Город тихий, как сон

Лиозно – маленький городок даже по меркам белорусских районных центров. Одна центральная улица, несколько десятков кирпичных домов – вот, пожалуй, и все достопримечательности.

Иностранных туристов до недавнего времени в Лиозно и вовсе не видели. И когда на рубеже XXI века здесь появилась первая туристическая группа из Германии, на гостей смотрели, как на пришельцев из другой планеты. Бабушки, целые дни проводившие на крылечках, подходили к заборам и потихоньку спрашивали:

– Чего им здесь надо?

Даже собака, лежавшая посреди дороги и купавшаяся в песке, услышав иностранную речь и увидев непривычно большую группу людей, лениво поднялась и поменяла пыльную дорогу на канаву, заросшую травой.

Местные мальчишки решили сделать иностранным гостям подарок – преподнесли им петуха, крылья которого были покрашены в синий цвет. Вряд ли когда-то эти мальчишки видели картины Шагала или даже слышали о нем. Но странно, на картинах Марка Захаровича, который, как волшебник жонглировал красками, зеленые скрипачи играли только им известные мелодии красным рыбам и синим петухам.

Мы гуляли по улицам тихого, как сон, городка, и на душе становилось спокойно и радостно. Кругом была красота, как будто великий гений рисовал картины и составлял их одну к другой, строя улицы и сажая деревья. И даже заборы с облупившейся краской и невысыхающая лужа рядом с колонкой дополняли композицию.

Кто-то из немецких гостей сказал:

– Эти места созданы для художников.

Я подумал, как жаль, что в Лиозно до сих пор не проводятся пленэры, куда бы приезжали художники со всего мира, чтобы побывать на Родине Марка Шагала, поработать здесь. Красота обладает потрясающей энергетикой, она рождает новую красоту. Художники, приезжающие на пленэр, оставляли бы в дар этому удивительному городку хотя бы по одной своей работе. Какая картинная галерея бы собралась здесь! Под стать Лувру или Третьяковке.

Мечты, мечты.. Хотя, кто знает? Может быть, со временем, они станут реальностью.

Кто бы мог подумать пару десятков лет тому назад, когда в Советском Союзе Марка Шагала дальше Москвы и Ленинграда никуда не пускали, что в маленьком Лиозно пастор Роймшюссель из немецкого города Ганновер будет читать лекцию о Шагале. И во Дворце культуры соберется полный зал, как будто на гастроли приехала эстрадная звезда. И дети снова вынесут на сцену петуха, того самого, что подарили год назад и которого гости из Германии оставили в Лиозно подрастать.

Правда, местный художник написал в объявлении, что выступать будет не пастор Роймшюссель, а профессор Ганс из Нинбурского университета. Не беда, что в Нинбурге до сих пор нет своего университета. Может быть, человек, написавший плакат, окажется пророком. И пастор не обиделся, что его фамилию исказили. Роймшюссель не самая простая фамилия для белорусского уха. Главное, что о Шагале вспомнили на его Родине.

И на здании районного Дома культуры, там, где пастор Роймшюссель читал лекцию, прикрепили мемориальную Доску. Правда, не в память об этом событии. На мемориальной Доске написано: «На этом месте находилась усадьба семьи, из которой происходил художник Марк Шагал».

В Лиозно зачастили кинематографисты. Из России, Франции и даже далекой Японии. Кстати, японцы уже дважды приезжали сюда. Понравился им городок Шагала. Снимали фильм, где документальные кадры соседствуют с художественными.

По берегу реки гуляют Марк и Бела. Любуются красотой и мечтают о будущем.

Японский искусствовед Мияка Такешита играла с козой и всё время спрашивала: «Это животное на картинах Шагала?». Козу она видела впервые.

И даже я был занят в этом фильме. Играл роль раввина. Когда переоделся, режиссер зацокал языком. Я сказал, что, если не устраиваю его, могу в фильме не сниматься. Я ведь не актер. Режиссер засмеялся и сказал, что он цокает языком потому, что мне грима не надо.

Сегодня Лиозно записано в маршрутах многих туристических групп. Во время одной из поездок у меня спросили:

– Где можно прочитать о Лиозно, о том времени, когда художник приезжал в этот городок, о лиозненской родне Шагала?

Вопросов было много.

Вот так появился замысел написать этот очерк.

Однажды на выставке «Пейзажи Марка Шагала» я увидел его работу, нарисованную в 1911 году чернилами на бумаге, – «Лиозно». По проселочной дороге едет телега. Возница, скорее всего дядя Нех, тот самый, что закупал скот в окрестных деревнях, натянул вожжи и остановил лошадь. Художник спрыгнул с телеги и смотрит вдоль. Внизу, чтобы всем было понятно, Марк Шагал написал: «Я вечером наслаждаюсь природой. Лиозно».

Когда разглядывал эту картину, в голову пришла сумасбродная идея: забраться на телегу, благо места на ней хватает, и отправиться в путь вместе с художником и его дядей. Правда, поедем мы вначале не к родне Марка Захаровича, хотя уверен, и там у гостеприимных людей нас бы ждали накрытый стол и задушевные беседы, а по ухабистым дорогам времени, поедем вглубь десятилетий и веков…

500 лет назад князь Великого княжества Литовского Иван Асовицкий начал строить это местечко.

Любовались и удивлялись местные жители, глядя на мастерство заезжих строителей, но между собой именовали их «лезными», что значило чужими. Отсюда, согласно легенде, и пошло название местечка.

Много воды утекло с тех пор в реке Мошне. Утверждают, что в былые времена река была куда полноводнее. И плавали по ней ладьи. Купцы возили лен, пеньку, мед и другие товары, которые шли на базары и ярмарки Витебска, Риги, а то и по Балтийскому морю попадали в Скандинавские страны. Тем же водным путем сплавляли лес.

