Берта Поляк родилась в 1915 году под Витебском в местечке Шумилино, а жила неподалеку в местечке Сиротино, откуда в 1929 году после трагической смерти ее отца Залмана-Хоне Забежинского переехала в Ленинград.
- Мой отец, Залман-Хоне Забежинский, говорил своим сыновьям: "Учитесь не учитесь - инженерами не станете.". Все трое его сыновей - Хильке (Илья), Натан (Николай) и Арон - стали инженерами.
А мне, наоборот, приказывал: "Нечего болтаться все лето на улице. Иди в хедер.". И я ходила, единственная девочка среди мальчишек.

***
- Не понимаю, почему евреев представляют маленькими и слабыми. Бабка Доба, мать моего отца Залмана-Хоне, была физически сильной. Когда ее муж, мой дед, бывал в крепком подпитии, она на руках уносила его домой из шинка. Иногда даже поддавала ему, если он провинился. Ее сыновья тоже выросли сильными и ловкими. Мой отец на своем горбу пианино на пятый этаж затаскивал.

***
- В 1929 году мы поселились в Ленинграде в коммуналке большого серого здания, что справа от Мальцевского рынка. Ответственным квартиросъемщиком назначили Хильке. Каждый месяц он собирал квартплату со всех жильцов и относил деньги в контору. Одни из наших соседей, отец и два его сына-бухарика, отказывались платить, кричали: "Жиды дань с Руси взимают. Накось, выкуси!". Жалобы не помогали. Пришлось внести за них деньги из собственного кармана. Узнав об этом, Натан пошел к соседям на разборку. Через минуту оттуда донеслись вопли и грохот. "Скорая помощь" увезла отца и сыновей, и они никогда больше в квартире не появлялись.
Хильке был осужден на несколько месяцев принудительных работ. Отрабатывал Арон-студент: прожить без зарплаты Хильке семья не могла. Так что мордобой учинил Натан, осудили Хильке, а наказание отбывал Арон.

***
- Натан не встречал человека, кто был бы его сильнее. Он переплывал Неву у Петропавловки к Эрмитажу и обратно.
В начале голодных тридцатых годов Натан подался на заработки на Дальний Восток. Ехал без денег на крышах вагонов. Оставшись без еды, он пытался стащить кусок хлеба через открытое окно вагона проволочным крючком, но был пойман с поличным.
Огромный мордатый военный с винтовкой наперевес повел его вдоль крутого берегового обрыва Амура.
"Дяденька, отпусти, пожалуйста, - взмолился Натан, - больше не буду. Оголодал я".
"Я тя отпушшу, я тя накормлю", - басил мордатый, больно тыкая его длинным стволом. Мгновенный поворот - и винтовка в руках Натана. Мощный удар ногой в живот - и мордатый летит с обрыва, а за ним и переломанная пополам винтовка.

***
- Натан признался нашей маме Симе, что его девушка Клава беременна и что она из староверов.
"Ребенок твой?" - спросила Сима.
"Мой".
"Немедленно женись", - по-следовал приговор.
"Берта, сходи со мной в загс, а то у Клавы брюхо торчит, неудобно". Я, конечно, сходила, расписалась ее фамилией.

***
- Поехал Натан в деревню знакомиться с Клавиной матерью. Добрался поздно, его уложили спать на печке. Среди ночи проснулся: в доме скандал, драка. Пьяный брат Клавы Мишка, здоровый бугай, бьет мать. Натан попросил его прекратить.
"Жид привалил меня учить!" - осклабился Мишка. Натан вы-швырнул его из избы и не впустил обратно, как он ни орал, как ни матерился.
"С пьяным горазд сладить, трезвого одолей," - оправдывался униженный Мишка на следующий день. Но драться не полез, предложил кол перетягивать. Натан легко его перетянул. Подошли деревенские парни, Натан одолел и их, завоевав абсолютный авторитет староверской деревни. Мишка не смел дебоширить, пока Натан у них гостил.

***
- В сентябре 1941-го, посланный с передовой в штаб полка с пакетом Натан наступил на мину. С оторванными руками и ногами он прожил четыре дня. Похоронен на кладбище воинов Великой Отечественной войны в Петрозаводске. На могиле надпись: "Николай Захарович Забежинский, 1910 - 1941. Погиб смертью храбрых в боях за Родину".

***
- К началу блокады Хильке Забежинский был главным литейщиком Кировского завода. Домой заглядывал редко, день и ночь в цехах. Жена его отоваривала карточки в очередях. Их пятилетний сын Марик и трехлетняя дочка Зина мерзли в нетопленной комнате одни. Марик отморозил кисти рук. Началась гангрена, и их отрезали. Через несколько дней Марик умер.

