Начиналось все достаточно привычно. Последнее время многие люди среднего возраста, да и молодежь, хотят узнать, кем были их предки. Особенно это касается тех семей, где опасались, по тем или иным причинам, говорить правду. Белые пятна в семейной биографии считались более безопасными, чем откровенный рассказ о тех, кого власти записали в изгои.

Аниськов Анатолий Владимирович, вполне благополучный, состоявшийся человек, пришел в Еврейский общинный центр и не только рассказал о своей семье, но и принес ксерокопии документов.

Он сам родился в 1966 году в Орше. Отец – Аниськов Владимир Залманович, 1932 года рождения, мать – Аниськова Людмила Анатольевна.

Я листал документы и знакомился с именами, отчествами, которые ни о чем мне не говорили.

Дед – Аниськов Залман Ильич, бабушка – Аниськова Феодосия (Феня) Илларионовна.

Правда, в профсоюзном билете, выданном Союзом рабочих лесопильной и деревообрабатывающей промышленности центральных и южных районов, фамилия Залмана Иоселевича (а не Ильича) записана как Лизин. По профессии он был пожарником, вступил в профсоюзную организацию Стайковского лесхоза в 1918 году. Профсоюзный билет довоенного образца получил в 1940 году. А значит, фамилию поменял не в то время, когда женился. Думаю, что не менял он ее и перед самой войной. Погиб Залман Иоселевич в феврале 1942 года, когда фашисты расстреляли всех евреев деревни Стайки. Значит, в метриках его сына, выданных в августе 1949 года, фамилия отца изменена уже без его ведома на фамилию Аниськов, чтобы сыну, а потом и внукам было проще жить. Люди, напуганные фашистским геноцидом еврейского населения, после войны в полной мере ощутили на себе сталинский государственный антисемитизм. Они стали бояться самого слова «еврей», еврейских имен и фамилий. Этих людей можно понять. Газеты трубили, что евреи «беспачпортные бродяги», врачи-отравители, агенты зарубежных разведок.

– Дома никто не рассказывал о довоенной жизни в местечке. Какие-то отдельные фразы я слышал от отца, но определенной картины жизни семьи Лизиных, или Лейзиных, как записано в материалах Государственной Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов, у меня, конечно, нет, – рассказал Анатолий Владимирович Аниськов. – Отец несколько раз бывал в Стайках. Мы жили в Орше, он дружил с человеком, который жил в Стайках, его фамилия Мороз или Морозов. 7 февраля каждый год у нас дома собирались, чтобы помянуть погибших. Теперь я понимаю, что поминали расстрелянных фашистами евреев.

Кое-что рассказывала мне бабушка. Из ее воспоминаний я знаю даже больше, чем из рассказов отца. Оно и понятно, отец был в годы войны ребенком. Я слышал о расстреле стайковских евреев. Но в детстве для меня это было где-то очень далеко и очень давно. Недавно я увидел в интернете фамилию Лизин. Это дало какой-то внутренний толчок. Я стал вспоминать, какие имена назывались дома.

Отец умер в 1997 году, так что расспросить подробности не у кого. Я стал интересоваться, смотреть архивные документы.

Дед был женат дважды. От первой жены, которая умерла в молодом возрасте, остались дети: Файвл, 1913 года рождения, Рахиль, 1918 г.р., Иосиф, 1921–1922 г.р., Роза, 1928 г.р., и Хаим, 1930 г.р.

Первая жена Залмана Лизина работала старшим поваром в Стайках. Вместе с ней поваром работала Аниськова Феня Илларионовна. Когда первая жена серьезна заболела, она попросила Феню присматривать за маленькими детьми. Та добросовестно выполняла эту просьбу. Вскоре жена Залмана умерла. Феня продолжала смотреть за детьми, Роза и Хаим Лизины стали называть ее мамой.

– Через некоторое время Феня Илларионовна вошла в дом как жена Залмана, – продолжает свой рассказ Анатолий Владимирович Аниськов. – Она родом из Горецкого района. У них родилось еще двое детей: мой отец и его брат Анатолий, 1935 года рождения.

Умерла Феня Илларионовна Аниськова в 1987 году.

В годы войны бабушка жила в Стайках. Она рассказывала, что ее несколько раз немцы и полицаи хотели расстрелять, угнать в Германию. Она прятала двоих детей, рожденных от еврея. Говорила, что они больны тифом, и их не трогали, в дом не заходили.