Кстати, и название реки, как гласит легенда, имеет «купеческие» корни. Плыла когда-то по ней ладья, груженная товаром. Стоял купец, любовался окрестными местами. Согнулся, чтобы зачерпнуть ладонями чистейшей речной воды, да и не заметил, как кошель с деньгами, висевший на шее, упал в воду.

– Мошна, мошна, – закричал он.

Стали нырять гребцы в воду, да места здесь глубокие, так и не нашли кошель с деньгами.

Трудно поверить в эту легенду, глядя сегодня на пересыхающую летом, зарастающую водорослями и травой речку Мошну…

Говорят о мощной энергетике, которую дарят людям здешние леса, поля, реки и озера. Наверное, поэтому сюда любили и любят приезжать на отдых жители больших городов. Мне кажется, что тот, кто однажды увидел эти живописные пейзажи, гулял по сосновым лесам, рыбачил на озерах, обязательно вернется сюда еще не раз.

Люди, связанные с экономикой, в первую очередь видят удобное географическое положение: перекресток дорог с востока на запад, с севера на юг. Недалеко Москва, Петербург.

То, что привлекает «деловых» людей, привлекает и военных. Они, как говорится, всегда идут в одной связке. Лиозно на протяжении всей истории было и лакомым кусочком, и твердым орешком для правителей и военачальников.

Большие войны, которые прокатились по Европе за последние полтысячи лет, не обошли этих мест, оставив глубокие раны и на теле Земле, и в памяти людей. Здесь разворачивались крупнейшие сражения, определявшие ход самой истории. Сначала Московское государство делило эти приграничные места с Великим княжеством Литовским, Речью Посполитой. Потом войска Наполеона, покорившие всю Европу, столкнулись здесь с мощью русской армии.

А в годы Второй мировой войны в районе Лиозно девять месяцев стоял фронт, и прорыв его, и движение войск на запад означали, что наступил окончательный перелом во Второй мировой войне.

Первые евреи поселились в Лиозно, когда этот городок принадлежал Льву Самуэлю Огинскому. Вряд ли сегодня кто-то точно укажет дату, когда это произошло, не сохранилось документов, но, предположительно, было это в первой четверти XVII века.

Так что предки Шагала, поселившиеся в Лиозно гораздо позже, тем не менее, исторически каким-то образом обязаны Огинским. Одним из представителей этого рода был Михаил-Клеофас Огинский, государственный деятель, дипломат и композитор, автор известного полонеза, названного им «Прощание с Родиной».

В мире всё так переплетено, что за какую бы ниточку ни потянул, отзовется весь клубок. Только этим клубком является земной шар.

С этого самого времени и появилось здесь местечко.

В польском языке «мястэчко» – это поселение полугородского типа, то есть еще не город, но уже и не деревня.

Представители местной знати разрешали евреям селиться в своих селах и городах. Евреи были старательными и аккуратными работниками. Жизнь научила их быть практичными, понимать толк в коммерции. И, что немаловажно, вновь прибывающие люди покорны и покладисты.

Многие из таких населенных пунктов постепенно превращались в еврейские городки – «штетлы», большинство жителей которого занимались арендой помещичьих садов и огородов, скупкой сельхозпродуктов, коробейничеством, различными ремеслами. Штетлы – это целый мир, аналога которому в истории нет. Это понятие гораздо более широкое, чем только территориально-географическое. Местечко – это культура, быт людей, их психология.

Шагал – художник из местечка, всю жизнь оставался певцом местечка. Даже Эйфелева башня на его работах изображена глазами местечкового человека, который удивился, увидев такую громадину. И тут же начинает сравнивать ее с домиками родного местечка, козами, петухами, заборами. Не случайно всё это рядом, на одних и тех же работах.

В центре местечка-штетла, и в прямом и в переносном смысле, всегда находились синагога, рыночная площадь и дом. Синагога следила за моралью и давала знания. Рыночная площадь приносила работу и формировала общественное мнение. Дом, семья, дети – это то, ради чего жили люди.

Штетлы родили совершенно оригинальную, неповторимую культуру, в которой одновременно присутствуют, казалось бы, несовместимые вещи: глубокое знание текстов священных книг и какая-то абсолютная наивность; практицизм, доходящий до мелочности, и совершеннейший абсурд, смех и слезы, гипертрофированный местечковый патриотизм (наше местечко лучшее в мире!), и желание подражать моде больших городов. Всё это видно работах Марка Шагала.

Даже если бы Лиозно не было связано с жизнью и творчеством большого художника, оно всё равно занимало бы особое место в еврейской истории.

В 1745 году, или по еврейскому летоисчислению 18 Элула 5505 года, здесь в семье Боруха Познера и его жены Ривки родился мальчик, которого назвали Шнеур-Залман. Этот человек станет основоположником нового религиозно-философского учения ХАБАД, первым Любавичским раввином, родоначальником династии духовных лидеров еврейского мира.

По семейному преданию, Борух Познер и его сын Шнеур-Залман были потомками знаменитого брестского талмудиста Шауля Валя, которого, если верить легенде, даже на одну ночь избрали польским королем. И уже безо всяких легенд, а согласно документам, потомком Шауля Валя был также и Карл Маркс. Интересное, хотя и очень дальнее, родство, основоположника ХАБАДа и марксизма.

Лиозненский мальчик Шнеур-Залман очень рано обнаружил удивительные способности. Отец отдал его в школу местного талмудиста, но тот отказался быть преподавателем юного Шнеура-Залмана, превосходившего его знаниями. А через год местный раввин в протоколе лиозненской общины от 1760 года назовет мальчика «удивительным ученым, гением, изощренным в талмудической казуистике».

Слава о юном даровании из Лиозно быстро разнеслась по окрестным городам и местечкам, и витебский богач, один из старшин местной общины Иуда-Лейб Сегаль решил породниться с Шнеуром-Залманом и выдать за него свою дочь. Пятнадцатилетний юноша женился и переселился в Витебск.

