История Сиротино насчитывает более трех веков. Из записок священнослужителя Гнедовского Иоанна, датированных 24 мая 1899 г., известно, что в 1699 г. митрополитом Полоцким Флорианом Гребницким была построена в Сиротино церковь Рождества Пресвятой Богородицы.

С 1762 года Сиротино принадлежит Урбану Антонию Гребницкому. По его просьбе король Польский и великий князь Литовский Станислав Август Понятовский наделил местечко магдебургским правом. В 1767 году был официально утвержден королем герб рода Гребницких, который ныне является гербом Шумилинского района.

В середине XIX века Сиротино покупает помещик Реут, а в 1870 году местечко приобретает барон Розен. Эта фамилия часто встречается в истории России XIX века. Розены принесли славу русскому оружию на полях сражений, оставили яркий след в истории русской науки и культуры. Один из представителей этого рода – барон Егор Федорович Розен (1800 – 1860 гг.) был поэтом, драматургом. Он редактировал журнал «Современник», дружил с Александром Сергеевичем Пушкиным. До 1917 года местечко принадлежало Федору Федоровичу Розену.

Мой отец, Арон Бейлинсон, родился в 1888 году в местечке Старое Сиротино, так оно тогда называлось. В возрасте восемнадцати лет он решил жениться на моей будущей маме Мине Борисовне Шамес. Эти две семьи жили по соседству. Дети вместе росли, играли и влюблялись. Но родители матери были против их брака, они не хотели иметь бедного зятя. Тогда отец решил занять деньги у женщины, которая давала их под проценты, купить лошадь, чтобы самому зарабатывать деньги и быть материально независимым человеком.

Сиротино тех лет было торговым еврейским местечком, где насчитывалось до тридцати магазинов, правда, не очень больших.

Мне как историку всегда было интересно раскапывать собственные корни, чем я занимаюсь до сих пор. Одна из линий моих предков – Маневичей – привела в местечко Сиротино. Мне удалось собрать сведения о Менделе Гаврииловиче Маневиче (1875–1940) и его семье. По преданию, его отец (а может быть, и дед) родился в 1810 г. и отличился особым долгожительством: он умер в 1923 г., попав под телегу.

Семья Менделя была весьма религиозной и придерживалась хасидизма.

Глава семьи был хорошим кузнецом, владел большим домом и кузницей. Подковывал лошадей, чинил и изготавливал инструменты, технику и неплохо зарабатывал этим.

Кузниц в Сиротино было несколько, и улица, где селились кузнецы, даже называлась Ковалевской, или Кузнечной (ныне Заречная). Через много лет жители этой улицы находили на своих участках шлак из кузниц.

Я родился 28 апреля 1935 года в местечке Шумилино. Впрочем, уже тогда это селение называлось поселком городского типа. Мои родители были простыми, как говорили в то время, совслужащими. Но с рождением в семье шестого ребенка мать стала домохозяйкой.

Из своих дедушек и бабушек я очень смутно помню только дедушку со стороны отца. Типичный шолом­алейхемский персонаж: сухой, слегка сутулый старик лет 70–75, с редкой бородой и усами, в лапсердаке и кепке с широким околышем. Почему запомнил? Потому, что дед жил в Полоцке и наезжал к нам в гости. И первым делом он брал меня на руки и всего обцеловывал, и что­что, но его жесткие и пахнущие табаком усы нельзя было не запомнить, как и угольно­черные глубокие глаза, и какое­то не поддающееся описанию тепло, идущее от него. Душой ребенка я понимал: этот человек, несмотря на то, что колется усами, – глубокий родич (говоря по­народному).

Откуда взялась эта фамилия – приходиться только догадываться. Вы наверняка слышали про станцию Старое Село, которая находится неподалеку… Но это другая тема. Дед погиб вместе со всеми полоцкими евреями осенью 1941 г.

Стоял холодный апрель 41­го. Весна уже вступила в свои права, но студеный северный ветер еще налетал на проталины, отнимал у них тепло, приносил дождевую пасмурь, торгуясь и споря с красной весной. Он пробегал по улицам и заулкам Сиротино, стучал в ворота и окна, слонялся по закоулкам, выторговывал у весны день за днем и, обдавая холодом сельчанина, удовлетворенно подсчитывал свои последние барыши.

Лазарька перешел в шестой класс, а его приятель Гришка уже окончил шестилетку. За спиной остались экзамены, поздравления, золотой пионерский костер с хороводами и песнями, в котором всегда сгорали все мальчишеские неудачи прошедшего учебного года.

Впереди была неохватная вольница каждого подростка. Можно было гонять мяч, ловить рыбу в Чернице, мастерить аэропланы и запускать бумажных змеев. А Лазарька в этом деле был мастером среди одногодок: дух занимало, когда его картонный друг, подхваченный упругим ветром, поднимался все выше и выше, ну совсем, как в песне о летчиках, что часто звучала по радио. Змей исчезал в небесной синеве, а Лазарька размышлял: «Вот долетел бы до Москвы» и мастерил нового, на котором снова писал: «Привет столице от белорусской пионерии».

