А
ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №6 2000год
Журнал Мишпоха
№ 6 (6) 2000 год
Ему было только 33 года, когда его не стало. Его друзья, однокурсники несколько лет назад отметили пятидесятилетние юбилеи.
© Журнал "МИШПОХА"
Семейный альбом Светлана Персиц © журнал Мишпоха
Мы хотели назвать город, в котором жили-"СВЕТЛОДАН"
Это была любовь с первого взгляда. Он вошел стройный, яркий, ослепительно красивый. Жгуче-черные волнистые волосы, густые брови, тонко очерченные губы, еле сдерживающие улыбку, глаза черные, блестящие и взгляд пронзительный. И... укол в сердце: “Он”.
Как я ждала его, как боялась, что окруженная вниманием поклонников, может быть, не встречу Его - самого главного, предначертанного судьбой. И потечет серая будничная жизнь ради детей, ради чувства долга, еще ради чего-то, но без любви. И вот - Он. Сердце затрепетало, забилось. И неважно, что он, уже матерый, зрелый, талантливый художник, из “золотой молодежи” 60-х, душа компании и покоритель сердец многих экстравагантных женщин, не заметил меня, скромную девчонку-студентку, воспитанную в провинциальной еврейской семье.
Но я уже любила. Чувствовала: что-то невообразимое происходит со мной, несметные силы закружили, приподняли, вознесли. И он увидел, и снизошел до серьезных разговоров о том, что его волновало. Он говорил о Чюрлёнисе, Дали, Шагале, Модильяни. И я бежала в библиотеку, читала, смотрела альбомы, уезжала на выставки в Москву и Ленинград, в Каунас, в музей Чюрлёниса, чтобы увидеть его работы и услышать его музыку.
Я тянулась до него и начинала понимать, что в его работах - отголоски великих мастеров, переработанные и переосмысленные, и, что в его пастелях под его пальцами несколько лет назад родилась женщина, удивительно похожая на меня.
”Сон”. Написан за 3 года до нашей встречи. Но - овал лица, волосы, губы, шея, руки, груди - все было мое. Когда я смотрела на эту работу и представляла, как он творит ее, растирая мелки пальцами, явно ощущала эти прикосновения на своем теле, и возникало ощущение томления, нежности, тонкой и трепетной музыки.
А когда и он понял, что я была той женщиной, которая уже давно жила в его воображении, пришло это письмо (единственное за всю жизнь). Я даже не помню, было это до свадьбы или после, это было не столь важно.
“Милая моя!
Как много надо тебе сказать, как много значит для меня имя твое!
В звездном небе ты для меня самая яркая из звезд.
В цветущем саду ты самый милый цветок.
Из всех вод ты самая прозрачная и глубокая.
Из всех небес ты самое голубое и высокое.
Как мало жизни для любви к тебе! Как хорошо, что есть жизнь, чтобы любить тебя!
Ты для меня сказка, ставшая явью. Ты явь, ставшая сказкой.
Когда опускается на землю ночь, то в этой Ночи хочу быть только с тобой!
Когда наступает день, то солнцем в нем светит имя твое.
Почему пишу обо всем сегодня? Потому, что поверил сегодня, а не вчера, и хочу верить завтра. Люблю тебя, милая Света. Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю......!
Целую тебя. Дан.”
Я была любима, мы были счастливы, мы летали. Мы хотели назвать город, в котором жили, Светлодан.
Он был потрясен появлением дочурки. Во-первых, почему не мальчик? Во-вторых, какое счастье, что девочка.
Наряду с чудесными пейзажами, появляются интересные портреты “Светлана”, “Портрет скрипача”. Но он не удовлетворен, он ищет себя, подолгу запирается в мастерской, переделывает и уничтожает старые работы, которые уже не удовлетворяют его взыскательному вкусу.
Так, обретают совсем другую форму и содержание “Портрет женщины”, “Элла”, где он рисовал свою бывшую возлюбленную (мы виделись с ней на выставке, посвященной его памяти, долго разговаривали). Это была встреча не двух соперниц, а двух женщин, любивших одного очень хорошего человека. Кстати, ей посвящена и подарена работа “Уходящая”.