В то время идеи хасидизма были очень популярны среди евреев. Древнееврейское слово «хасид» означает набожный, богобоязненный. Хасидизм стал оппозицией ортодоксальному талмудизму с его до крайности доведенными ритуальными догмами и требованиями, а также всевластию руководителей общин и раввинов. Хасиды тоже требовали строгого соблюдения религиозных заповедей, национальных традиций и обрядов, однако они выступали против крайнего аскетизма, против замкнутости и отшельничества. Хасидизм приобрел много сторонников среди малоимущих евреев. Среди бедных всегда много недовольных, а недовольные стремятся к чему-то новому. Такая логика. Бедным кажется, что новое не только избавит их от всех бед, но и даст шанс показать себя, стать, в конце концов, влиятельным и богатым.

Заинтересовался хасидизмом и Шнеур-Залман. Причины, по которым он увлекся этим учением, были не меркантильного или корыстного плана, а скорее, относились к философской стороне нового учения.

Бывают люди, которые многим кажутся странными. Обычно они не знают середины и очень быстро становятся лидерами, вождями или, так и не добившись признания, доживают свой век непонятыми в приютах, кормясь подаяниями.

Из породы таких «странных» людей Шнеур-Залман. Он не только был гениальным мыслителем, но и оказался востребованным самим временем и быстро стал лидером и вождем нового религиозного движения. Правда, хасиды не называют таких людей лидерами или вождями, для них они «праведники» – цадики.

Шнеур-Залман начинает разрабатывать философию ХАБАДа.

Родители, деды и прадеды Марка Шагала были ревностными хасидами, и психология этого религиозного учения не могла не оказать влияния на будущего художника, хотя он порой очень иронично относился к этому.

Понятие ХАБАД образовано от первых букв трех слов на иврите: «хохма» – мудрость, «бина» – понимание, «даат» – знание. Источником веры рабби Шнеур-Залман считал не чувство, не экстаз, а разум. Разум должен господствовать над чувствами и руководить ими, и хорошо только то восторженное состояние, которое является результатом учения, размышления и созерцания. В человеке, учил рабби Шнеур-Залман, находятся две души: животная – источник его физической жизни, чувств и ощущений, и Божественная – источник духа, «частица Бога в небесах», которая существовала до того, как была водворена в тело человека, и продолжает существовать после его смерти. Животная душа, с ее естественными наклонностями и инстинктами, не является злом. Но она обладает «влечением ко злу»… Всякий человек приближается к Богу, когда Божественная душа преобладает в нем над животной…

Его называли Алтер Ребе, что в переводе на русский язык означает «старый учитель». Он основал в Лиозно школу для избранных им учеников. Ее называли академией.

Когда-то Шагалы жили в белорусском местечке Слуцк недалеко от Минска. Хаим-Айзик Сегаль, сын Исаака, родился в Слуцке на рубеже XVII – XVIII веков. Он приходился Марку прадедом. Об этом художник писал в эссе «Листки», напечатанном в берлинском журнале «Шторм»:

«Что за разница, собственно, между моим хромым прадедом Сегалом, который расписал могилевскую синагогу, и мной, который расписывал Еврейский театр (хороший театр) в Москве? Поверьте мне, у нас обоих осталось немало вшей, пока мы валялись на полу в синагогах и театрах.

К тому же, я уверен, что, если меня побрить, вы увидите в точности его портрет…»

Правда, временной фактор смущает. Разница между прадедом и правнуком в двести лет. Так что, возможно, это был не прадед, а прапрапрадед.

Хаим-Айзик в начале XVIII века расписал две деревянные синагоги в Копыле и Могилеве.

Известны также его росписи синагог в других местечках Беларуси. Хаим-Айзик был известный художник. И хотя это выходит за пределы нашей темы, я расскажу одну легенду, связанную с его именем.

Расписывая стены и потолок Могилевской холодной синагоги, Хаим-Айзик упал с лесов и разбился насмерть. Об этом рассказывали в Могилеве. Правда, точно такую же легенду вы могли бы услышать в Долгинове или Капустянах, только там бы сказали, что с лесов он упал в их местечке. Вероятно, люди считали, что роспись их синагоги – лебединая песня художника и лучшего он никогда не сделает. А значит, жизнь для него закончилась.

По утверждению многих историков и краеведов (документов не сохранилось), Сегалы переехали из Слуцка в Лиозно в начале XVIII века, то есть в то время, когда Хаим Айзик был в почете, получал заказы на росписи синагог. Почему он переехал в Лиозно, можно только догадываться. По одной из версий он приехал, чтобы быть ближе к Шнеуру-Залману. Может быть, он был преданным приверженцем основоположника ХАБАДа или, будем прозаичнее, ему обещали отдать под роспись синагогу в Лиозно, в Витебске, в соседних местечках или другие хасидские синагоги. Он решил, что работы здесь хватит на много лет, и перебрался с семьей. Что-то не получилось с заказом. Но семья осталось в Лиозно. Опять же, это только версия.

Если верить статистике, то в Лиозно в 1880 году проживало 1536 жителей, из них евреи составляли около 65 процентов. А точнее 997 человек. Включая, естественно, и многочисленную семью Шагалов. В местечке было 4 еврейских молитвенных дома и еврейское училище. Из 216 деревянных домов 135 принадлежало евреям. В местечке было 25 деревянных лавок.

Представим, что мы в Лиозно, а на земле и на небе 1887 год, год рождения Марка Шагала. И хотя художник родился в Витебске, а не в Лиозно, но в местечко, к дедушке, бабушке, к многочисленным тетушкам его впервые привезли грудным младенцем. Да и потом привозили очень часто на свежий воздух и парное молоко.