История памятника, или вернее памятников, установленных на месте расстрела еврейского населения Сиротино в годы войны, – это правдивый рассказ о времени, в котором мы жили, рассказ о судьбе целого народа.

Витеблянка Клара Миндлина стала одной из первых исследовательниц этой темы. Клара Ароновна теснейшим образом связана с местечком Сиротино, знала семьи, до войны жившие здесь. Мама Клары Миндлиной – Гита Иосифовна Рудельсон была дочерью раввина местечка Сиротино. Правда, в 1920 году она уехала из дома в Витебск, работала в типографии, затем корректором в газетах, но часто бывала в родном местечке. И отец Клары Миндлиной связан с Сиротино. Арон Яковлевич Миндлин родился в 1900 году в Старом Селе Сиротинского уезда Витебской губернии. Работал на железной дороге, воевал в Красной Армии в Гражданскую, был ранен, стал инвалидом, затем работал секретарем Старосельского сельсовета. Перед войной был председателем Витебского обкома Международной организации помощи революционерам. У Миндлиных было двое детей и, как правило, на лето их отправляли в Сиротино к бабушке.

Бешенковичи – небольшой районный центр, расположенный на берегу Западной Двины, в пятидесяти километрах на юго-запад от Витебска. Население – 8,2 тысячи человек. Тихий и уютный городок с богатым прошлым и, надеюсь, хорошим будущим.

Историки и археологи утверждают, что первое поселение здесь появилось еще в XV веке. Но немало воды утекло в Западной Двине, пока в 1630­х годах Бешенковичи стали собственностью знаменитого рода Сапогов и начали быстро развиваться. Населенный пункт получает статус местечка и магдебургское право, дающие возможности самоуправления.

Вскоре в местечке появились первые каменные здания. В те годы это было признаком экономической и военной мощи.

Есть легенда, что два брата приехали из Лепеля и поселились на излучине реки (Лепель на запад в 60 км от Бешенковичей.) По профессии они были гончарами, по национальности – евреями. Их фамилия была Шенкин. В те годы в моде была латынь, а на латыни «два» означает – «би». Назвали будущий городок Бешенки. А затем, спустя много лет, это слово трансформировалось в слово Бешенковичи.

Во время войны 1812 года в Бешенковичах находился гарнизон Наполеона Бонапарта. В октябре 1812 года русские войска во главе с генералом Витгенштейном освободили Бешенковичи от французов. Памятником о прошедших боях в Бешенковичах стала сохранившаяся до наших дней «Батарея». Так местные жители назвали земляной вал на правом берегу Западной Двины – подковообразной формы, открытый в сторону реки, длиной около 800–900 метров. На гребне этого вала люди пробовали копать и обнаружили человеческие кости.

Ноябрь 1944 года. Еще продолжается Великая Отечественная война. После тяжелого ранения меня демобилизовали из армии и я вернулся домой, в свое родное местечко Бешенковичи. Вместе с родителями, которые вернулись из эвакуации, мы приехали вечером в поселок Стрелка, который находился на другом берегу Западной Двины. Здесь я родился и жил до войны. Я не мог узнать знакомых мест. Большинство домов сгорело – перед уходом немцы подожгли их. На усадьбах, среди куч щебня, разбитых кирпичей и золы, стоят, как памятники злодеяниям, печные трубы.

Такая же участь постигла и дом моих родителей. Впечатление удручающее. Быстро наступили сумерки, а мы сидим на своих узлах. Но тут судьба нас пощадила: подошла знакомая пожилая женщина и предложила остановиться в ее доме. Ее звали Екатерина Богданович. Муж ее погиб на фронте, а сын Дмитрий недавно вернулся тяжелейшим инвалидом. Их дом остался целым, так как стоял на отшибе на опушке леса. Там мы втроем оказались в одной маленькой комнатушке, но тогда это нас не очень беспокоило. Захотелось по-быстрее узнать о судьбе родных.

В одном доме жили моя бабушка Хьена, два брата матери Эли и Файвл со своими семьями, сестра Хая­-Этя со своим сыном – большая семья Лейтман.

Если идти от центра местечка Бешенковичи к парому через Западную Двину, то с правой стороны от начала спуска был двухэтажный деревянный дом, за ним кирпичный, в котором располагалась милиция, потом территория кузницы, с которой граничил сад Абрама Пожарина, до революции служившего управляющим лесными угодьями графа Уварова. Его жена Фейга была родной сестрой моей бабушки по линии отца.

Абрам был очень состоятельным человеком. Детей у них не было. Когда моя бабушка в 35 лет осталась вдовой c двумя детьми, старшему из которых, Лазарю, было 11 лет, а моему будущему отцу Шоломе всего пять, Абрам Пожарин забрал их из небольшого городка Велижа в свой дом в Бешенковичи. В этом доме 25 января 1926 года родился я, а через несколько часов в соседней спальне скончался дядя Абрам, который считался опекуном моего отца.

