Местечко Свислочь... Я приезжаю сюда, всматриваюсь в лица прохожих и всегда чего-то жду. Уезжаю - разочарованный и разбитый, но я вновь приезжаю и приезжаю, и жду, жду. Чего?.. Недавно мы с женой в очередной раз навестили старинное еврейское кладбище. Оно, как сирота, стоит забытое на берегу реки в лесу. Никто сюда не ходит, почти не осталось людей, которым дороги эти могилы. Стоит и с укором смотрит на весь белый свет. Только река постепенно забирает к себе одну за другой могилы, целует и ласкает их, как мама. Могильные плиты смотрят на меня из-за кустов и земли и так же, как я, ждут, ждут... Ждут, что я узнаю их и спасу. Я ищу могилу дедушки и бабушки, но ее нет, как нет тысяч могил евреев, расстрелянных здесь немцами в 1941 году. Где они?
Остались старые могилы, берега
И страшный ров - евреев горькая судьба.
Здесь были все расстреляны, до одного,
В живых евреев не осталось никого.
("Местечко")
От Бобруйска до Свислочи 25 километров. Выезжаешь и едешь в сторону Минска до Сычково, а дальше - направо. Если верить указателю, то дорога идет только до Свислочи. В детстве мне так и казалось: дальше дороги нет. Все, конец, дальше никто не живет - край земли.
Дорога бежит лесом, проезжаешь Красное, Чучье и - вот уже рукой подать до Елизова, а за ним Углата и Свислочь. Справа от дороги река Березина. Она будто следит, чтобы дорога не заблудилась в лесу. Но вот и мост через Березину, а за ним родина моего отца Рубинштейна Арона Гдальевича - Свислочь.
Стоит местечко на бугре,
На лобном месте - церковь в серебре.
Наш дом стоял у речки самой,
Мостки мы смастерили сами...
Внизу две речки обнялись -
Сестрички милые в одну сплелись.
("Местечко")
Каждое лето мы приезжали сюда на каникулы. У дедушки Гдали и бабушки Енты, родителей моего отца, был большой деревянный дом, а на подворье свое хозяйство: корова, куры, утки, гуси. Дом стоял на самом берегу реки Свислочь, в месте, где она впадает в реку Березину. Заливные луга, лес - вся природа способствовала прекрасному отдыху.
Это было маме в то лето просто необходимо: полгода назад в нашей семье случилось несчастье - умер мой старший брат Миша. Ему было четыре года. Но... человек располагает, а Бог решает. В самый разгар этого жаркого лета началась война.
Многие растерялись, не знали, что делать. То ли бежать, то ли оставаться дома. Бежать? А куда бежать? Кто тебя ждет?
Все сомнения пришлось отбросить, когда утром на второй день войны дедушка увидел на противоположном берегу реки рыжего высокого немца на велосипеде (на второй день войны немцы сбросили десант в районе нашего местечка).
Вечером его решение было резким и категоричным. Он сказал моей маме: <Муське, нэм ды киндер ун лэйф> (Муська, бери детей и беги - идиш). Бабушка Ента категорически отказалась уходить с нами.
<В первую империалистическую немцы тоже у нас были. Это культурная нация, они никого не тронут>, - заявила она.
Сборы были недолгими, и утром дедушка проводил нас за мост через Березину в сторону станции Несята.
Бабушку и дедушку расстреляли полицаи сразу после прихода немцев в начале июля 1941 года.
Перед войной в местечке Свислочь жила 1000 евреев. После войны не осталось ни одного.
Для мамы места, по которым надо было идти с детьми, были знакомы. Она родилась в этом районе, в деревне Воротынь.
Маме досталась нелегкая судьба. В 1916 году ее папа Горелик Аврам-Мейше вернулся с империалистической войны и заразил всех сыпным тифом (в семье было семеро детей). Дети выжили, а бабушки с дедушкой не стало. Маме в то время было шесть лет. Вначале ее забрала к себе в Бобруйск старшая сестра Фаня, но уже через год мама оказалась в детском доме. Повзрослев, она поступила в педучилище. Так сирота стала учительницей и была направлена на работу в школу на станцию Несята.
Несята! Сколько горестных и счастливых дней было связано с ней у мамы!
Здесь она познакомилась с моим папой, который работал в то время инспектором районо и приехал проверять школу. Они познакомились на уроке и больше никогда не расставались, не считая, конечно, военного времени. Родители были знакомы всего несколько месяцев, после чего дали друг другу слово прожить дружно и честно всю жизнь. Так они, поверив на слово, и жили без регистрации брака пятьдесят лет, а это были непростые годы.