От станции до центральной площади местечка мы идем по улице, которая называется Вокзальная. Проходим мимо дома жандарма, кланяемся его жене, которая осторожно выглянула в окно.

Затем переходим через мостик, сложенный из сосновых бревен. Проезжая через него, грохочут телеги. Правда, проезжают они редко. Утром, когда крестьяне спешат на базар, да под вечер, когда, довольные торговлей или недовольные ей, возвращаются домой.

Но чаще на главной улице местечка – тишина. Бродят козы, подбирая клочки сена и соломы, упавшие с повозок. Для коз и кур на центральной улице раздолье.

Впереди православная Свято-Вознесенская церковь, в которой большую часть прихожан составляют латыши, живущие в окрестных деревнях и на хуторах. Церковь – каменное здание с куполами и колокольней, самое высокое в местечке.

За церковью – базар, куда из близлежащих деревень приезжают торговать маслом, птицей, овощами, ягодами и яблоками. На базаре всегда многолюдно. Здесь можно узнать самые последние новости не только местечка, но и всей России. На базаре была слышна и белорусская речь, и русская, и польская, и латышская, но чаще – еврейский язык идиш.

Дед Марка Захаровича Мордух-Давид преподавал в местном хедере – начальной еврейской религиозной школе – и был очень уважаемым в местечке человеком. Позади хедера располагалась синагога, где Мордух-Давид имел почетное место у восточной стены. Такой почет оказывали или самым богатым людям, жертвовавшим на синагогу деньги, или самым ученым, знатокам Торы и Талмуда.

Мордух-Давид умер, едва перевалив за шестьдесят лет, в 1886 году, когда родители художника только поженились. О нем в своих воспоминаниях Марк Захарович писал: «Не знаю, долго ли он учительствовал. Говорят, пользовался всеобщим уважением..

Он похоронен близ мутной, быстрой речки, от которой кладбище отделяла почерневшая изгородь. Под холмиком, рядом с другими “праведниками”, лежащими здесь с незапамятных времен.

Буквы на плите почти стерлись, но еще можно различить древнееврейскую надпись: “Здесь покоится…”»

Бабушка говорила внуку: «Вот могила твоего деда, отца твоего отца и моего первого мужа».

Плакать она не умела, только перебирала губами, шептала: не то разговаривала сама с собой, не то молилась. Я слушал, как она причитает, склонившись перед камнем и холмиком, как перед самим дедом; будто говорит в глубь земли или в шкаф, где лежит навеки запертый предмет:

– Молись на нас, Давид, прошу тебя. Это я, твоя Басева. Молись за своего больного сына Шатю, за бедного Зусю, за их детей. Молись, чтобы они всегда были чисты перед Богом и людьми».

На лиозненском кладбище похоронена и бабушка художника, мама его мамы. Марк Захарович никогда ее не видел. Она умерла совсем молодой в первое полнолуние еврейского Нового года, после поста, накануне праздника Иом-Кипур в 1886 году от болезни сердца.

В Лиозно сохранились остатки старого еврейского кладбища. Правда, нет вокруг него ни ограды, ни забора. Кладбище заросло кустарником и бурьяном. И давно за ним никто не следит. Сиротливо стоят одинокие надгробья. Большинство памятников разобрали и растащили еще в годы войны и сразу после нее. Они пошли на фундаменты домов. На зеленых холмиках растет картошка. И давно уже не найти могил шагаловской родни.

А вот с другой бабушкой – Басевой, мамой его отца, художник дружил и часто вспоминал эту женщину.

«С бабушкой мне всегда было проще. Невысокая, щуплая, она вся состояла из платка, юбки до полу да морщинистого личика.

Ростом чуть больше метра…

Овдовев, она, с благословения раввина, вышла замуж за моего второго деда, тоже вдовца, отца моей матери. Ее муж и его жена умерли в тот самый год, когда поженились мои родители».

На кухне Басева становилась волшебницей. Умела готовить так, что ее обеды запоминались на всю жизнь. Как жаль, что не сохранилось этих рецептов. Уже в зрелом возрасте Марк Шагал вспоминал: «Бабушка всегда кормила меня каким-то по-особому приготовленным – жареным, печеным или вареным – мясом. Каким? Не знаю толком».

Ее второй муж – дедушка Марка по материнской линии Мендель Чернин. О нем говорили, что полжизни он провел на печке, четверть – в синагоге, остальное время в мясной лавке. Особенно не обременял себя работой, но, судя по всему, был добрый и богобоязненный человек, который жил по справедливости и никогда никого не обманывал.

Марк его очень любил и писал о нем с уважением: «Почтенный старец с длинной черной бородой».

Лиозно было для Марка Шагала родным местом – то, что у нас называют малой родиной. Художник в автобиографической книге «Моя жизнь» писал: «Как я любил приезжать в Лиозно, в твой дом, пропахший свежими коровьими шкурами! Бараньи мне тоже нравились. Вся твоя амуниция висела обычно при входе, у самой двери: вешалка с одеждой, шляпами, кнутом и всем прочим смотрелась на фоне серой стенки, как какая-то фигура – никак не разгляжу ее толком. И всё это мой дедушка».

Он был и мясником, и торговецем, и кантором… Какое странное сочетание. Впрочем, дед Мендель хорошо знал, что для людей, а что для Бога.

«В хлеву стоит корова с раздутым брюхом и смотрит упрямым взглядом. Дедушка подходит к ней и говорит: «Эй, послушай, давай-ка свяжем тебе ноги, ведь нужен товар, нужно мясо, понимаешь?». Корова с тяжелым вздохом валится на землю… Дед отделяет потроха, разделяет шкуру на куски. …Вот это ремесло у человека! И так каждый день: резали по две-три коровы, местный помещик, да и простые обыватели получали свежую говядину».