Из “Автопортрета”, удивительно тонкого, глубокого (хорошо, что сохранилась фотография) Дан вырезает изображение глаза. Потом, оформляя, мы назвали его “Взгляд”. Он ищет себя, свой путь, свою технику.
Мы с трехмесячной дочуркой попадаем в больницу с пневмонией. Состояние тяжелое.
Нужен антистафиллококковый гамма-глобулин. В Витебске достают, присылают поездом. Дан встречает, прибегает в больницу, передает мне, руки дрожат, ампула падает и разбивается. В наших глазах ужас, потрясение. Но назавтра ей становится легче. А через два дня появляется “Материнство”.
Он счастлив, что линии под пальцами становятся все послушнее, мягче, а его любимый голубой приобретает все больше и больше оттенков.
Прибалтика. Таллин, Вильнюс, Рига, Паланги. Море, сосны, дюны, янтарь, ракушки. Отдыхаем, смеемся, любуемся морем. Вдруг он исчезает, ему надо побыть одному, впитать в себя шум волн и тишину, которую потом выплескивает в своей ракушке. Мы назвали ее “Воспоминание” (“Тишина”) потому что, если прислушаться, из ракушки явно звучит тишина. Она очень красивая по колориту, по композиции, по замыслу.
“Старый самовар”. Он считал его технически самой лучшей своей работой. Великолепны “Одуванчики”, “На рассвете”. Стоит слегка подуть, и полетят тысячи пушинок, а воздух становится чистым и прозрачным. “Ночное” - в предрассветном тумане пасутся лошади. Слышно их ржание.
Он много работает, пытается выставить свои работы, ведь художнику необходимо быть увиденным, оцененным, понятым. Но председатель худсовета отводит его в сторонку и говорит: “Дан, ты замечательно рисуешь. Я бы хотел иметь твои работы. Их надо дарить любимым женщинам, но если ты хочешь выставляться - пиши стройки”.
В Барановичах объявлен конкурс на место главного художника города. Выдвигают кандидатуру Цырлина. Многие его поддерживают. Он со всем пылом, страстно пытается провести в жизнь идею создания “Школы искусств”, составляет программу, ведь у него богатый опыт преподавания в школе и изостудии. Его ученики поступают в институт и становятся художниками. Он учит ребят не просто рисовать, учит творчеству, дает открытые уроки и ведет семинары для преподавателей города. Но главным художником становится посредственный чиновник с нееврейской фамилией.
Он задыхается от безнадежности, невостребованности и невозможности посвятить себя творчеству. Чтобы заработать деньги, оформляет стенды. но даже в эту рутинную работу вносит что-то новое, интересное, долго работает над эскизами, перерывает кучу литературы, использует элементы, увиденные где-то или придуманные самим.
Душа мечется, все чаше Дан говорит об отъезде. Чувствует силы и желание творить, но время все больше занимают педсоветы, совещания, институт марксизма-ленинизма...
Порядочный и исполнительный, он разрывается, приходит болезнь.
“Портрет жены”. Он писал меня долго, мучительно переделывая и поправляя. Я старательно позировала вечерами, но иногда засыпала после тяжелого дня. Тщательно выписывал руки, сложенные на коленях.
Когда все было готово, сказал, что сейчас он превзошел себя, но руки должны быть или написаны совершенно, или их не должно быть вообще. И пока меня не было дома, убрал их с картины.
У меня все спрашивают, почему я здесь такая грустная, печальная. И я пытаюсь объяснить, что через мой портрет он передает свою боль, свою тоску, свои страдания, свою любовь.
“Прощание”. Я назвала так потому, что это последняя работа, и в ней его тонкая, израненная душа говорит о потерянности, предчувствии конца, об огромном желании жить и невозможности жить.
Я благодарна судьбе за все, что было.
Любила, люблю и буду любить.