Бабушка рассказывала, как после войны судили полицая, виновного в расстрелах в Стайках. Она в Богушевск с подругой ездила, и они его узнали. Бабушка рассказала об этом милиционеру, и полицая задержали. Полицай взял после вой­ны другую фамилию, скрывался. Бабушка и ее подруга рассказали, что он выдавал немцам евреев и был причастен к их расстрелу. Когда Феня Илларионовна давала показания в суде, рассказывала, как расстреливали людей, она в обморок упала.

У Файвла, который женился до войны, в Стайках росли дети: Вера, 1936 года рождения, Надя, 1938 года рождения, и Валентина, родившаяся в 1940 году.

Там же в Стайках жила Рахиль. Она была замужем и растила пятерых детей: Юду, Гирону, Химу, Серафиму и Абрама.

Запомнились слова отца: «Маленькой девочки испуганные глаза».

 Хочу разобраться, кто была эта маленькая девочка. Двоюродная племянница отца – Сима? Отцу к тому времени было девять лет, а Симе шел четвертый. Где и при каких обстоятельствах отец видел Симу?

После войны в Стайках никого из наших не осталось. Мой дядя Анатолий Аниськов служил в Эстонии. Дом в деревне продали, и бабушка уехала к нему, потом перебралась к нам – в Оршу.

Может быть, у меня есть родственники, но как их найти? – на этом вопросе закончилась наша первая встреча с Анатолием Владимировичем Аниськовым. 

С чего начать? Я разослал запросы в интернет-сайты, которые занимаются еврейской генеалогией. Получал полезные советы, но конкретики в них не было.

В Оршанском зональном архиве перекопал дела Богушевского, Оршанского районов. В разное время Стайки входили то в один, то в другой район.

В национальную комиссию при Оршанском окружном исполкоме 16 июня 1930 года Богушевский районный исполнительный комитет сообщал, что в поселке Стайки Стайковского сельского совета проживает 25 еврейских семей.

(Оршанский зональный архив. Ф. 1097, оп. 4, д. 61)

В тридцатые годы молодежь стала разъезжаться из Стаек. Перебирались в Оршу, Витебск, поступали учиться, устраивались на заводы и фабрики. За десять предвоенных лет количество еврейских семей сократилось вдвое.

На интернет-сайте Израильского музея Героизма и Катастрофы Яд-Вашем размещены списки расстрелянных евреев, в том числе в Стайках, а также то, на основании каких документов они составлены. Кроме архива Государственной Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков, имелись листы свидетельских показаний. Я стал просматривать их. На одном из них был вписан Файвл Лизин. Документ заполнила в 2006 году Валентина Ивановна Адамович – дочь Файвла, живущая в Витебске.

Я рассказал об этом Анатолию Аниськову, и уже через пару дней он сообщил мне, что они готовы ехать в Стайки.

С нами ехал и сын Валентины Адамович – Сергей. Он живет в Витебске, является хозяином обувной мастерской.

Я расспрашивал Валентину Адамович о ее жизни. Она охотно рассказывала о том, что помнит.

– Но поймите меня, я с октября 1940 года, а по документам и вовсе с 1941 года, поэтому о военном времени знаю только из услышанных мной рассказов, – предупредила Валентина Ивановна. – Нас в семье было трое детей: Вера, Надя и я. Отец – Файвл и мама Екатерина Ивановна. Как они познакомились, я не знаю. Мама не здешняя, она из Гродно.

Старшая сестра рассказывала мне, что мы во время войны в бункерах прятались, а мама всем говорила, что «мы русские, русские, русские…» Я была черненькая, меня накрывали одея­лом с головой, чтобы никто не видел. Отца увели, когда мне было полтора года, но помню, как мама платок накинула и смотрела в окно, а мы слышали выстрелы…

После войны мама с нами поехала в Литву искать более сытой доли. В дороге ее обворовала лучшая подруга, и она осталась ни с чем. Мы были в Каунасе, вышли из поезда. Мама сказала: «Кричите, плачьте, вас подберут. А я устроюсь и обязательно найду вас». Нас подобрала милиция, там накормили и даже дали хлеба и колбасы. А потом нас – сестер, разлучили, отправили по разным детским домам. Я попала в один, они – в другой. После чуть нашлись. В детдоме записали, что мой отец Йонас – на литовский манер. После детдома я стала Валентиной Ивановной – так на русский манер прочли имя Йонас.

