистке, а Шамай уходил на вторую работу. Уроки Голда делала урывками между обслуживанием клиентов, но самое интересное начиналась вечером, после возвращения домой.
Денверская легочная больница для евреев была единственной в США, и туда съезжались иммигранты со всей страны. В эмиграцию, как известно, подаются наиболее активные представители народа, поэтому неудивительно, что пациенты сплошь были захвачены глобальными проблемами современности. Шейна обзавелась в больнице массой друзей.
После выписки многие на время оседали в Денвере и по вечерам становились гостями Шейны и Шамая.
Денверская ситуация в какой-то степени воспроизвела пинскую, когда маленькая Голда часами слушала разговоры тогдашних Шейниных друзей, сионистов-социалистов. Даже язык был тот же, идиш: мало кто из иммигрантов владел английским настолько, чтобы свободно выражать свои мысли. В крошечной квартирке велись разговоры обо всем на свете — о пацифизме, женской эмансипации, анархизме, философии и политике, однако теперь Голда многое понимала.
Более всего ее увлекала тема “национального очага” в Палестине. Это словосочетание было запущено в обиход покойным Херцлем еще на I Сионистском конгрессе¹⁰ . Под очагом понималось еврейское государство, но вслух о нем не говорили, чтобы не раздражать Турцию, владевшую тогда Палестиной. Юной Голде хотелось, чтобы еврейский “очаг” непременно строился на социалистических принципах: рабочий день не более 8 часов, зарплата обеспечивает приличный жизненный уровень, управление осуществляется через выборных представителей народа, демократически.
Популярная в России идея пролетарской диктатуры не выглядела привлекательной в богатой Америке; напротив, здешняя демократия убедила Голду в том, что любая тирания - зло. Девушка не возражала бы против создания в Палестине государства по американскому образцу, но с двумя главными отличиями. Во-первых, это государство должно быть преимущественно еврейским, а во-вторых, доходы богатых должны в большей степени, нежели в США, перераспределяться в пользу бедных. Забегая далеко вперед, признаем, что так оно в конце концов и вышло!
Особое волнение Голда испытывала, когда узнавала о состоятельных евреях, которые лично возделывали в Палестине апельсиновые рощи, а не нанимали для этого арабов. Авторитетом для нее на всю жизнь стал Аарон Давид Гордон. Этот человек в 50 лет со всей семьей приехал на берег Тивериадского озера¹¹ и принялся своими руками обрабатывать землю, хотя прежде никогда не занимался сельскохозяйственным трудом. Очарованная идеализмом Гордона, туда же приехала юная поэтесса Рахель Блувштейн и вкалывала наравне с мужчинами.
После ухода “туберкулезных” гостей Голда дезинфицировала чашки из-под чая с лимоном и воображала себя на киббуцной плантации рядом с любимым. Шейна с Шамаем уходили спать, Голда слышала звуки их счастливой возни, и фантазия разгоралась. Вот уже над киббуцом спускалась ночь, любимый - разумеется, сильный, умный и красивый сионист - обнимал ее за талию, она клала голову на могучее плечо, и они художественно удалялись. Куда? Девушка подозревала, что в спальню!
Одним из частых гостей был двадцатилетний паренек из Литвы по имени Моррис Меерсон. Он познакомился с Шейной, Шамаем и Голдой через одну из своих сестер, которая лечилась вместе с Шейной. Морриса нисколько не занимало государственное строительство в нищей Палестине; его влекли вещи куда более возвышенные: музыка, живопись, поэзия. Во время бурных ночных споров он помалкивал - и этим обратил на себя внимание пятнадцатилетней беглянки, которую влекло все необычное!
Весной и летом 1913 года Моррис проводил с Голдой каждое воскресенье. Он открыл ей Байрона, Китса, Шелли, Омара Хайяма; он водил ее на бесплатные концерты в денверские парки и объяснял, в чем прелесть того или иного музыкального произведения. Они притянулись как разноименные заряды: трудно представить себе менее похожих друг на друга людей. Пройдут долгие годы, и при звуках какого-то сонета или сонаты Голда будет вспоминать чистый горный воздух денверских парков, где так легко дышится туберкулезным больным.