***
- Кировский завод эвакуировали в Сталинград. Когда немцы добрались и туда, ленин-градцев отправили дальше, за Волгу. Хильке с женой и дочкой и еще нескольких рабочих погрузили в полуторку: в кузов побросали узлы с вещами, на них устроились люди. Только тронулись - бомбежка. "Держи Зинку, машина переворачивается", - успел крикнуть он жене. Погиб только Хильке, все остальные остались невредимы.

***
- Арон отвоевал финскую кампанию снабженцем. Демобилизовался старшим лейтенантом. Началась война с фашистами. "Нам нужны боевые командиры, а не снабженцы", - сказали ему в военкомате и отправили на ускоренные курсы Ленинградского артиллерийского училища. В декабре 1941 года младший лейтенант Арон Забежинский получил назначение в часть, стоящую недалеко от Кобоны. На дорогу - сутки. Двинулся он в легкой шинельке в пургу, в мороз. Где на попутках, где пешком. Всю ночь брел по глубокому снегу через Ладогу. Добрался едва живой.

***
- Арон был лучшим в полку корректировщиком стрельбы. В бою всегда на передовой, в окопах с пехотой. Сходиться с немцами в рукопашную не приходилось, а вот со своими довелось. Как-то отбили у немцев железнодорожную станцию, а там цистерна со спиртом. Он и глазом не успел моргнуть, как его солдаты перепились до бесчувствия. У Арона приказ: двигаться с пехотой, не отставать ни на шаг. За невыполнение - расстрел. Бойцы валяются на земле, идти отказываются. Стал он их отрезвлять кулаком и прикладом автомата. Побежали на полусогнутых вперед как миленькие, хоть и зигзагом.

***
- Арон считал, что антисемитизма на фронте почти не было. Хотя, если бы он был русским, войну окончил бы не капитаном, а полковником как минимум. Арон рассказывал об одном случае, когда новый командир начал называть его жидом. Расправа была короткой и жестокой: при первом удобном случае, когда они остались вдвоем в каком-то лесочке, Арон избил этого командира до полусмерти. Майор схватился за кобуру, но Арон разоружил его и бил рукояткой его же пистолета. Пожаловаться командир-антисемит не посмел: уж больно унизительно быть побитым подчиненным евреем. Да и свидетелей не было, хотя все понимали, что произошло. Через несколько дней майора перевели в другой полк.

***
- Мне фото Арона нравится, где он в Чехословакии после победы. И стихи его на обратной стороне:
Кресты и улыбки -
все кажется просто...
Цена их сказалась
и скажется после.
Но мы одолели врага
и невзгоды,
Мы добыли кровью
народам свободу;
Но мы победили -
кровь лили не зря мы,
Потомки нас звать
будут богатырями.
Кресты и улыбки
сегодня в избытке.
Арон
23.5.45 г.
Чехословакия

*** - Семья Исаака (мать Эстер-Цивья, отец Эле-Рувин и 10 его сестер) родом из Кишинева. Войну пережили только три сестры и Исаак.
Исаак любил повторять, что его полное еврейское имя Ицек-Волф-Эле-Рувин-Янкел-Мурзик.

***
- Зимой 1929 года мой будущий муж, Исаак, служил в румынской армии на днестровской границе; Молдавия тогда принадлежала Румынии. Друг как-то шепнул ему: "Тебя арестовать хотят". Исаак бросился к Днестру и побежал зигзагом по льду на российский берег. Румыны в него стреляли, продырявили бок. Его подобрали русские пограничники, и хирург вырезал ему два простреленных ребра. Так он с дыркой в боку и жил.
В 1955 году Исааку пришло извещение об амнистии: в молдавских архивах отыскался вынесенный ему в 1929 году заочно смертельный приговор за агитацию в румынских войсках.

***
- Первая жена Исаака с их маленькой дочкой должна была тайком перейти границу (переправиться через Днестр) летом 1930 года. Около дюжины кишиневских евреев бежали вместе с ней. Нашелся молдаванин, который за приличную плату предоставил им лодку. Ночью в условленном месте на российском берегу Исаак и еще несколько встречающих собрались в ожидании беглецов. Под утро на реке раздался шум, выстрелы, крики. Румынские пограничники расстреляли и потопили лодку вместе со всеми пассажирами.

***
- Когда родился Илья, Исаак бегал по городу счастливый и кричал: "Я сына родил!"

***
- Из-за дыры в боку Исаака на фронт не взяли, записался в ленинградское ополчение. Они рыли окопы, а, измучившись, оголодав и обовшивев, возвращались в город. Два раза выезжал он с отрядом, а на третий не смог, заболел. Ни один из этого третьего похода не вернулся. Говорили, что немецкие танки прорвались и без единого выстрела подавили гусеницами всех ополченцев.

