Памяти Михаила Рывкина

Этого человека я знал много лет. Мы написали вместе три книги. Мои отношения с Михаилом Степановичем Рывкиным складывались непросто. Были периоды взаимопонимания, а были годы полного отчуждения.

За несколько часов до отъезда в Германию он позвонил мне. Понимал, что уезжает навсегда. Настроение у него было не то что скверное, я бы сказал критическое, когда скрывать уже нечего и бояться тоже некого. Он сказал мне несколько предложений, которые многое прояснили в наших взаимоотношениях.

25 марта его хоронили в маленьком немецком городке, рядом с Франкфуртом-на-Майне, и в этот же день в Витебске, где он прожил почти всю жизнь, организовали вечер его памяти.

За несколько часов, которые продолжался этот траурный вечер, я узнал о нем многое, прежде неизвестное мне. Так оно, наверное, часто бывает. Живет человек рядом, видишь его каждый день, у тебя складывается его образ, этого кажется достаточным, и вдруг оказывается, что все эти годы ты общался с незнакомой личностью.

До этого вечера я даже не мог себе представить, что человек, порой выводивший меня из себя своей дотошностью, в послевоенном детстве был «хулиганистым парнем». Именно так сказала его одноклассница. Но, вероятно, всё же «хулиганистым» в измерениях того времени. Друзья его называли Рыжий. Дело даже не в том, что я его запомнил совершенно седым. Это был человек, который взвешивал каждый свой поступок на аптекарских весах, а потом трижды перепроверял всё с самого начала.

И вдруг я представил его в послевоенной подворотне, с такими же голодными и предоставленными самим себе друзьями. Вряд ли там давали возможность взвешивать каждое слово, особенно подслеповатому еврейскому парню, которому каждый день надо было отстаивать свое место, если не под солнцем, то в дворовой компании.

Вспоминаю его с бумажками, разложенными по разным карманам пиджака. На этих четвертушках листа писчей бумаги он делал все необходимые записи черным жирным фломастером, чтобы потом лучше видеть написанное. Поиск нужной бумажки порой продолжался несколько минут, он доставал их по очередности, подносил близко к глазам, менял очки. Я вначале удивлялся – при его-то педантичности, а потом понял… Он одновременно занимался несколькими делами, причем часто, не закончив одно, брался за другое. Но ничего не мог пропустить, всё казалось ему важным, нужным, он считал, что в будущем займется этой темой тоже. Легко загорался и так же легко остывал, оставлял на потом и уже не возвращался…

Все собранные записи, четвертушки бумаги, складывал в папки. Папок у него было много. Целый стеллаж, который стоял вдоль стены, ведший из комнаты в кухню. Архив, как многотомное собрание сочинений. Надо было только сесть, обработать, систематизировать. Конечно, подводили глаза, которые с каждым годом видели всё хуже. Но и по характеру он был собирателем, коллекционером фактов, документов, и, если  получал ответы на вопросы, ему казалось этого достаточно…

Лучше его историю Витебска вряд ли кто-то знал. Значительную часть своих знаний он унес с собой.

Перед отъездом в Германию он сдал все папки со своими записями, начатыми и неоконченными работами, в Государственный архив Витебской области. На вечере памяти выступал молодой парень – работник архива. Рывкина он видел всего один раз, и то мельком. Поступил на работу, когда Рывкин уже собирался уезжать. Ему поручили составить опись сданных документов. Теперь в архиве есть фонд, который именуется «Рывкин».

Минут за пять до этого я выступал и сказал, что для сохранения памяти о человеке надо бы издать его статьи, записи, в том числе и те, что хранятся в архиве. Вероятно, отвечая мне, архивист сказал: «Безусловно, Михаил Степанович собрал много интересного материала, но есть одна юридическая тонкость. Рывкин закрыл свой архив до 2020 года». Уже после вечера в коридоре я переспросил у архивиста: «Что значит закрыл?». «Не разрешил им пользоваться исследователям, не разрешил делать публикаций».

Он надеялся вернуться, хотел сам работать с собранными документами. В 2020 году ему исполнилось бы 89 лет. Рассчитывал, что сумеет добраться до этого возраста в трудоспособном состоянии? Не дотянул десять лет. А разрешить другим работать с собранными им материалами, документами – не хотел. Причем, вначале написал одну дату открытия архива, а потом подумал и перенес ее на более поздний срок. Человек предполагает, а Бог…

Он был странный человек. Многими делами занимался бескорыстно. И в тоже время «экономил на скрепках»рррр. Причем, это в буквальном смысле. По исследовательским делам очень много звонил. Причем, недостаток зрения компенсировал умением по часу говорить по телефону, выспрашивать всё до мелочей. Междугородние звонки стоили немалых денег, но звонки внутри города – это копейки. И, тем не менее, Рывкин ходил по организациям, где его знали, садился за телефон и начинал многочасовые переговоры, выяснял какие-то детали, вел поиск нужных людей.

После его смерти один из городских чиновников, человек моложе среднего возраста, вспоминая Рывкина, сказал: «Это тот, который приходил к нам звонить». Что делать, память недолговечна…

В середине 90-х годов в Витебске разгорелась настоящая баталия вокруг еврейского кладбища. Евреи массово уезжали в Израиль, США, Германию. За многими могилами уже некому было смотреть. А люди, живущие рядом с кладбищем, стали прибавлять метры к своим огородам за счет кладбищенской земли. Наверное, картошка, растущая рядом с могилами, казалась им особенно вкусной. Эти обстоятельства подтолкнули к решению – огородить кладбище забором. Стали собирать деньги, ставить железобетонный забор, и здесь подняли бучу кладбищенские соседи. Мол, их законную землю отбирают.

Писались письма, заседали комиссии, принимались решения. После хорошего угощения одна из приезжих комиссий написала, что кладбище вообще следует закрыть из санитарных соображений.

Рывкин ездил к заместителю министра, убеждал, доказывал, ходил по кабинетам. Постановление о закрытии кладбища отменили, и, в конце концов, забор достроили. Рывкин похоронил на этом еврейском кладбище своего русского зятя. Ограду вокруг соорудил большую – занял место на всю семью. Так поступают многие, заботясь о своем вечном доме.

Он не хотел ехать в Германию, сопротивлялся этому, как мог. Но болезнь его, его жены и настойчивость дочери, которая жила в Германии, заставили принять такое решение. Уже живя в Германии, практически слепой, далеко не молодой человек, он хотел вернуться в Витебск. Никогда бы прежде не подумал, что Рывкин способен на безрассудные поступки.

Он много сил отдал тому, чтобы еврейское кладбище в Витебске имело более-менее достойный вид.

Его похоронили на кладбище маленького немецкого города. Оно всегда ухожено и, как все немецкие кладбища, напоминает цветочный магазин. Только рядом с могилой Михаила Степановича Рывкина стоят памятники с надписью на чужом для него языке, похоронены те, о ком он при жизни слыхом не слышал.

Скажете, что ему уже всё равно и надо думать о живых…

Может быть, вы правы. Но всё равно какой-то странный и даже парадоксальный складывается сюжет.