Если в Шейне ее восхищала независимость от родителей, то в Моррисе - непривычное для тогдашней еврейской молодежи понимание искусства¹² . Особенно притягательным было то, что Моррис оказался самоучкой, то есть и музыку, и поэзию, и живопись познал самостоятельно, нигде специально не обучаясь. Юная Голда убедилась, что и без высшей школы можно стать очень образованным человеком. Пройдет полвека, и она, незнакомая с университетскими кафедрами, станет почетным доктором многих университетов мира.
vНужно ли говорить, что очень скоро он и она испытывали друг к другу очень схожие чувства? Голда, еще подросток, даже не понимала, что это любовь. Мягкий, застенчивый Моррис не мог решиться на признание. И период “ухаживания” растянулся аж до самого конца денверской эпопеи!
К этому времени размолвки с Шейной, которая действительно с энтузиазмом играла роль строгой матери, вынудили беглянку оставить школу ради заработка. Она устроилась в ателье и помогала шить юбки. Денег хватало не только на еду, но и на отдельную комнатку. Неизвестно, сколько бы длилась чересчур самостоятельная Голдина жизнь, но плотник Мойша неожиданно прислал в Денвер единственное письмо: “Если тебе дорога жизнь твоей матери, ты должна немедленно вернуться домой”.
Лишь перед самым отъездом Моррис набрал в легкие побольше горного воздуха и... выпалил все, что носил в себе целых два года: он любит Голду и предлагает ей руку и сердце!
А-ах! Голда была потрясена этим первым в жизни признанием. Ее глаза сияли от счастья, а щеки стали пунцовыми от смущения. Она едва выдавила:
- И я люблю тебя, Моррис!
Они заключили друг друга в целомудренные объятия.

РАЗЛУКА
В Милуоки все изменилось к лучшему. Маленький домик семья Мабовичей сменила на большую квартиру. Дела в лавке шли неплохо, а отец обзавелся наконец постоянной работой. Но самое удивительное состояло в том, что квартира на Десятой улице стала одним из центров еврейской жизни подобно тому, как квартира Шейны была своеобразным салоном еврейской молодежи Денвера. Сработал привычный для страны иммигрантов порядок: как только благосостояние семьи улучшается, она начинает помогать новичкам. За столом Мабовичей почти всегда сидели гости, и почти всегда кто-то оставался ночевать на кушетке в гостиной.
В Европе бушевала I мировая война. В Лондоне сионисты во главе с одесситом Жаботинским¹³ добились от британского военного министерства разрешения на формирование Еврейского легиона: так назвали корпус из 38, 39 и 40-го батальонов королевских стрелков. Военные действия вот-вот должны были охватить Ближний Восток, и сионисты намеревались самостоятельно очистить Палестину от турецких войск. В смелых мечтах они уже провозглашали свое государство! Еврейские добровольцы со всего мира тянулись в Лондон.
Голда видела этих парней: они останавливались у Мабовичей по дороге в Нью-Йорк, где грузились на пароходы. Мать вручала добровольцам на прощание печенье собственной выпечки и мешочки для хранения молитвенных принадлежностей. На семнадцатилетнюю девушку это произвело неизгладимое впечатление: впервые за много веков евреи создавали регулярные части, пускай даже и в составе британской армии!
Еще большее воздействие оказали визиты Нахмана Сыркина. Россиянин с берлинским образованием, Сыркин в 1901 году взбунтовался против Херцля и расколол сионистское движение, сколотив из социалистов Демократическую фракцию. После смерти Херцля именно сторонники Сыркина стали у руля Всемирной сионистской организации. В США Сыркин возглавил “Рабочих Сиона”, о которых маленькая Голда много слышала еще в Пинске.
Когда Сыркин появился в Милуоки, он уже опубликовал программную книгу сионистов-социалистов “Еврейский вопрос и еврейское социалистическое государство”¹⁴ и был знаменит. Голда близко сошлась с его дочерью Мари, которой спустя много лет суждено будет написать... первую биографию Голды Меир.
Другим гостем Мабовичей был Шмарьяху Левин, соратник Сыркина, в ораторском мастерстве не уступавший пророкам¹⁵. Сейчас трудно отыскать в Израиле город, где бы улица не носила его имени. Но еще более волнующими оказались для Голды встречи с молодыми палестинскими евреями - Давидом Бен-Гурионом и Ицхаком Бен-Цви, которые вербовали добровольцев в Еврейский легион.