***
- В марте 1942 года нас эвакуировали из блокадного Ленинграда по Дороге Жизни через Ладогу в Сибирь, в Омск. Бабу Симу уговаривали ехать с нами, но она наотрез отказалась. После войны мне рассказали о ее смерти: она ослабла от голода и не могла ходить. Одна наша знакомая предложила ей отоварить карточки. Ушла с ними и не вернулась. Труп бабы Симы лежал несколько дней во дворе в куче других трупов. Где их похоронили - неизвестно.

***
- В Омске нас, блокадников, поместили в стационар. Главный врач относился к нашей семье особенно внимательно, осматривал каждый день, выписывал ордера на теплую одежду и валенки. Я не могла понять, почему? Однажды он спросил: "Вы меня не узнаете? Несколько лет назад мы с Вами танцевали вальс на катке в Таврическом саду. Вы очень красиво катались".
"И я сейчас вспомнила, как мы уплетали горячие булочки. Вы тогда заметили: "Я постиг идею катка, она в ...".
"Она в буфете! - засмеялся доктор. - Я принимаю эшелоны с блокадниками и все время ищу знакомые лица. До сих пор никого не встретил, Вы первая".

***
- В блокаду сначала умирали мужчины и мальчики, девочки и женщины держались дольше. И последствия голода сказывались сильней на мальчиках. Захару к началу войны было полгода. Из-за блокадной голодовки он начал ходить и говорить только после трех. Очень сильно отставал в развитии, догнал своих сверстников годам к двенадцати. Через несколько месяцев после эвакуации у Ильи обнаружили туберкулез - последствие блокады. Врач взглянул на его рентгеновские снимки и хмуро прошептал: "Безнадега".
Соседка по квартире, сибирячка, посоветовала: "Собачьим мясом его надо кормить". Мы решили, хуже быть не может. Исаак прирезал бездомного пса, а я варила его мясо и кормила и Илью, и Захара с Маей. Через месяц тот же врач, сравнивая черные старые и светлые новые рентгеновские снимки грудной клетки Ильи, не поверил своим глазам, даже подумал, что что-то напутано и они принадлежат разным пациентам. Одолели проклятый туберкулез, спасли Илью.

***
- В Сибири у нас поначалу не было ни книг, ни денег, чтобы их купить. И я вдруг обнаружила, что помню наизусть много стихов: главы из "Евгения Онегина", лирику Есенина, стихи Арона и его друзей. Я и сейчас, а мне почти девяносто, их не забыла. Каждый вечер перед сном я читала стихи вам, детишкам, и вы их запоминали, почти ничего не понимая. И как вы могли понять, например, такое, сочиненное то ли Ароном, то ли кем-то из его друзей:
Я был влюблен,
влюблен в красотку,
Свою сознательность губя,
Как был влюблен Есенин
в водку,
А Маяковский сам в себя.

***
- Право на Ленинградское жилье сохранялось только за теми эвакуированными блокадниками, член семьи которых воевал в Красной Армии. Пока спасались в Сибири, нас лишили ленинградской квартиры. И не только нас, этот закон обездолил тысячи блокадников.

***
- Хозяйка комнаты, которую мы сняли по возвращении в Ленинград в 1946 году, жадно взирала на привезенные продукты: урожай с нашего сибирского огорода и продовольствие, купленное на все сбережения.
Через несколько дней к нам нагрянули с обыском. "Зачем вам столько продуктов? Мешки с картошкой неподъемные! Завтра на базар потащите, спекулировать", - спокойно спрашивал и сам себе отвечал офицер, сметая с полок абсолютно все: куски нарезанного хлеба, полчашки яичного порошка, соль. Солдат выносил муку, кастрюли с крупами, банки с маслом, солениями и варениями.
"Не имеете права! - кричала я. - Грабители!"
"Оскорбляешь при исполнении служебных обязанностей. Это тебе тоже зачтется" .
Вымели все подчистую, нечего было есть детям на ужин.
Хотели мы жаловаться, так жаловаться нужно было в ту же милицию, тем же грабителям. Хозяйка квартиры как-то подозвала меня и шепчет:
"Хватай детишек и дуй обратно в свой Омск. Продукты твои поделило начальство, ничего не вернешь. Сволочи, даже мне ничего не отвалили. И я тебе этого не говорила, запомни".