Слово, данное друг другу, всегда оберегало и сохраняло семью, было крепче и надежней любой записи в брачном свидетельстве. Только на пятидесятилетие совместной жизни мы, дети, уговорили родителей расписаться и сыграть свадьбу.
...Жаркий день 24 июня. Мама с двумя детьми на руках (мне третий год, а Маечке - шестой) пешком идет в сторону Несяты. Оттуда еще уходили эшелоны с военными частями на восток. Солнце, казалось, не хотело нас отпускать. Я просился на руки и не хотел идти. Помогали военные, которые тоже шли на станцию. Война людей сразу разделила на два лагеря. Одни с чувством жалости провожали и готовы были помочь хлебом и солью, а другие не только не давали детям молока, даже воды нельзя было у них выпросить. Так было в деревне Вирново (впоследствии здесь почти все мужчины стали полицаями), где ни нам, ни солдатам не дали даже попить воды. Но вот мы, наконец, на станции Несята.
Последний эшелон. Отдают его солдатам, сесть в него невозможно. Кругом горе, крики, плачь. Но женщину с двумя маленькими детьми солдаты все же берут в свой вагон, и мы движемся в сторону Смоленска.
Стою с женой у кручи на краю
И вспоминаю я свою судьбу.
Отсюда мама нас в то лето увела
И жизнь, как оказалось, снова нам дала.
("Местечко")
Как могла молодая женщина, ведь ей тогда был только тридцать один год, с двумя детьми на руках выбраться из этого пекла?!
Сейчас, когда мне уже много лет (я прожил большую и очень непростую жизнь), не могу понять и представить, что перенесла тогда эта женщина! Но страх за детей и любовь к жизни помогли ей сделать невозможное. Спасибо тебе, мама, сколько тебе еще предстояло перенести! Отец остался в Бобруйске, и до конца 1943 года мы о нем ничего не знали.
Тамбов... Центральный пересыльный пункт. Толпы людей, неразбериха. Казалось, все люди перемешались здесь, как песчинки в море. Но как я был удивлен в начале девяностых годов, когда мы обратились в Красный Крест, и они в документах точно нам указали, куда нас направили жить. Сохранились все архивные документы! Поразительно!
...Мы оказались в Башкирии. Куда ехать жить - в город или деревню? Конечно, в деревню, решила мама, - ведь здесь живешь <на земле> и легче прокормить детей. Так мы оказались в деревне Силантьево. Мама решает идти работать в колхоз. Мне три года, но я уже помню отдельные эпизоды жизни. А может быть, мне кажется, что я помню, и это рассказы мамы?! Не знаю. Но перед глазами колхозный двор, четыре женщины вручную, по две с каждой стороны, крутят веялку с пшеницей. Тяжелая работа, пот и слезы на глазах, но надо жить, надо зарабатывать кусок хлеба для себя и детей.
Затем школа, в которую перевели на работу маму. К школе можно было пройти по деревянным мосткам через речушку. Классная комната, четыре ряда парт. Четыре ряда, четыре класса - первый, второй, третий, четвертый. Мама ведет урок сразу в четырех классах.
Мы живем на квартире у хозяйки, спим на полатях и на печке. Вместе с нами в одном доме живут евреи - беженцы из Польши бабушка Хана и ее дочь Майя.
По-русски - ни слова, только на идиш. Мама уходит на работу, а мы остаемся с бабой Ханой. С ней мы научились говорить на идиш, и это знание языка осталось на всю жизнь. А баба Хана так и не научилась говорить по-русски. Когда после войны мы вместе оказались в Бобруйске и Хана шла на базар покупать продукты, то самая длинная фраза, которую она могла произнести: <Бабка, сколько стоит твой куриный муж?>. Так она называла петуха.
Самое тяжелое время наступило в 1943 году. Всех мужчин из колхоза забрали в армию. Вся работа полностью легла на женские плечи. Начался голод. Заболела моя сестра. Ей так и не удалось оправиться от тех голодных дней. Сколько я ее помню, она всегда болела. В 1952 году умерла в Ленинградской клинике. Накануне вечером папа с мамой были у нее в палате. Она хорошо себя чувствовала. Строили планы на будущее, а утром следующего дня ее не стало. Мама с папой до конца своих дней так и не смогли прийти в себя от этого горя.
...Горе покрыло нас, словно загар, -
Сестра умерла, и случился пожар.
Так, как полынь, была "сладкой" судьба,
Но Б-г заступился, и радость пришла.