Она могла прикоснуться к людям, для которых Палестина была не предметом салонных бесед, а конкретной землей, на которой они жили! Никто тогда, разумеется, не подозревал, что средняя дочка Мойши Мабовича спустя 20 лет станет их близким товарищем. Особую роль сыграли рассказы о палестинках, которые делили с мужчинами все тяготы, включая службу в отрядах самообороны.
Голда помнила слова Херцля, клеймившего порядки религиозной среды: “Нация, которая стремится стать равной среди равных, не может не признавать равноправия женщин”. Теперь она с восторгом узнала, что на охрану поселений выезжали брат с сестрой или муж с женой. Юная чувственная Голда уже видела себя в ночном дозоре на пару с возлюбленным...
Самой известной тогда палестинкой была Рахель Янаит - ей предстояло стать женой Бен-Цви. Будущий президент Израиля и его бесстрашная Рахель в 1922 году даже осуществят теракт против строптивого раввина Яакова Исраэля де Хаана, на дух не выносившего сионистов!¹⁶ Голда мечтала о славе Рахели и, конечно, не догадывалась, что ее собственная слава затмит всех нынешних знакомых, - за исключением, возможно, лишь Бен-Гуриона.
В 17 лет она вступила в “Рабочие Сиона” и к своему удивлению обнаружила, что отец также захвачен сионизмом и уже является членом той же партии. В Денвер полетело восторженное письмо.
Но Морриса нисколько не влекла общественная деятельность. Он видел в возлюбленной будущую хранительницу домашнего очага, а не лихую наездницу, вместе с которой ему предстоит патрулировать поселения. Он объяснил себе Голдино увлечение юношеским максимализмом и бьющей через край энергией. В ответном послании Моррис вяло заметил: “Не знаю, радоваться или печалиться, что ты стала такой страстной националисткой. Я не вижу большой разницы между тем, где будут страдать евреи - в России или на Святой земле”.
Бедный, кроткий однолюб Моррис! Корабль его семейной жизни еще не вышел из гавани, но уже двигаплся на скалы. Молодой человек не мог даже крикнуть “SOS!” Разлука лишь убедила его в том, что эта девушка с копной темно-рыжих волос - идеал. Даже недостатки любимых поначалу кажутся нам достоинствами, и Моррис не сомневался в выборе. Когда Голда выставит переезд в Палестину условием их женитьбы, ослепленный Моррис не в силах будет рассуждать.
Долгими ночами он мечтал о том, когда сожмет свою Голду в объятиях. Считал годы, месяцы, недели до ее совершеннолетия. Вспоминал ее лицо, фигуру - и не было никого краше на свете! Он укорял Голду в письмах: “Я много раз просил тебя не возражать мне, когда я говорю о твоей красоте. Каждый раз ты выскакиваешь с одними и теми же робкими и самоуничижительными замечаниями, которых я терпеть не могу”.
Он засыпал под утро - измученный, обессиленный, со слабой надеждой на то, что когда-нибудь они будут засыпать вместе. В соседней комнатке ютилась мать с тремя сестрами Морриса, и через пару часов ему, единственному кормильцу в семье, предстояло идти на работу. Он был кем-то вроде художника-оформителя: расписывал денверские лавки.
Еврейское воспитание и бедность не позволяли ему искать любовных утех на стороне. Тихий, аполитичный парень в 22 года был совершенно одинок. С какой ностальгией вспомнит он это одиночество спустя несколько лет, когда каждый час его жизни будет проходить на глазах одержимых коммунаров!
Между тем Голда знала, что она вовсе не красавица: уже в юные годы идеализм удивительным образом уживался в ней с реализмом. Глаза ее были не так, как хотелось бы, велики, волосы не имели отлива вороного крыла, грудь была недостаточно высока, а ногам, разумеется, не доставало длины. К тому же ее не устраивали подбородок и нос, о чем она также с наивной искренностью извещала своего кавалера. Однако ее переполняли энергия и страсть, которые словно экранировали все эти мелкие несоответствия высшим стандартам красоты. В наши дни ее назвали бы сексапильной¹⁷ .

КУРС НА ПАЛЕСТИНУ
Пока Моррис изнывал, его невеста развила кипучую деятельность. Не удовлетворившись членством в партии, она вместе с отцом вошла в одну из организаций, созданных для помощи российским евреям: с далекой родины приходили чудовищные известия. Весной того же 1915 года царские власти приняли самоубийственное решение о выселении евреев из прифронтовой полосы: дескать, военные неудачи связаны с предательством евреев, которые действуют через своих родичей в Австро-Венгрии¹⁸. К осени вглубь России было вывезено полтора миллиона евреев, а их дома разграблены. Сталинские переселения народов меркнут по масштабу в сравнении с этой акцией.
