В 1930 году меня отдали учиться в первый класс еврейской семилетки. Учителя у нас были замечательные: по математике - Яков Давыдович Львович, по еврейскому языку и литературе, а также зоологии - Илья Наумович Хосид, по истории и географии - Шура Моисеевич Рабинович, он же директор школы, по русскому и белорусскому языку и литературе - Эсфирь Соломоновна Кац, по черчению - Гельфанд, по немецкому языку - Хайкина. Это был замечательный учительский коллектив.
Я любил Илью Наумовича Хосида. Это был молодой, жизнерадостный, полный энергии и задора, неустанный и всесторонне развитый человек. Ему я многим обязан. Именно он привил мне любовь к искусству, музыке, литературе, языку, природе, фотографии. Он организовал запомнившийся на всю жизнь фотокружок. Было сделано много фотографий, которые, к великому сожалению, пропали.
Особую симпатию и скрытую застенчивую юношескую любовь я питал к молоденькой, очаровательной, обаятельной и очень эффектной учительнице русского и белорусского языка и литературы - Эсфири Соломоновне Кац. Незабываемый образ женской красоты, обаяния и человеческой доброты моей любимой учительницы сохранился в моей памяти на всю жизнь. Как горестно и тяжело мне было узнать о трагическом финале этой еще молодой жизни:
В выпускном седьмом классе нашей семилетки было 16 учеников.
Такими остались в памяти и учителя, и ученики Черейской еврейской семилетки спустя почти семь десятков лет. Где они сейчас? Что с ними сталось?

Директор школы советовал поступать на физико-математическое отделение Белорусского государственного университета. Успешно выдержав вступительные экзамены, стал студентом первого курса физмата БГУ. Радости моей и родителей не было предела.
В связи с введением платы за обучение в высших учебных заведениях при университете были открыты одногодичные курсы по подготовке преподавателей физики и математики для старших классов средних школ с выплатой стипендии. Я был одновременно и студентом, и курсантом. И если курсы успешно закончил в июне 1941 года, то сдать последний экзамен за первый курс физмата мне так и не пришлось, началась война.
С первых же дней войны беспрерывно бомбили город. И здесь я должен привести выдержку из записанных мной в 1946 году воспоминаний.
<Втиснувшись кое-как в переполненный трамвай, я, Валя Пушнова и Ира Зинькевич едем на ремонт разрушенной немецкими самолетами железнодорожной линии. Раздаются пронзительные сирены очередной воздушной тревоги. Я, Валя и Ира повыскакивали из трамвая и, чтобы укрыться, побежали к первому попавшемуся дому. Простояв там недолго, забрели в какой-то рядом расположенный магазин. Выбрав удобную минуту затишья, убегаю. Но Валя и Ира, потеряв меня из виду, посчитали, что я во время налета попал под бомбежку и, очевидно, погиб. С тех пор все в Черее, даже отец и мать, посчитали меня погибшим>.

В 1946 году мой земляк партизан полка Садчикова Максим Маевский - сын Мини Фишкиной - приехал в Минск, посетил ряд институтов с целью разыскать родных или знакомых из Череи или же получить сведения о них. Успехом этот поиск не увенчался, поскольку таковых не оказалось.
Во время посещения Белорусского государственного университета секретарь отдела кадров при виде советского воина в орденах сочувственно сообщила ему, что студентов из Череи у них вовсе нет. Есть лишь сохранившееся личное дело студента, не вернувшегося после войны на учебу в БГУ.
Когда по настойчивой просьбе Максима секретарь показала личное дело черейского студента с прикрепленной на его первом листе фотографией, которую он тотчас же узнал, он от неожиданности на мгновение растерялся, но тут же категорично заявил: <Эту фотографию я во что бы то ни стало должен забрать. Ведь этого парнишку, к тому же нашего родственника, я очень хорошо знал еще по довоенному времени, равно как и всю его погибшую семью>. Перед этой настойчивой и по-человечески понятной просьбой секретарь, естественно, устоять не могла.
С радостным настроением и до глубины души взволнованный Максим с фотографией Моты Миркина в кармане военной гимнастерки покинул стены университета. Это единственная сохранившаяся у Максима по сей день довоенная моя фотография 1940 года, за что мы - я, жена, дети и внуки - ему бесконечно благодарны.

...После очередного тяжелого ранения и последующего выздоровления я был направлен в Куйбышевское военно-пехотное училище. Как только услышал по радио сообщение Совинформбюро в июне 1944 года об освобождении в результате успешного наступления наших войск ряда городов и населенных пунктов, в том числе и м. Черея, тотчас же написал домой родителям письмо с сомнительной, но тайной надеждой на чудо: а вдруг остались живы, и я получу ответное письмо.
Через полтора месяца томительного ожидания - 14 августа 1944 года - мое солдатское треугольное письмо вернулось ко мне, но с печальным извещением так хорошо знакомого мне начальника почты Шуплякова о том, что <проживавшие в Черее Ваши родственники убиты немцами 6 марта 1942 года при избиении ими еврейского населения>.
Чудо не свершилось... Вместо него по сей день в моих архивах вместе с записями - воспоминаниями довоенных, военных и послевоенных лет - хранится этот печальный черно-белый солдатский треугольник шестидесятилетней давности, просмотренный в 1944 году военной цензурой № 0640...

P.S. Если кто-то из довоенных учеников черейских школ прочтет эти воспоминания, просьба отозваться и сообщить о себе по адресу:
Романов Роальд, 127247, Москва, ул.800-летия Москвы, д.14, кв.107