Это сейчас я знаю, что в феврале в Стайках расстреляли евреев. Убитые долго лежали на морозе, трупы окоченели, и потом их лошадьми тащили в яму, чтобы похоронить.

Одна моя сестра в Литве осталась, другая – живет в маминой квартире недалеко от Стаек в деревне Казечки.

Я после детского дома работала в совхозе в Витебском районе, вернулась сюда и жила в Стайках до 1962 года, потом работала в Витебске в строительной организации и снова часто бывала здесь. Так продолжалось до самого выхода на пенсию. И поверьте, не знала, где похоронен отец.

Никто этому не хочет верить. Поверить невозможно, – сказала Валентина Ивановна, и голос ее дрогнул. – Но так было. Об этом никто не вспоминал, мы сами не интересовались, где похоронен наш отец. Даже в День Победы на военные могилы ходили, возлагали венки, а на той братской могиле все зарастало кустарником и бурьяном.

Только тогда, когда я для Витебского еврейского благотворительного центра стала собирать справки, чтобы получать помощь, приехала в Стайки. Председатель сельсовета спросил: «Как звали отца?». Я отвечаю: «Файка». Он посмотрел в списки и сказал: «Был такой». Выдал мне справку и показал братскую могилу. Так я узнала, где похоронен отец. Судите, как хотите, такую мы прожили жизнь.

Когда первый раз сюда приехала, памятник плохенький стоял. Сейчас все отремонтировано, покрашено, убрано.

По рассказам старожилов, в военные годы на месте расстрела не было леса – кругом чистое поле, которое хорошо было видно из деревни. До опушки леса метров триста.

Еще до поездки в Стайки Анатолий Владимирович Аниськов узнал, что в Витебске живет Евгения Алексеевна Спиридонова. Она 1923 года рождения. Ее довоенные годы прошли в Стайках. Как-то, разговорившись со знакомыми, Аниськов рассказал про свои поиски, и ему посоветовали встретиться с Евгенией Алексеевной. Конечно, во всем этом есть доля случайности. Но больше – закономерности. Удача идет навстречу тем, кто совершает добрые дела.

Я приехал домой к Евгении Спиридоновой. Мы встретились во дворе. Не глядя на возраст, она бойко поднялась по лестнице на свой этаж, села в кресло и стала рассказывать. Правда, перед этим извинилась: «Если что-то забуду, учтите, мне уже 89-й пошел».

– До войны я жила в деревне Каменка. Еще до войны Стайки и Каменка почти соединились. Родители были крестьянами, работали в колхозе. Были безграмотными, но очень работящими людьми.

В Стайках я бывала каждый день. Училась там в школе. Школа была белорусская – восьмилетка. В классе было человек двадцать. Я окончила восемь классов перед войной. Учителей в лицо помню, а фамилии забыла. Была также в Стайках школа, в которой учились дети железнодорожников.

В поселке было пять улиц, клуб, в котором мы концерты ставили, магазин, около которого собирались люди, обсуждали новости, проблемы. В Стайках железнодорожная станция, поезда останавливались. Они и сейчас останавливаются там, когда следуют из Орши в Витебск. Люди работали, в основном, на железной дороге, большинство из них жило в единственном кирпичном доме. Действовали машинно-тракторная станция, мельница.

Жили люди бедно. У нас дома радио не было. О том, что началась война, нам сообщил кто-то из железнодорожников. На станции висел громкоговоритель, и там услышали это сообщение.

Немцы оккупировали Стайки в середине июля 1941 года. Некоторое время наша молодежь копала окопы, которые потом не понадобились никому. Однажды прибежал наш человек, который руководил рытьем окопов, и сказал: «Бросайте лопаты и быстро уходите по домам». А назавтра, на рассвете, в Стайках уже были немцы.

Никто не пытался эвакуироваться, хотя железная дорога была рядом. Никто не пытался уйти на восток. Все остались под оккупацией. Думаю, люди не знали и не понимали реальной опасности. Никто об этом не говорил.