("Моя анкета")
Всю войну мама с папой искали друг друга. И вдруг в самые трудные дни 1943 года приходит от папы письмо. Ура! Нашелся папа, он жив и скоро будет с нами. Сразу стало легче и светлее жить.
...Папа всю жизнь очень плохо видел. Никакие, даже самые сильные очки не помогали. Когда он читал, то буквально носом водил по бумаге. По этой причине на фронт его не взяли. И почти всю войну он занимался заготовками мяса для фронта. В Монголии они заготавливали скот и перегоняли его в Казахстан и Узбекистан. В начале 1944 года папа приехал к нам.
...1944 год. Только что освобожден Бобруйск. В сентябре мы уже в родном городе. Помню его разрушенным и сгоревшим. Казалось, нет ни одного уцелевшего здания. Везде руины. По улицам идет длинная нестройная колонна немцев. Несколько солдат с винтовками наперевес ведут ее. Немцы в расстегнутых шинелях, пилотки отогнуты и натянуты на лицо. Они расчищают руины, улицы города, начинают восстанавливать жилье.
Мы, четыре семьи, живем в одной комнате в Доме пионеров на углу улиц Пушкинской и Карла Маркса. Папа с октября - директор Дома пионеров.
Нам, мальчишкам, лучше всех. Не важно, что нечего кушать. Кругом валяются винтовочные патроны, патроны от противотанковых ружей, снаряды. Мы научились ударами о камень отделять гильзы от патронов. В снарядах порох длинный, как макаронина. Зажжешь его и бежишь, как с бенгальским огнем. Нам радостно и хорошо, пока не увидит мама или папа. Но это происходит редко, так как они на работе, а мы дома. Сколько моих друзей осталось инвалидами от этих забав!
А еще на мне лежала обязанность отоваривать хлебные карточки. Маечка болела, а Леночка, она родилась в конце 1945 года, была еще очень маленькая.
Наш магазин был на углу улиц Карла Маркса и Октябрьской. С утра выстраивалась длинная очередь из детей и женщин. Толкучка, шум. Хлеба нет, а кругом споры и чуть не доходит до драки. Но вот, наконец, приезжает подвода с хлебной будкой. От запаха кружится голова, текут слюни. Но вот, наконец, в руках теплая буханка. Так хочется откусить хоть маленький кусочек, что невозможно удержаться и корочки постепенно сами попадают в рот. Всегда, сколько я себя помню в детстве, хотелось есть.
Бывало, просишь у мамы: "Мама, мяса хочу!". "Мяса? - отвечает мама. - За попку схватись!>. Так и жили - бедно, голодно, но дружно. И всегда говорили: "Ныт зайн кун милхоме" "Чтобы не было войны - идиш".
Однажды прихожу из садика, а в комнате у нас сидит военный. Снимает сапоги, сматывает портянки. Думаю, кто же это такой? А он мне говорит:
- Давай знакомиться, меня зовут Довид, я твой дядя.
Оказалось, что вернулся с фронта папин брат. В комнате у нас стало еще <теплее>. Папа с Довидом решили перевезти из Свислочи в Бобруйск дедов дом и сарай. Дом достался двум папиным сестрам и брату, а нам - сарай.
...И был у нас "шикарный" дом,
Из дедова сарая собран он.
"Хоромы" были пять на пять,
И огород у дома им под стать.
("Семья") В 1945 году у нас в семье появился маленький человечек - Леночка, красивая, светленькая девочка. И, как всегда, заботы и внимание старших переключились на самого маленького.
После смерти Маечки в 1952 году я остался старшим ребенком в семье, и на мне лежали заботы отвести сестричку в садик, привести домой, а если надо, и накормить. Я очень рано стал самостоятельным. Это мне очень помогло во взрослой жизни.
В 1946 году я пошел в первый класс средней школы. Кроме кортовых штанов и такой же рубашки, из одежды у меня ничего не было. Было холодно и голодно. И чтобы нас поддержать, учительница разносила на уроке поднос с хлебом - каждому по сто граммов.
Мама продолжала работать учительницей младших классов в школе, а папа - в Доме пионеров.
С работы сразу ты бежишь домой,
Тетрадки детские всегда с тобой.
Проверить их торопишься, спешишь,
Легли все спать, а ты еще сидишь:
А как ты любила нас в гости собрать,
Семья чтобы вся и чтоб всех угощать!
Сейчас мы приходим, и снова ты с нами,
Красивая, милая, мамочка, мама!