Гражданская война обернулась еще большими страданиями. Погромы на Украине унесли 300 тысяч еврейских жизней. Шло тотальное истребление народа, вполне сопоставимое по размаху с гитлеровским, - с той разницей, что Симон Петлюра¹⁹ находился у власти чуть больше года и распоряжался не половиной Европы, а лишь частью Украины.
Уцелевшие и беженцы нуждались буквально во всем, однако “Джойнт” был превращен в кормушку для руководителей-распорядителей. Недовольные “Джойнтом” вступали в Американский еврейский конгресс. К 1918 году эта организация охватила большинство еврейских общин США и организовала первые выборы в свои руководящие органы. Голда вместе с отцом окунулась в избирательную кампанию - первую в своей жизни!
Как и в Пинске 15 лет назад, бундовцы противостояли сионистам; Мабовичи, разумеется, агитировали за последних - на идише и по-английски²⁰ . Голда вскарабкивалась возле синагоги на ящик из-под мыла и с этого импровизированного возвышения призывала голосовать за кандидатов своей партии.
Публичные выступления доставляли Голде удовольствие, и она была вполне убедительна. Когда девушка вздумала расширить аудиторию и поставить свой ящик где-то в другом месте, отец закатил жуткий скандал:
- Дочь Мойши Мабовича! Стоять на ящике посреди улицы, чтобы все на тебя пялили глаза! Стыд-позор!
Как водилось в семье Мабовичей, коса нашла на камень. Голда не уступила; Мойша же тихонько пробрался на митинг и так увлекся выступлением дочери, что забыл стащить ее с ящика за косу, - как обещал.
К этому времени она окончила среднюю школу²¹ и училась в Милуокском учительском колледже. Очень скоро Голда на практике начала применять свои педагогические познания: “Рабочие Сиона” открыли воскресную школу. Голда преподавала детям идиш - язык, родившийся в изгнании. Идишу суждено было умереть после обретения евреями своей страны: иврит убьет идиш. Юная Голда об этом, разумеется, не подозревала и полагала, что в Палестине будет сразу два еврейских языка.
Энтузиазм в еврейской среде был колоссальный: 2 ноября 1917 года Великобритания официально заявила о своей поддержке идеи создания еврейского очага в Палестине²². Вскоре британские войска генерала Алленби выбили турок из Палестины. Пять тысяч еврейских легионеров участвовали в освобождении Заиорданья и теперь были расквартированы на земле предков.
Казалось, до создания еврейского государства остались считанные годы, если не месяцы. В этой восторженной атмосфере 24 декабря 1917 года известный талмудист рав Шейнфельд обвенчал Голду с Моррисом Меерсоном. Строго соблюдавший пищевые запреты раввин даже отведал кусочек пирога медноволосой Блюмы - она будет гордиться этим всю жизнь.
О первая брачная ночь! Возлюбленные шли к ней долгих четыре года. Даже боль не приглушила Голдину страстность. Молодая жена жадно прижимала к себе первого мужчину. Наманикюренные ногти бороздили мускулистую спину, и Моррис невольно извивался. Порой ему казалось, что Голда не удержит крик наслаждения - тогда он впивался губами в ее губы...
Наутро они решили немедленно снять крохотную, но отдельную квартирку, чтобы по ночам стоны не будили плотника Мойшу и его жену. Сказано - сделано. Супруги Меерсон полностью отдались новому занятию, и дни слились с ночами.
Наконец, изрядно похудевшие, осунувшиеся, с мешками под глазами, они выкарабкались из медового месяца. Проза жизни поджидала - тут как тут. Нужно было зарабатывать на жизнь, и если бы не это обстоятельство, Моррис был не прочь продолжить. Но не такова была Голда: ее многогранная натура истосковалась по бурной общественной деятельности. “Рабочие Сиона” предложили Голде распространять акции партийной идишской газеты “Время”, и она пришла в восторг: 15 долларов в неделю плюс командировочные!
Учительский колледж пришлось бросить - самоучка Моррис нисколько не возражал. Вскоре после свадьбы она укатила со своими акциями аж на несколько недель.