Как-то раз дед Мендель Чернин наткнулся на рисунок Марка, изображавший обнаженную женщину, и отвернулся, как будто это его не касалось, как будто звезда упала на базарную площадь и никто не знал, что с ней делать.

«Тогда я понял, что дедушка – так же, как моя морщинистая бабуля, и вообще все домашние, просто-напросто не принимали всерьез мое художество (какое же художество, если даже не похоже!) и куда выше ценили хорошее мясо».

Этот странный и непонятный для окружающих дед был близок и дорог Марку. И, наверное, именно он подсказал художнику отличное место для персонажей его картин: на крыше, рядом с печной трубой, близко к звездам и Богу и далеко от суетливых и всем недовольных людей.

«Был праздник: Суккот или Симхас-Тора.

Деда ищут, он пропал.

Где, да где же он?

Оказывается, забрался на крышу, уселся на трубу и грыз морковку, наслаждаясь хорошей погодкой. Чудная картина.

Пусть кто хочет с восторгом и облегчением находит в невинных причудах моих родных ключ к моим картинам.

Меня это мало волнует. Пожалуйста, любезные соотечественники. Сколько душе угодно».

Воспоминания о странном деде Менделе Чернине всю жизнь согревали и ласкали душу художника. А может быть, Марк Захарович узнавал в себе черты характера своего деда. В 60-х годах, живя на юге Франции, художник рисует «Домик в деревне».

…Лиозно. На печную трубу забрался странный дед. Его ищут, зовут. Но он думает о вечном и ему не до мирской суеты.

Новый XX век ошеломил жителей Лиозно потоком новостей. Раньше здесь всё было тихо-мирно. Крутились две мельницы – водяная и паровая. Работал маленький льнозаводик.

И вдруг, в январе, у местечка появился новый владелец. Потомственный дворянин Николай Хлюстин, который выиграл свое владение в карты. Правда, официально всюду считается, в связи с тем, что бывший владелец гвардейский полковник, дворянин Александр Шибеко разорился, Лиозно было передано за долги новому владельцу.

Николай Хлюстин владел местечком до 1917 года.

Интересный это был человек. Рассказывают, однажды он заключил пари, что обгонит на своих лошадях пассажирский поезд. На выездном экипаже отправился в Витебск. И там стартовал в одно время с поездом, шедшим из Риги в Орел. В Лиозно первым прибыл на своих лошадях Хлюстин.

Он был богатым помещиком. Держал 150 коров шведской породы. Продавал молоко и масло. У него были большой и ухоженный лес, прекрасный сад, отличная пасека. Хозяйство в 1913 году принесло 500000 рублей дохода.

Вторая новость была не такая громкая, но не менее важная для жителей местечка – центральные улицы были мощены булыжником.

В этом же году в местечке появился новый раввин. Его звали Яков-Иерухим Моссарский.

Не прошло и полугода, как на Лиозно обрушился сильнейший пожар. Он разгорелся после обеда, и уже к вечеру сгорело полместечка.

В 1911 году Марк Шагал пишет картину «Деревенская лавка». Кстати, слово «лафка» на картине написано через букву «ф». Когда в середине 60-х годов у Шагала, вероятно, сомневаясь в его грамотности, спросили: «Почему лавка у Вас написана через букву «ф»? Это слово пишется через букву «в». Марк Захарович иронично стрельнул глазами и ответил: «Не учите меня, как в местечках писали вывески на русском языке». Снова своего странного деда Шагал посадил на печную трубу. Да и руки дед развел так, как будто вот-вот заиграет на скрипке.

На картине «Мясник» дед Шагала более реальный и занимается он вполне земным делом – разделкой туши. В руках топор, в кармане фартука – большой нож. На стенах лавки крючки для подвески мяса. Картина была написана в 1910 году. Сейчас хранится в собрании Третьяковской галереи.

Марк рисовал и дом, в котором жил дед, и двор дома. Наверное, работалось ему здесь легко и в удовольствие. Мендель Чернин не мешал, хотя при случае посмеивался над внуком.

На акварели «Зал в доме деда» – одна из комнат в его доме. Картину дочь художника Ида в 1992 году передала в числе других работ Музею изобразительного искусства имени А.С. Пушкина в Москве.

В 1911 году, если не напутано с датировкой, что вполне допустимо, Марк возвращается на своих работах в дедовский дом и пишет гуашь «За подсчетом».

Двор дома изображен на акварели «Ферма в Лиозно». Сделан рисунок в 1909 году. На нем – запряженная лошадь с жеребенком, угол сарая, забор…

Спустя много лет Марк Захарович напишет: «Если мое искусство не играло никакой роли в жизни моих родных, то их жизнь и их поступки, напротив, сильно повлияли на мое искусство».

С тех пор, как родственники Шагала работали в Лиозно мясниками, выделывали кожи, прошло около восьмидесяти лет. Но иногда кажется, что с той поры прошло много веков.

Недавно вскапывали огород на берегу реки Мошны и натк­нулись на бочки. Раньше в них вымачивали кожи. Этим ремеслом занимались родственники Марка Шагала. Так что, вполне возможно, они принадлежали именно им. Бочки до сих пор стоят вкопанными в землю, а поверху сажают капусту, огурцы. Как говорят археологи, появился новый культурный слой. И на огороде, где стоят бочки, и в Лиозно, и во всем мире. В другом месте делали склеп для хранения картофеля, яблок и наткнулись на кирпичный фундамент. Здесь была льнопрядильня.

Родители художника Хацкель Шагал и Фейга-Ита Чернина были двоюродными братом и сестрой. С детства хорошо знали друг друга. И, когда подошло время жениться, двух мнений ни у Шагалов, ни у Черниных не было. Хацкель и Фейга – отличная пара.

Молодые во все времена оставались молодыми. Даже если сейчас это очень трудно представить. Их тянет в большие города, или в города, которые им кажутся большими. Им хочется быть в центре всех событий. Там, где делается жизнь. Хацкель и Фейга-Ита переезжают жить в Витебск.