В Стайках перед войной жило 12 еврейских семей. Такая же беднота, как и мы. Я с тремя еврейскими девочками училась в школе. Их звали Хая, Вихна Фельгины и Фрума Финкельштейн. Хая и Вихна – мои ровесницы, Фрума была младше, но училась вместе с нами. Отец у Фельгиных работал кузнецом. Звали его Хацкель. Помню, где стояла их кузница. Они держали корову. Фрума жила с мамой, во второй половине их дома была аптека, в которой ее мама и работала. Добрые были люди, порядочные. Никакой разницы у нас не было: евреи, русские. Когда началась война, мы даже подумать не могли, что так может быть. Евреи у нас никому не мешали, никого не трогали.

Но полицаи были очень вредные. В один день они всех собрали в клубе. Сказали: на собрание. Приблизительно человек пятьдесят. Мы даже подумали, что нас закроют в клубе и сожгут.  Не могу точно вспомнить дату, когда это было. Но снег не лежал или я не помню снега. Многие говорят, что расстреляли евреев в феврале 1942 года. А та зима была очень суровая и очень снежная. Может, было два расстрела?

Когда клуб закрыли, поставили охрану у дверей, полицай зачитал список евреев. Приблизительно 8–10 человек, и отвел их в сторону. Мы поняли, что дело идет к самому плохому концу.  И тут же полицаи скомандовали евреям на выход. В списке были Фельгины Хацкель, Хая, Фрума Финкельштейн, Вихна…

(…Не могу говорить, – сказала Евгения Спиридонова, и на глазах у нее появились слезы. После продолжительной паузы она продолжила рассказ.)

 – Поднялся крик, началась истерика, заплакали все – и евреи, и неевреи. Все поняли, что происходит и чем это закончится.

Когда евреев увели, никого другого из клуба не выпускали. Включили музыку на полную громкость, чтобы не было слышно выстрелов. Но выстрелы все равно были слышны, и мы под утро уже знали подробности. Ходили туда, на могилу…

Расстреливали, говорят, полицаи, всего несколько немцев было. Отвели евреев от клуба недалеко, на один километр, а то и меньше, по дороге на Новое Село.

До расстрела евреи жили в своих домах, отдельно евреев никуда не выселяли, гетто в Стайках не было.

Из-под расстрела убежала Вихна Фельгина, но в соседней деревне Чаплино ее выдали и расстреляли.

Фельгин – сын кузнеца Хацкеля, остался в живых. У нас его звали Элька Хацкеленок. Перед войной его призвали в Красную Армию. Прошел всю войну. В 1945-м вернулся в Стайки и никого из своих не встретил. Женился на белоруске Анастасии, у них родился сын. Они уехали в Богушевск и там жили.

После того, как фашисты расстреляли евреев, какое-то время в Стайках было затишье. Немцы никого больше не трогали, пока не началось партизанское движение.

Константин Заслонов до войны работал начальником депо железнодорожной станции Орши. Мы от Орши в 20-ти километ­рах. Наших много работало в Орше в депо до войны. Заслонов их знал и где-то в 42-м пришел к нам: якобы, продавать краску. Он обошел все дома, где жили люди, работавшие в депо. Наутро мы узнали, что у нас полдеревни нет – Заслонов увел в отряд. Рядом в соседней деревне Дубницы немцы расстреляли в отместку каждого шестого, будь то ребенок или старик.

В Стайках стоял полицейский гарнизон, и немцы стояли. Я жила в Каменке, но в Стайках у меня тетя жила, и я у нее бывала, считайте, каждый день.

В послевоенные годы Евгения Алексеевна Спиридонова жила в Витебске, окончила торгово-финансовый техникум, работала ревизором, главным бухгалтером. В Стайках бывала редко, но, когда ездила на родительские могилы, обязательно подходила к тому месту, где расстреляли евреев.

Мы решили встретиться с довоенными жителями поселка Стайки. Может, кто-то из них вспомнит семью Лизиных (Лейзиных). Время неумолимо, и стайковских старожилов осталось немного.

Наш первый визит был к Ивану Ерофеевичу Пульянову. Он родился в 1928 году здесь, в Стайках. До войны их дом стоял на том же месте, где и сейчас.

Иван Ерофеевич взял в руки фотографии из семейного альбома, которые привез с собой Анатолий Аниськов. Одел очки. Долго и внимательно разглядывал каждый снимок, а потом сказал:

– Хаима Лизина помню и Иосифа – помню. Иосиф учителем до войны был, но преподавал не у нас. Когда война началась, он сюда приехал. Мы не далеко от них жили. Их дом стоял на повороте.