Мое детство прошло в местечке Бешенковичи, расположенном на Западной Двине, среди лесов, вдали от железной дороги. Вверх по реке был Витебск, а вниз шли баржи с грузом к далекой Риге. До войны в Бешенковичах проживало около трех тысяч евреев. В довоенные годы в местечке была одна синагога, которую позднее тоже закрыли, оставались молельные дома. Рядом с местечком был колхоз «Трактор», которым руководил еврей Гликман. После войны он был главным редактором районной газеты. До 1936 года работала еврейская средняя школа. Потом остались две средние школы – русская и белорусская. Среди учителей были евреи, в том числе и те, что преподавали в еврейской школе, – Каменецкий Матвей, Юдовин Матвей, Копина Нина, Пикус. В Бешенковичах родился и некоторое время жил известный художник­-график Юдовин.

Чтобы как-нибудь прокормить семью, отец Якова по ночам, скрываясь от фининспектора, при свете керосиновой лампы чинил обувь соседям и крестьянам из соседних деревень. Электрическая лампочка была только одна: в комнате, где дети делали уроки. Незадолго до войны разрешили иметь вторую. Почти перед самой войной провели радио. Его слушали, открыв рот.

Яков носил с реки воду – он не подозревал, что может существовать водопровод! Поливал огород. Успел окончить семь классов еврейской школы, и ее закрыли, в восьмой – ходил в белорусскую, в девятый – в русскую. По «просьбе» евреев закрыли и синагогу.

…Отец в тот день в артель не пошел. О войне услышал по радио. На следующий день получил повестку и ушел на фронт. Мать осталась с детьми.

Сто лет назад, когда Дисна была уездным городом, – это был региональный центр, не только административный, но и хозяйственный, культурный. За эти годы Дисна находилась в составе четырех государств: России, Польши, Советского Союза и Беларуси. Сегодня Дисна – маленький город в Миорском районе Витебской области.

Когда-то, в те самые далекие годы, город Глубокое был местечком Дисненского уезда. Сегодня Глубокое – красивый город, ставший региональным центром. Здесь помнят историю и думают о дне сегодняшнем.

В этом краю от Дисны до Глубокого еще семьдесят лет назад (для истории мизерный срок) в каждом городе, местечке, деревне можно было буквально на каждом шагу услышать еврейскую речь.

Продумывая маршрут новой экспедиции журнала «Мишпоха», мы решили отправиться из Дисны в Глубокое.

Стоит только взглянуть на географическую карту, чтобы понять – задача перед нами стояла нелегкая. Хотелось сделать остановки в Язно, Плисе, непременно заехать в Лужки, на родину человека, который возродил иврит: Элиэзера Бен­-Иегуды (или все же Эли Перельмана, как звали его здесь), побывать в Германовичах, не хотелось оставлять на будущее поездки в Подсвилье, Голубичи, Псую.

А природа! Березовые рощи и сосновые боры, которые в дни короткого бабьего лета обретают особую красоту и притягательность.

Реки и озера белорусского Поозерья – может быть, самое красивое, что создано природой, и думаю, здесь во мне говорит не только рыбак.

После долгих раздумий и обсуждений мы приняли решение – едем в Прозороки. Некоторые исследователи утверждают, что именно там находится географический центр Европы. Ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение я не могу, поэтому предлагаю поверить на слово.

Расстояние между деревнями Прозороки и Зябки, которые когда­-то были еврейскими местечками, чуть больше десяти километров. Жители Зябков и Прозорок всегда чувствовали себя земляками, одной большой семьей. Это сравнение не случайно. Невесты из Зябков часто выходили замуж за женихов из Прозорок, иногда случалось и наоборот. По понедельникам жители Зябков и Прозорок встречались на базаре в Прозороках, а когда из Зябков приезжали на ярмарки, которые несколько раз в году проводили в Прозороках, останавливались у родственников.

Трудно сказать, сколько евреев жило до войны в Зябках, я считаю, что где­-то около 60 человек. А в Прозороках – раз в семь больше соплеменников.

Евреям Прозорок и Зябков пришлось быть похороненными в одной братской могиле. 6 декабря 1941 года фашисты расстреляли на окраине Прозорок евреев этого местечка и евреев из Зябков. И теперь им стоит один общий памятник.

Конечная точка нашего маршрута – Глубокое, один из самых красивых районных центров Беларуси.

Население не велико – меньше двадцати тысяч человек, но повсеместно, на каждой улице, ощущаешь движение, жизнь.

В районном краеведческом музее во время экскурсии, когда подошли к макету еврейской довоенной лавки, сказали, что в Глубоком сегодня более ста магазинов. И в этом видят историческую преемственность, связь с довоенным городом, население которого в значительной степени состояло из евреев.

Думаю, что деловая хватка сегодняшних глубочан вряд ли связана с исторической преемственностью, хотя, безусловно, традиции живут, даже когда в мир иной уходят их носители.

К концу 1930­х годов Глубокое было развитым торговым центром, все больше обретавшим черты европейского города. Его называли «маленьким Данцигом».