Надо сказать, что большими успехами в школе Шагал никогда не отличался, и среди старательных учеников не значился. Но хороший ученик или плохой, а летом наступают каникулы и родители думают, куда определить своих детей. Марк Шагал, вспоминая об этом времени, писал:

«Летом, когда дети богатых родителей уезжали на каникулы, мама с жалостью говорила мне:

– Послушай, сынок, а не съездить ли тебе на пару недель к дедушке в Лиозно?

Городок – как на картинке.

Я снова здесь.

Все на своих местах: домишки, речка, мост, дорога.

Всё, как всегда. И высокая белая церковь на главной площади. Около нее горожане продают семечки, муку, горшки…

В базарные дни небольшая церковь набита битком.

Мужики с повозками, лотки, груды товаров так плотно окружают ее, что, кажется, самому Богу не осталось места.

На площади крик, вонь, суета. Орут коты, квохчут привезенные на продажу в корзинах связанные куры и петухи. Хрюкают свиньи. Ржут кобылы.

На небе беснуются краски.

Но к вечеру всё утихает.

Снова оживают иконы, светятся лампады.

Засыпают, улегшись в стойлах на навоз, и тяжело сопят коровы, угомонились и сидят, хитро подмаргивая, на шестах куры.

Торговцы под лампой считают барыши…

Светлая, колдовская луна кружит над крышами.

Один я мечтаю на площади».

Дядя Нех, с которым художник любил ездить по деревням покупать скот, предназначенный для убоя.

«Как я радовался, если ты соглашался посадить меня в свою колымагу! – вспоминал Шагал. – Худо-бедно она ехала. Зато было, на что посмотреть по сторонам.

Дорога, дорога, слоистый песчаник, дядя Нех сопит и погоняет лошадь: “Но! Но!”…

Дядя правит, не глядя на речку с камышами, кладбищенскую ограду вдоль берега, мельницу, торчащую вдали церквушку, единственную на всю округу, лавочки на базарной площади, куда мы въезжаем, когда уже темнеет».

Неха хорошо знали крестьяне окрестных деревень и дружелюбно относились к нему. Во время этих поездок будущий художник впервые увидел и узнал быт белорусских крестьян, белорусскую народную культуру, поделки народных мастеров и, безусловно, в дальнейшем это нашло отражение в его творчестве.

А еще дядя Нех играл на скрипке, как сапожник. Дед любил задумчиво слушать его. «Один Рембрант мог бы постичь, о чем думал этот старец – мясник, торговец, кантор, – слушая, как сын играет на скрипке перед окном, заляпанным дождевыми брызгами и следами жирных пальцев.

…Целый день он загонял коров, валил их за связанные ноги и резал, а теперь играет песнь раввина».

…Возвращаясь под вечер в Лиозно из очередной поездки, дядя Нех встретил на улице местечка своего старого знакомого, который шел с козой то ли домой, то ли из дому. И остановился на минутку поговорить о том, о сем. Мало ли в местечке новостей. Обычная история. Шагал однажды увидел ее, и она стала сюжетом для его картины «Деревенская сцена».

Есть несколько вариантов картины «Продавец скота» (1912). На них изображен мужчина, управляющий лошадью, в брюхе которой виден жеребенок. На лошади лежит недавно купленная туша коровы. Процессию сопровождает женщина, несущая на себе небольшого теленка. Варианты различаются деталями, материалом исполнения и цветовым решением отдельных фрагментов. Они хранятся в одном из частных собраний в Берне (1912) и в Национальном музее современного искусства в Париже (1922 – 1923).

И в молодости Марк Захарович часто приезжал в Лиозно. Ему нравилось смотреть на своих родственников, нравилось обсуждать с ними «мировые» проблемы и украдкой смеяться от их наивности.

Тетя Марьяся, всегда бледная, с каким-то неожиданным восковым лицом…

Тетя Реля. «Ее носик похож на огурчик-корнишон. Ручки прижаты к обтянутой коричневым лифом груди.

Она гогочет, смеется, вертится, егозит».

Художник приезжал в Лиозно и ходил по местечку с мольбертом, что-то рисовал, а люди, привыкшие тяжелым физическим трудом зарабатывать каждую копейку, смот­рели на него с удивлением и спрашивали друг у друга: «Интересно, как этот человек собирается дальше жить? На что он будет содержать семью? Неужели на эти картинки?».

…Тети Муся, Гутя, Шая. «Крылатые, как ангелы, они взлетали над базаром, над корзинами ягод, груш и смородины.

Дядя Лейба остался в памяти художника сидящим на лавке перед своим деревенским домом. Неподалеку озеро. А на берегу, «точно рыжие коровы, бродят его дочери».

Дядя Юда, который почти никогда не слазил с печки.

Дядя Исраэль со своим постоянным местом в синагоге.

«Дядюшек у меня тоже было полдюжины или чуть больше.

Все настоящие евреи. Кто с толстым брюхом и пустой головой, кто с черной бородой, кто с каштановой.

Картина, да и только».

Целый мир, со своими радостями и печалями, свадьбами и похоронами, сумасбродными сыновьями и больными внуками. Марк Шагал однажды увидел, что этот мир, который казался приземленным и скучным, умеет летать. Он увидел это и попросил его на мгновение приземлиться на своих полотнах.

В Лиозно жил дядя Зуся. Парикмахер, один на всё местечко. Парикмахер, каких надо поискать.

Еще при жизни отца Мордуха-Давида Зуся перебрался в новый двухэтажный дом. Первый этаж был каменным, там располагалась его парикмахерская. На втором этаже жили хозяин и его семья. Именно этот дом запечатлен на одной из самых известных шагаловских работ «Дом в местечке Лиозно».