("Мама")
Любимым местом отдыха зимой был каток на стадионе "Спартак", летом - пляж, а если доставалась путевка - пионерский лагерь. Мне чаще других доставались путевки. Я занимался в кружке духовых инструментов в Доме пионеров, и меня приглашали в лагерь горнистом.
Чего мы только не находили в земле возле лагеря после войны! Ведь здесь был <Бобруйский котел>. На Бобруйщине была окружена и уничтожена сорокатысячная группировка немцев. Помню, возле лагеря в деревне Крапивка мы раскопали целый обоз с немецкими орденами. На следующий день весь лагерь ходил в немецких крестах.
...1953 год. Умер "вождь и учитель" И. В. Сталин. Казалось, жизнь остановилась, горю нашему не было предела. Эту страшную весть мы узнали на уроке математики. Плакали все - и ученики, и учителя. Было похоже на конец света. А потом разоблачили Берия, как шпиона английской разведки. Вначале об этом говорили шепотом: боялись, что кто-нибудь услышит. Затем на его портретах в газетах выкалывали глаза. Вокруг царило что-то непонятное. Идеалы рушились. В парке возле кинотеатра <Товарищ> ночью с постамента убрали бюст И. В. Сталина. Машиностроительный завод им. И. В. Сталина стал заводом В. И. Ленина. Не знали, чему верить, что произойдет завтра.
...1956 год. Выпускные экзамены, закончена школа. Решение одно - поступать в институт. Но куда? Еще не забылось "дело врачей". Еврейских детей не принимали в элитные институты.
На семейном совете решили - надо ехать в Новосибирск. Во-первых, там мамин брат, а значит, с голоду не умрешь. Во-вторых, говорили, что в Сибири меньше антисемитов и можно не переживать за справедливость оценок на экзаменах. В-третьих, там недавно открылся электротехнический институт и меньше будет конкурс. Как мы ошибались! Конкурс был десять человек на место. Сдавали пять экзаменов - физику, химию, русский язык, математику и иностранный. Проходной бал был 24, то есть можно было получить только одну четверку. Первый экзамен - физика. Захожу на экзамен, беру билет. Знаю ответы на все вопросы! Довольный, иду отвечать. Экзаменатор выслушал меня и спрашивает: "Скажите, молодой человек, почему графин с водой, который стоит на столе, нагрелся больше со стороны, которая обращена к вам, а не от окна? Ведь через окно светит солнце", - и смотрит на меня таким серьезным взглядом. Я тоже посмотрел на него, и меня осенило. Ничего не говоря, разворачиваю графин теплой стороной к солнцу. Смотрю, глаза у него улыбнулись. Берет мою зачетку и что-то пишет. Сердце у меня застучало, выхожу в коридор, смотрю - <Отлично>! Радости нет предела. Оказалось, до меня несколько ребят пытались объяснить явление нагрева воды путем преломления солнечных лучей, и он им всем поставил <неуд>. А ведь он просто проверял смекалку и развернул графин! Преподаватель запомнил меня, и когда мы сдавали физику после первого семестра, я единственный в группе получил <отлично>. Оценки действительно ставились объективно. Я набрал свои 24 балла и был зачислен в институт.
Началась студенческая жизнь. Стипендия была маленькая. В это же время поступила в Брестское музыкальное училище моя младшая сестра. Две учительские зарплаты родителям надо было делить практически на три семьи.
"Богатая" была у нас семья,
Не кто-нибудь - учителя.
Денег было - "завались",
В карманах только не велись.
("Семья")
Где мы только не работали в студенческие годы?! На холодильнике, разгружали гравий на железной дороге, перебирали паркет... Но основной заработок был на реке Обь. Здесь мы разгружали баржи с лесом. Большущая баржа - водоизмещением 10 тысяч кубических метров. Собирали бригаду студентов из 30-35 человек и на двое суток уходили на заработки. Нас почему-то называли <февралями>. Законы волчьи - все беспрекословно подчиняются команде бригадира. Пятьдесят минут работы - десять отдых, получасовой перерыв на завтрак, обед и ужин. И так непрерывно, пока не разгрузим. Посреди баржи устанавливались козлы (приблизительно такие, как для распиловки леса). Двое парней накладывают на них лес, обычно длиной 1,5-2 метра. На плечо повязываешь фуфайку, подходишь к козлам, берешь <марку> леса на плечо и пошел. Хорошо, когда разгружаешь верхушку баржи. А когда приходится лес <бить> из трюма! Глубина - метров 8-10, идешь по мосткам вверх и несешь <марку>. Особенно тяжелой была лиственница. Бывало, несешь, нет уже сил, и бросаешь ее за борт - она тяжелее воды и уходит на дно. Некоторые не выдерживали и не могли до конца разгрузить баржу. Оплата в этом случае не полагалась.