***
- Напросились мы к дальней родственнице, прокурору, за советом и помощью.
"Никаких ходатайств, - заявила она. - Не виновны - не осудят. В нашем государстве справедливость всегда торжествует. Ждите суда".
Мы с Исааком, дураки, послушались ее, продолжали хлопотать, добиваться справедливости. Ну и схлопотали по пять лет по статье 58.
Минуло два десятилетия. Арон пригласил нашу семью на какой-то юбилей. Дети к тому времени институты окончили, светились молодостью и красотой, внуки - просто чудо. И мы с Исааком еще ничего, хорошо одетые, веселые. На вечере среди гостей я заметила расплывшуюся одинокую женщину на костылях. Я не сразу узнала прокуроршу. Весь вечер она пожирала глазами нас, наших детей и внуков, а я держала в кармане кукиш, на всякий случай, чтоб не сглазила.

***
- Исаак весь тюремный срок отмотал в Ладейном Поле, в лагере. Первую зиму, 1946 - 1947 годы, вкалывал на лесоповале, чуть концы не отдал. Полумертвого, без сознания, его отправили в больницу, чтобы умер не в лагере. Чудом выжил.

***
Первую зиму в тюрьме работала я на фабрике "Красный Треугольник", галоши клеила. Кругом лаки, химия, отрава. Правили уголовники, и главная - Любка-воровка по прозвищу Купчиха. Красивая стерва. Меня жидовкой звала, я молчала. Их много; она расхрабрилась, ударила. Я в ответ ее колодкой по голове. Блатняжки бросились на меня... Что делать? Схватила склянку с кислотой, кричу: "Наведу марафет, бельмы повыжгу!". Они врассыпную. Посадили нас с Любкой в карцер, потом загремели в лагерь.
Однажды подходит ко мне Купчиха, говорит мирно: "Ты лифчик шила, с вышивкой. Закончила?". Отдала ей лифчик, думаю, может, отстанет. Через некоторое время является обратно, хлеб приносит. "Выменяла на твой лифчик, на, бери". Я взяла, половину ей отломила. Она удивилась: "Это же твой лифчик!". "Ты же его обменяла". Никогда больше меня блатные не обижали, понимали, постоять за себя сумею.

***
- На стройке в работе поднаторела, не всякий мужик мог угнаться. Котлованы рыли. На перекидку в самый низ ставили c лопатoй, заводилой. "Берта, включай мотор", - кричала мне бригадирша. Бетонировала, камни возила на тачке. Ижорский завод отгрохали, слышали? Ядерные реакторы производит. Махина. Чего не воздвигнешь скопом! Трудяги там были в почете, в относительном, конечно. Много зачетов заработала. Так что в этом смысле более-менее повезло. Была б слабее, спровадили бы по этапу куда подальше. А блатные и прибить могли.

***
- Отбыли тюремный срок, отправились в ссылку, в сибирский город Ишим. Год меня не принимали на работу. Жили в землянке, и это в сорокаградусные морозы! Наконец, Исаак смог устроить меня в артель "Кожевник" сапожником - единственная женщина среди мужчин. Тогда и дом смогли построить. Илья и был главным строителем.

***
- Тогда мы не понимали, как нам повезло с Ишимом. Со времен царей в этот город ссылали отмотавших срок каторжан и уголовников. Там жило много бывших преступников и их семей, занимавшихся своим ремеслом из поколения в поколение. Так что наша судимость не вызвала особых отрицательных эмоций властей. Мы получили паспорта и прописку без проблем. Работать в государственные организации, а таковыми были почти все, нас, конечно, не приняли. Но артели носили некоторую видимость частных предприятий, поэтому нам не препятствовали туда устроиться. Так что повезло вдвойне.

***
- У Исаака был очень красивый голос, тенор. Мальчишкой он служил кантором в кишиневской синагоге. В Омске и в Ишиме у нас, бывало, собирались вечеринки. Гости любили слушать русские, украинские и молдавские песни в исполнении Исаака. Подвыпив, Исаак переходил к своему еврейскому репертуару, на идише и на иврите. Совсем опьянев, Исаак заводил синагогальные молитвы. Гости, русские сибиряки, ничего не понимали, но, завороженные проникновенностью его пенья, просто балдели. Я им переводила, что могла. Они просили петь еще и еще. Исполнение было изумительным, и это ощущали все.

***
- В 1955 году мы получили уведомление о снятии с нас судимости: тюремный срок отмотали, но судимы как бы и не были. Новые паспорта без отметки о судимости позволяли нам жить в любом городе России.

***

- У пятерых детей моих братьев родилось десять внуков и внучек, а правнуков - трудно и сосчитать. Здоровые, красивые, умные. Одни институты закончили, работают, другие учатся. Некоторые и не подозревают, что в них и еврейская кровь течет.