- Кто так делает? - возмущался плотник Мойша. - Оставлять мужа одного и самой таскаться по дорогам... Последующие два года молодая жена провела в партийных командировках - она уже была профессиональной функционершей “Рабочих Сиона”, то есть работала за зарплату! Выступала на многолюдных собраниях, проводила сборы в партийную кассу. В Канаде ее задержала полиция - у нее не было американского паспорта. Когда выяснилось, что она из России, а сейчас живет в социалистическом Милуоки, у канадцев не осталось сомнений, что молодая миссис Меерсон - большевистский агент.
Зимой 1918 года состоялся I съезд Американского еврейского конгресса в Филадельфии, и Голда была полноправным членом делегации Милуоки! Бедный Моррис получил ликующее письмо по-английски:
“Говорю тебе, тут были моменты такой высоты, что после них человек мог умереть счастливым”. На съезде Голда действительно чувствовала себя как рыба в воде; политика - ее стихия, ее призвание.
Спустя год она стала одним из организаторов марша протеста против погромов по Вашингтон-авеню, центральной улице Милуоки. Подобные марши в ту пору были новинкой, и успех превзошел все ожидания, причем к евреям Милуоки присоединилось множество неевреев. В этот день Голда твердо решила уехать в Палестину: это “будет единственным настоящим ответом петлюровским бандам убийц”.
Словно в подкрепление этой уверенности, пришло сообщение: иврит признан третьим официальным языком Палестины наряду с английским и арабским!²³ Одержимая Голда заразила “палестинофилией” школьную подругу Регину и старшую сестру, хотя Шейна уже была матерью! О собственном муже нечего и говорить: он попросту находился под каблуком. Голда обладала тем особым магнетизмом, который называют харизмой и который по эффективности сродни гипнозу.
Во время подготовки к отъезду в Палестине вспыхнули арабские беспорядки²⁴ и, в частности, погиб сионист из Милуоки. Даже это не повлияло на решение! Моррис восторгался в молодой жене тем, чего сам не имел: стремлением вершить свою судьбу, а не плыть по течению. Она призывала незнакомых людей раскошелиться для жертв заокеанских погромов - и люди подписывали чеки. Она призывала голосовать за резолюцию, осуждающую ассимиляторскую деятельность БУНДа - и люди поднимали руки. Променять богатую и лояльную к евреям Америку на нищую Палестину мог лишь большой идеалист и романтик.
Словно в гипнотическом трансе, Шейна решилась оставить Шамая и с двумя крохотными детьми плыть на край света. 23 мая 1921 года двадцать два человека взошли в порту Нью-Йорка на борт раздолбанной посудины “Покаонтас”. Неделя понадобилась ломаному-переломанному пароходу, чтобы покрыть триста километров до Бостона.
Возмущенная неисправностями, команда находилась в состоянии перманентного бунта, портила и без того едва работающие механизмы и подмешивала забортную воду в чай пассажиров. Трое смельчаков сдались и в Бостоне покинули корабль, а оставшихся посетила делегация “Рабочих Сиона” с гостинцами и зажигательными речами. Затем на борт прилетела телеграмма от Шамая: “Умоляю сойти берег вернуться домой”. Шейна была непреклонна. Моррис, глядя на сестер, понял, что улизнуть не удастся, - и смирился!
Через 9 дней они вновь отчалили; матросы продолжали вымещать зло на пассажирах, соля воду и пересаливая пишу. Не дотянув 2000 километров до Гибралтара, посреди океана проклятый “Покаонтас” вновь сломался и на неделю застрял на Азорских островах. Четверых матросов капитан тут же заковал в кандалы - они обещали потопить судно.
В портовом городке Понта-Делгада путешественники с удивлением обнаружили еврейскую общину из 30 человек - все вегетарианцы! Несколько лет назад умер их раввин. Диковинные евреи Азорских островов так боялись нарушить правила приготовления пищи (законы кашрута), что вовсе перестали есть мясо.
Путешествие возобновилось. Ополоумевшие от собственного мятежа матросы разломали холодильник, и продукты от жары немедленно испортились - за исключением риса. Один из Голдиных спутников скончался, и тело попросту сбросили в океан. Затем спятил брат капитана; его с трудом изловили и приковали в каюте к койке. Уже в Средиземном море, недалеко от Неаполя, капитан не выдержал передряг и застрелился.