Преподаватели в институте входили в наше положение, и если староста говорил, что мы на заработках, причина отсутствия считалась уважительной. После такой работы двое суток подняться с кровати не было сил.
Со школы я увлекался борьбой. В Бобруйске работал тренером Сергей Щедринский - призер первенства Советского Союза. Все мальчишки были влюблены в него. Ковер лежал в <физкабе> (так называли спортивный зал на углу Бахарева и Социалистической) - это было старое здание синагоги. Летом ковер укладывали на стадионе <Спартак>. Толком не было где помыться после тренировки, но мы бежали туда, как на праздник. Многие из нашей секции стали чемпионами Беларуси, призерами Советского Союза.
В институте я стал мастером спорта по классической борьбе. Занятия спортом помогали выжить. У меня был друг - Владик Плешивцев, мы учились в одной группе. Он занимался боксом и тоже был мастером спорта. Мы бывали на спортивных сборах, и талонов на питание хватало на двоих.
Все эти занятия не мешали нам хорошо учиться. Мы оба окончили институт в числе лучших студентов.
Меня приглашали на работу в Ташкентский политехнический институт. Но на распределении ректор сообщил, что мои документы отобраны представителем оборонной промышленности.
Я показываю приглашение из Ташкента, упрашиваю - бесполезно. Последний козырь:
- Я женат. Дадите квартиру?
- Дадим.
- А где почтовый ящик? В каком районе нашей страны?
- На Урале. Зарплата выше, чем в других местах.
Я поставлен в безвыходное положение и беру направление в почтовый ящик № 50: так называлось место моей будущей работы.
Город был режимный, вход через проходную по пропускам. Весь обнесен забором с колючей проволокой, охраняется солдатами. В каждый цех и участок предприятия свой штамп в пропуске. Как оказалось, это было предприятие по обогащению урана. Выезжать в приграничные районы, а тем более за границу запрещалось в течение десяти лет после увольнения.
Заходишь в цех: все красиво покрашено, все поручни никелированные. Обслуживающего персонала не видно - все автоматизировано, и целый день уборщицы протирают полы и оборудование, чистота идеальная "пыль радиоактивная". Приходишь в цех и полностью переодеваешься - комбинезон, белый халат, чепчик, перчатки, ботинки. После работы моешься в душе, тебя проверяют на степень зараженности, переодеваешься и только тогда идешь домой.
Оборудование было новейшее. Через десять лет, когда я уже работал главным энергетиком шинного комбината, такого оборудования на гражданке еще не было.
А затем нас направили на строительство стартовых площадок в Министерство обороны.
Горы, лес, озеро. Особенно красивы горы осенью - разноцветный лес, много грибов, ягод, только нельзя их собирать. Радиация.
У меня перед глазами стоит эта гигантская картина осеннего леса в горах. Красные листья клена и плоды рябины сплетаются с золотом берез и зеленью хвои и, словно в зеркале, отражаются в глади озер. Лес террасами спускается с гор к полотну железной дороги и мчится вместе с электричкой от Нижней Туры до Свердловска.
На юге Урала - степь, степь и степь. Ей вообще, кажется, нет конца. Лишь кое-где, словно оазисы в пустыне, встречаются небольшие озерца и кустарник - прекрасные места для рыбалки и отдыха. Дорог в степи бесконечное множество. Пройдет машина, а за ней шлейф пыли, которая висит в воздухе. Проехать по этой дороге следующей машине можно, если впереди пройдет <поливалка>. Иначе не видно ни дороги, ни неба. Только высоко-высоко горит и горит солнце. Лишь его еще можно видеть сквозь висящую пыль. Ночью она куда-то прячется, и тогда степь освещается яркими звездами, которые заполняют небо, как светлячки.
Зимой, когда задует пурга, кажется, она никогда не кончится. Ветер со снегом свистит сутками, и страшно, если ты попал в эту круговерть.
Сюда, в район станции Карталы, нас перевели строить объекты оборонного значения. Ежедневно приходилось добираться на работу и домой за десятки километров - <точки> были разбросаны по степи.
Не понаслышке труд познали,
Когда на "точках" пропадали.
Пурга и ветер, пыль столбом,
Но даже здесь тепло вдвоем.
"Мы познакомились с тобой"