Когда евреев расстреливали, снега почти не было. Морозов больших тоже не было. Хоронил их один старик, в Стайках жил. Я ходил на эту могилу. Полянка там раньше была, теперь это место дубами засажено. Евреев собрали вечером по домам полицаи и повели на расстрел. Иосиф Лизин пытался убежать. Пробежал метров триста, и его застрелили.

Спасся, насколько мне известно, один еврей из Польши Арон Гельцкий. Он у нас появился после 1939 года, когда польские беженцы здесь оказались. Его отец в магазине торговал. Младший брат со мной учился в школе, а Арон был в девятом классе. После войны Арон приезжал, а куда потом делся, не знаю.

Мы вышли на деревенскую улицу и стали обсуждать услышанное. Вероятно, был не один расстрел в Стайках, а несколько. И как это обычно делали фашисты, вначале были расстреляны мужчины и молодые женщины, те, кто мог оказать сопротивление, а потом уже добрались до стариков, многодетных женщин и детей.

…На лавочке на позднем осеннем солнце грелись и вели неспешную беседу пожилые женщины. Мы подошли и познакомились.

Валентина Плешко (Баркуль) 1924 года рождения. Здесь в Стайках и родилась. Нина Мяснова (Витковская) тоже местная жительница, но на десять лет моложе, 1934 года рождения.

И они долго разглядывали фотографии и, вернув их нам, покачали головами: «Не узнали».

– Залмана Лизина помним, – сказали женщины, – на мельнице работал. Сына его помним Иосифа, учителем был. У нас потом рассказывали, что, когда их повели на расстрел, Иосиф крикнул: «Бейте их лопатами».

– Кому крикнул? – спрашиваю я. – У кого были лопаты? Кого бить надо было?

– Не знаем, – ответили женщины. – Так рассказывали. Он крикнул, и сам не утек (не убежал – бел.).

Собирали евреев полицаи, немцев на расстреле было три или четыре человека. Евреев в лес завели шесть или восемь человек и расстреляли там. Еще холодно не было, и снега не было. Мы ходили туда, – сказали женщины. – Стежка (тропинка – бел.)была без снега. Убежал Арон, молодой хлопец из школы, батька в магазине работал. Рувина мама убежала – живой осталась.

Следующий визит был к Кларе Тулинской (Черепановой). Она тоже довоенный местный житель. Долго разглядывала фотографии, потом отложила их в сторону.

– Ночью евреев забрали полицаи и повели в лес. Про то, что евреев собирали в клубе, не помню, не слышала. Расстреляли паразиты-полицаи: Малюшевский, Балахонов, и еще был один зверюга, не помню его фамилии. Они были приезжими, но до войны жили в Стайках. А после войны один из них появился у нас, грудь в орденах. Жена его тут жила. Стал рассказывать, как воевал, как немцев бил. Думал, у людей память отсохла. Когда ему сказали в сельский совет явиться, он понял, в чем дело, и сбежал. А потом и его жена исчезла куда-то.

Файка, Рохля, Абрам, Хаим Лизины жили рядом с магазином. Длинный такой дом сейчас стоит, их хата рядом была, разобрана сейчас. Залман работяга был, но богатства не нажил. Сын у него был учитель – Иосиф. Мой дядька, мамин родной брат, жил с ними по-соседству. Он с семьей ушел в партизаны. Они и Иосифа звали с собой. Он не женат был. Мог бы уйти, но остался. На каждых дверях в поселке было написано, сколько в хате живет человек, кто с какого года. Написали полицаи. И если кого-то не досчитаются, всю семью могли расстрелять. У Лизиных столько народу было, и детей малых полно. Наверное, Иосиф из-за них не ушел в партизаны. И их не спас, и сам погиб.

Осенью был расстрел. Брат прибежал и сказал, что евреев расстреливают.

Меня саму в 1943 году забрали в Германию. Всю нашу молодежь в Германию вывезли на немцев батрачить. Я вернулась в Стайки в 1945 году. Кое-какие довоенные дома остались, а какие-то сожгли немцы, когда отступали.

Мы приехали к месту расстрела стайковских евреев. В лесу, от дороги метрах в двухстах, стоит аккуратный памятник, металлическая ограда свежевыкрашена голубой краской. Убраны сухие ветки, старые листья, посажены цветы. За памятником смотрят и ухаживают за этой территорией.