Кстати, из вывесок на доме (а на картинах Шагала объяв­ления, вывески, реклама обычно передаются с фотографической точностью) мы узнает, что здесь была также «Мучная и бакалейня Хаинсона»

«Он мог бы работать в Париже, – пишет о дяде Зусе его племянник. – Усики, манеры, взгляд. Но он жил в Лиозно. Был там единственной звездой. Звезда красовалась над окном и над дверьми его заведения. На вывеске – человек с салфеткой на шее и намыленной щекой, рядом другой – с бритвой, вот-вот его зарежет.

Дядя стриг и брил меня безжалостно и любовно и гордился мною (один из всей родни!) перед соседями и даже перед Господом, не обошедшим благостью и наше захолустье.

Когда я написал его портрет и подарил ему, он взглянул на холст, потом в зеркало, подумал и сказал:

«Нет уж, оставь себе!».

Впрочем, интересна и сама история написания этой картины. Дядя Зуся не хотел, чтобы его рисовали, и, когда молодой Шагал просил его позировать, он придумывал любые поводы, чтобы только не делать этого. Еще бы! Что подумают в местечке, что скажут в синагоге? Из него, из Зуси, для которого всю жизнь Суббота была Субботой, а Йом-Кипур – Йом-Кипуром, сделали кого-то идола и нарисовали красками. Но, с другой стороны, так хотелось увидеть свой портрет, он всё-таки не кто-нибудь, а известный в Лиозно человек – парикмахер Зуся.

И тогда наши компромисс. Марк Шагал пристроил в дверях парикмахерской зеркало и рисовал Зусю по его отражению в нем. Чем закончилась эта работа, вам известно.

По всей видимости, этот забавный рассказ о первой картине Шагала, написанной с дяди Зуси в 1912 году. Она называется «Парикмахер». На ней изображен дядя Зуся, в кресле сидит намыленный клиент, которого сейчас будут брить и стричь, а чуть сзади стоит еще один и ждет своей очереди.

Думаю, что идея коллективного портрета принадлежала не художнику, а его дяде. Все должны были знать, что у Зуси много клиентов и он пользуется заслуженной популярностью.

Через два года Марк уговорил дядю позировать еще раз. Не знаю, понадобилось на сей раз зеркало или нет. Дядя решил, что Марк побывал в Париже, кое-чему научился и новый портрет получится более солидным. На всякий случай, чтобы было меньше разговоров, в этот раз клиентов в парикмахерской не было. Дядя Зуся один сидел в кресле. Правда, вряд ли ему понравился и новый портрет, написанный племянником. Ну, что делать, у парикмахера в местечке и у художника, приехавшего из Парижа, разный вкус, даже не глядя на то, что они близкие родственники.

Не подогрела интереса у дяди Зуси и подпись на картине, сделанная на французский манер Chagall. А как же, не абы кто приехал в местечко, а художник из самого Парижа. Марк Шагал всю жизнь любил славу, почет и не отказывался от него ни в Лиозно, ни в Париже.

История оценила эту работу лучше, чем дядя Зуся. Сейчас она хранится в Третьяковской галерее.

Когда старый парикмахер уже не мог стоять около кресла, он передал свое дело сыну Давиду. Давид плохо слышал, но очень любил поговорить. Своих клиентов обычно встречал шуткой: «Наступил торжественный момент – начинаем делать перманент». Ему на ухо кричали: «Стриги наголо. Наголо». Он слышал, кивал головой, а вслух повторял свою прибаутку. Не мог он, наследственный лучший парикмахер в местечке, заниматься таким пустяком, как стрижка наголо.

Напротив парикмахерской находился магазин, где торговал тканями и галантереей двоюродный дядя художника Борух Шагал, который жил недалеко от синагоги, на левом берегу реки Мошны.

Приезжая в Лиозно, Марк любил останавливаться у Боруха. Днем художник много рисовал, а по вечерам они усаживались у большого круглого стола, пили чай с вареньем и подолгу разговаривали. Борух был знающий человек, много читавший, и художник с интересом слушал его рассуждения о политике.

В это время Марк Шагал пишет картину «Смоленская газета».

За столом, на котором установлена керосиновая лампа, сидят двое мужчин, читают вслух газету «Смоленский вестник» с сообщениями о войне. Судя по лицам людей, вести не самые приятные. Безусловно, на картине нарисованы другие персонажи, не двоюродные братья Шагалы. Но, похоже, картина стала своеобразным отражением вечерних бесед Марка и Боруха. Сейчас картина «Смоленская газета» находится в Художественном музее в Филадельфии.

В том же году Марк Шагал создает одну из самых известных работ – «Аптека в Лиозно». Иногда картину ошибочно называют «Аптека в Витебске». Когда смотришь на эту работу, кажется, что во всем мире тишина и спокойствие, как на этой сельской улице. Хотя уже лето 1914 года. И весь мир живет в предчувствии Первой мировой войны.

Картина «Аптека в Лиозно» находится в частном собрании В. Дудакова в Санкт-Петербурге.

В нескольких километрах от Лиозно расположена деревня Заольшье. Красивый уголок Беларуси, когда-то облюбованный богатыми людьми для летнего отдыха. Сюда приезжали на дачу и состоятельные родители жены Марка Шагала – Беллы Розенфельд. Естественно, неоднократно бывал здесь и сам художник в 1915 – 1918 годах.

«Наконец мы одни, в деревне. Сосновый бор, тишина, над деревьями – месяц. Похрюкивает в хлеву свинья, бродит лошадь. Сиреневое небо. У нас был не только медовый, но и молочный месяц.

Неподалеку паслось армейское стадо, и по утрам мы покупали у солдат молоко ведрами. Жена, вскормленная на пирогах, заставляла всё выпивать меня одного. Так что к осени на мне с трудом сходились одежды.