Слух о злоключениях “Покаонтаса” достиг Америки, хотя и в несколько искаженном виде: там решили, что пароход потерпел крушение и все погибли. Переселенцы же привели в порядок паспорта, купили керосинки и поездом перебрались в порт Бриндизи на адриатическом побережье Италии.
Здесь они взошли на новый корабль, следовавший в Египет. На борту находилась и группа молодых литовских евреев, прошедших подготовку в учебном лагере “Рабочих Сиона”. Было совершенно очевидно, что эти суровые аскеты едут строить коммунизм. Голда не могла оторвать от них глаз - и тут же развернула бешеную агитацию среди своих спутников за жизнь на палубе вместе с литовцами! В итоге в каютах остались лишь дети. Взрослые добровольно терпели лишения на палубе: им даже не полагалось горячей пищи. Голда чрезвычайно гордилась тем, что удалось растопить лед в сердцах литовцев; ночь напролет она пела с ними еврейские песни и отплясывала хору.
В Александрии путники встретили жару, безводье, ужасающую нищету и невероятную грязь. Они уселись в поезд и направились в пыльную душную дыру - Эль-Кантару на восточном берегу Суэцкого канала. Лишь там, после многочасовых препирательств с британскими чиновниками, едва живые от усталости, они взобрались в другой поезд, который через Синайский полуостров, сквозь песчаную бурю неохотно потащил их в Палестину.

1 Белорусский город Пинск расположен в 400 км от Киева.
2 Раввины и в наши дни запрещают пастве использовать противозачаточные средства.
3 По новому стилю - 3 мая; Голда - Золотая (идиш).
4 Сионизм - идеология создания еврейского государства. Термин впервые появился в 1885г. на страницах журнала “Автоэмансипация” (Вена).
5 Теодор Херцль (1860-1904) - венский журналист, идеолог сионизма и основатель “государства в пути” - Всемирной сионистской организации.
6 Пинские болота (идиш).
7 Русский историк сообщал о деятельности банд Хмельницкого в 1648-1649г.г.: “Убийства сопровождались варварскими истязаниями: сдирали с живых кожу, распиливали пополам, забивали до смерти палками, жарили на угольях, обливали кипятком; не было пощады и грудным младенцам. Самое ужасное остервенение выказывал народ к евреям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменой. Свитки Закона были извлекаемы из синагог, казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них евреев и резали без милосердия; тысячи еврейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землей”.
8 Израильский парламент: кнессет - собрание (иврит).
9 В 1906г. был создан Американский еврейский комитет, в 1909г. Еврейское общество покровительства и содействия иммигранту; несколько позднее в результате слияния трех различных организаций возник Джойнт - Общий американский еврейский комитет по распределению помощи - American Jewish Joint Distribution Committee.
10 Состоялся в Базеле 29-31 августа 1897г.
11 Другие названия: озеро Кинерет, Галилейское море.
12 Жизнь в местечках подчинялась указаниям раввинов, которые отвергали светскую культуру.
13 Владимир Евгеньевич (Зеев) Жаботинский (1880-1940) - публицист и оратор, создатель Еврейского легиона, лидер правых сионистов, основатель Ревизионистской сионистской организации, молодежного движения Бейтар (1925) и подпольной военной организации ЭЦЕЛь (1931).
14 В 1908г.
15 Иудаизм в известной степени является первобытным социализмом; библейские пророки требуют социальной справедливости, превозносят бедных и порицают богатых.
16 Часть религиозных ортодоксов по сию пору не признают государства Израиль: вопреки Библии Израиль создан не мессией.
17 От sexual appeal - сексуальный призыв (англ.).
18 Озлобленная, распропагандированная бундовцами еврейская масса оказалась в восточных губерниях и охотно делилась антицарскими настроениями с тамошним населением.
19 25 мая 1926г. Петлюру ликвидировал в центре Парижа мститель-одиночка Самуил Шварцборд; присяжные оправдали Шварцборда.
20 БУНД - Всеобщий еврейский социал-демократический союз, отвергавший сионизм.
21 В 1916г.
22 В этот день состоялась публикация так называемой Декларации Бальфура - письма министра иностранных дел Великобритании лорда Бальфура главе английской ветви династии Ротшильдов.
23 В 1920г.
24 Май 1921г.