После войны на братской могиле (вероятно, кто-то из местных жителей или родственников погибших) установили большой камень, чтобы помнили это место.

Памятник, на нем прикреплена мраморная табличка с именами расстрелянных, был установлен где-то в середине 80-х годов. Стайки входили в колхоз «Победа», потом в колхоз «Нива», руководил ими Коваленко Н.В.

По рассказу председателя Межевского сельского совета Николая Сергеевича Барковского, который поехал с нами к месту расстрела, этот памятник был поставлен стараниями Коваленко. Сейчас за памятником присматривают местная школа и сельский совет. Собираются заказать новую табличку, чтобы лучше читались фамилии погибших.

Анатолий Аниськов, Валентина Адамович и ее сын Сергей положили к памятнику цветы и камушек, постояли несколько минут в молчании, и мы отправились дальше. Анатолию Владимировичу предстояло новое знакомство с родственниками – старшей сестрой Валентины Ивановны – Верой Файвовной Ивановой (Хлусевич) и ее сыном.

Вера Файвовна живет в деревне Казечки, в доме, в котором жила ее мама Екатерина Ивановна.

Нас ждали, стол был накрыт, и по праву старшей сестры Вера Файвовна строго спросила у Валентины Ивановны: «Почему так долго? Картошка остывает». Мы стали рассказывать, где были, что видели. Прежде, чем сесть за стол, Анатолий Владимирович показал фотографии из своего семейного альбома. В ответ, ни слова не говоря, Вера Файвовна достала свой семейный альбом. Многие фотографии были идентичны. Это стало лучшим подтверждением, что родственные связи определены абсолютно верно.

А потом, с некоторыми перерывами на тосты и закуску, я слушал рассказы. Но, в первую очередь, рассказ Веры Файвовны:

– Мне 76 лет. Я здешняя, родилась в Стайках. До войны мне было пять лет. Кое-что из того времени все же помню. Бабушку помню, отца помню – был чернявый и кучерявый. Мы бегали по улицам, играли. Там, где сейчас железнодорожная станция, стоял кирпичный дом, сейчас его нет. Дорога шла от вокзала прямо к нашему дому. Большой у нас был дом, на две половины. Во второй половине Морозов жил. Он работал начальником железнодорожной станции Стайки. Жили Лезины и Морозовы очень дружно.

Мой батька работал вместе с дедом на мельнице. Она находилась при въезде в поселок: железная дорога, а следом – мельница. Они вдвоем работали там. Батька водил меня в лес за грибами. Сажал на плечи и говорил: «Смотри далеко, все увидишь». Под елки я любила лазить, грибы собирать. А вот лица его не помню. Хочу вспомнить и не могу. Деда Залмана помню: небольшого роста, седой, крепкий очень, два мешка мог легко унести.

Помню, как бегала к деду, сестру возьму – и к нему. Младшая сестра очень любила у деда что-нибудь стянуть, то ложку, то кружку возьмет. Мама заставляла все относить обратно.

Когда началась война, в Стайках собрались все Лизины. Думали, здесь тихо будет, немцы в деревнях никого трогать не станут. Да и всем вместе как-то спокойнее.

Ночью их всех расстреляли, зимой это было.

Я с мамой была дома, батька спал на печке. Пришли полицаи и забрали его. Мама пошла к Фене Илларионовне Аниськовой, и они видели, как расстреливали. Мама у нас была русская и, наверное, поэтому нас не тронули.

Пленные красноармейцы копали могилу. И красноармеец стукнул полицая лопатой по голове. Пленных солдат на месте расстреляли и там же закопали, вместе с евреями. Кто-то пытался убежать, говорят, дед пытался, но его убили.

Пока отец работал на мельнице, была мука в доме, и голода не было, когда расстреляли – худо стало.

…После войны я оказалась в детдоме в Литве. Мама приезжала к нам два раза. Потом я училась в ремесленном училище. Вернулась сюда, в родные края. Пошла работать в колхоз. Вышла замуж и уехала с мужем на север, он в армии служил. А потом снова сюда. Вот так и жизнь прошла…

На прощание мы вышли во двор дома и сделали коллективную фотографию. Если бы видел мельник Залман Лизин, какими станут его внуки и правнуки!