В полдень наша комната была похожа на великолепнейшее панно – хоть сейчас выставляй в парижских салонах», – вспоминал о своем первом приезде в Заольшье художник. Случилось это вскоре после его свадьбы в 1915 году.

Деревенские пейзажи очаровали художника. Березки за окном так же красивы, как два молодых лица, которые смотрят на них через окно. Вероятно, это Марк и Белла. И эта красота людей и природы создает гармонию. Картина находится в Государственной Третьяковской галерее.

В Заольшье Шагал много и плодотворно работает. Там им написаны картины «Белла и Ида у окна» (1916), «Земляника. Белла и Ида за столом» (1916), «Дача» (1918), «Окно в сад» (1918).

В эту же деревню на лето выезжал двор лидера хасидского движения раввина Шнеерсона. Здесь состоялась встреча двух знаменитых людей. Марк Шагал пишет об этой встрече в книге «Моя жизнь», пишет, не скрывая иронии:

«Раби жил в этой деревне летом, и дом его, облепленный пристройками для учеников и слуг, походил на старую синагогу.

В приемные дни в сенях было полно народу.

Толкались, шумели, галдели.

Но за хорошую мзду можно было пройти побыстрее.

Привратник сказал мне, что с простыми смертными раби разговаривает недолго. Надо изложить все вопросы в письменном виде и, как войдешь, сразу отдать ему.

И никаких объяснений.

Вот, наконец, подходит моя очередь, передо мной открывается дверь, меня выталкивают из человеческого муравейника, и я оказываюсь в просторной зале с зелеными стенами.

Квадратно     й, тихой, почти пустой.

В глубине стол, заваленный бумагами, просьбами, ходатайствами, деньгами.

За столом раби. Один. Горит свеча. Раби читает мою записку. И поднимает на меня глаза.

– Так ты хочешь ехать в Петроград, сын мой? Думаешь, там вам будет лучше? Что ж, благословляю тебя, сын мой. Поезжай.

– Но, раби, мне больше хочется остаться в Витебске. Понимаете, там живут мои родители и родители жены, там…

– Ну, что ж, сын мой, если тебе больше нравится в Витебске, благословляю тебя, оставайся.

Поговорить бы с ним подольше. На языке вертелось множество вопросов. Об искусстве вообще и о моем в частности. Может, он поделился бы со мной божественным вдохновением. Как знать? Спросить бы: правда ли, что, как сказано в Библии, израильский народ избран Богом? Да узнать бы, что он думает о Христе, чей светлый образ давно тревожил мою душу.

Но я выхожу, не обернувшись.

Спешу к жене. Ясная луна. Лают собаки. Где еще будет так хорошо? Чего же искать?

Господи! Велика мудрость раби Шнеерсона!».

А потом на маленькое местечко Лиозно и весь большой мир обрушилась революция. Рушились вековые принципы, вечные идеалы. Причем сами жители местечек прикладывали к этому руку. Им казалось, что новая жизнь принесет достаток и равенство во все дома, освободит от национального унижения.

В начале июня 1920 года Марк Шагал уезжает из Витебска и уже больше никогда не вернется в этот город, а значит, никогда не навестит и маленькое местечко Лиозно. Но там, по-прежнему, живет его многочисленная родня. Не знаю, часто ли вспоминал Марк Захарович, поднявшийся в европейские выси, о своей местечковой родне, но убежден, что лиозненская родня часто вспоминала о художнике, гадала, как ему живется в далекой Франции, и придумывала о нем всякие легенды. Мне пересказывали старожилы то, что слышали в детстве от своих родителей.

Летними вечерами, сидя на лавочках и щелкая семечки, женщины сообщали, что им абсолютно точно известно:

– Шагал самый богатый человек в мире. У него дворец на берегу моря. Он рисует на картинках наше Лиозно. Эти картинки стоят бешеные деньги.

– Кто бы мог подумать.., – вздыхала собеседница и думала о своих детях.

Вот так жило местечко, вот так жили родственники Шагала, смеясь и плача, обсуждая последние новости, зарабатывая на хлеб и заботясь о будущем детей. «Главной “достопримечательностью“ была необычайная атмосфера доброты, сочувствия, уважения к каждому человеку, к старому и малому, к доктору и хлеборобу, – написал белорусский писатель Сергей Граховский в элегии «Местечко… Местечко…» – У нас все знали друг друга, доверяли не только соседу, а и человеку с другого конца местечка, жили в дружбе белорусы и евреи, католики и староверы. Мы были людьми, а это – главное».

 Страшная, безжалостная война уничтожила старое местечко, расстреляла его обитателей.

23 февраля 1942 года советские самолеты бомбили Лиозно. Фронт стоял в нескольких километрах. В эти самые дни фашисты решили, что главная задача не укреплять позиции на фронте, а расстрелять евреев в прифронтовой полосе. 24 февраля всех евреев выгнали из домов и повели в сторону деревни Адаменки. Там и расстреляли.

По злой иронии судьбы, именно в этом месте любил рисовать Марк Шагал. Здесь его обычно находили родственники, когда искали к обеду…

В скорбном списке расстрелянных евреев Лиозно: Шагал Давид Зислевич, 1886 года рождения, парикмахер. Сын дяди Зуси, унаследовавший от отца и специальность, и место работы. Дети Давида, племянники Марка Захаровича: Ольга, Шифра, Хаим, жена Давида – Соня.

И еще большой-большой список: Шагал Абрашка – сторож, Шагал Сара – домохозяйка, Шагал Еська – учащийся, Шагал Беля – учащийся, Шагал Абрам – заведующий магазином, Хама, Роза, Мендель, Иосиф, Резл – учащиеся…

Нет старого Лиозно, нет его жителей.

Сегодня этот мир остался только на картинах художника.

Эти картины не только произведения искусства, это – память, это – призыв к миру, к веротерпимости, к доброте…