Первоначально Александр и Рина получили отказ и пробыли в нем тринадцать месяцев. Александр пошел на прием к Борису Ельцину, который в ту пору был 1-м секретарем Свердловского обкома Коммунистической партии и нашел какие-то слова. В скором времени А. Воловика и Р. Левинзон выпустили из Советского Союза. И уже через две недели, с остановкой в венском замке Шпандау, где их уговаривали уехать в Америку, Австралию или Европу  представители разных организаций, они, отказавшись от всех предложений, приехали в Израиль. Это было 27 апреля 1977 года. Через 27 лет в этот день Саши не стало. 

Слово «отказник» стало непонятным для очень многих, даже приехавших сейчас из бывшего Советского Союза в Израиль, тем не менее, мы были в отказе, лишены работы, возможности что-либо делать. Страх. Сашу вызывали в КГБ. Вокруг нас начались первые «посадки», первые отказы, но и первые разрешения на отъезд. Когда наконец и нам разрешили выезд, дали на сборы только три дня. Ни единой бумажки, на которой что-то написано, брать с собой было нельзя. Мы только схватили какие-то рукописи своих стихов, чтобы сдать их в Москве в посольство Голландии – единственный способ переправки бумаг в то время. Многое осталось в Свердловске, и вот недавно мой брат Валерий, который живет там, нашел пачку наших с Сашей писем друг другу, публикаций, в основном Сашиных стихов. Я к этим бумажкам не приближалась, потому что после Сашиной смерти было очень больно.

Но вот пришла просьба от журнала «Мишпоха» написать о Саше, о нас, и я стала читать и получила огромный подарок – стихотворение, написанное Сашей, на маленькой картонке, карандашом. Стихотворение, которое начиналось со слов «имя твое». Я попыталась понять, что за имя, и вдруг обратила внимание, что заголовок стихотворения написан ивритскими буквами. А мы тогда иврита не знали. И написано в заголовке «Рина», правда, последняя буква вместо  написана , то есть это значит, что, еще не зная иврита, Саша уже пытался на нем писать. Впоследствии он стал автором двух книг, написанных на иврите, а третья была на подходе. Может, все это началось в Свердловске с одного маленького слова – .

 

Ноябрь, пятое число, уже снег в Свердловске (Екатеринбург), я дома. Собираюсь на встречу. Мой приятель, молодой режиссер Гена Риасс, сказал мне несколько дней назад: «Ты хочешь, я тебя познакомлю с очень известным поэтом? Он ведет литобъеди­нение. Но он тебе не понравится».

Я не помню, почему он должен был мне не понравится, этот неизвестный мне известный поэт, но я помню, что была очень спокойна. Вымыла дома полы, надела темное платье с белым воротничком. На улице было холодно, лежал снег. У меня было зимнее пальто, тоже черное, и тоже с белым воротником, и белый пуховый беретик.

Потом я узнала, что примерно те же слова Гена сказал Саше: «Хочешь, я познакомлю тебя с молодой девочкой, которая только начинает писать стихи? Но она тебе не понравится».

Я позвонила, дверь открылась. Вошла и увидела Сашу. Помню, что сразу заметила синие глаза, светлые вьющиеся волосы, необыкновенное и прекрасное лицо. Но дело было не в этом, а в том, что вдруг начался такой невероятный, необъяснимый, непредсказуемый поток тепла от него ко мне, что, ни секунды не колеблясь, я просто подошла очень близко к нему. Играла музыка и, по-моему, мы начали танцевать. С тех пор мы не расставались.

У меня позади была школа, которую я ненавидела, два проваленных экзамена на аттестат зрелости. Меня уже успели завалить на экзаменах на факультет журналистики Уральского государственного университета.

Я действительно была маленькая, считала себя очень некрасивой и писала очень слабые стихи. Хотя уже была первая публикация, как ни странно – в сочинской газете. На юг моя любимая мама, видя, как я переживаю из-за проваленных экзаменов, отправила меня отдыхать.

Саша был действительно уже известным поэтом: много публикаций, песни на его слова, руководитель двух литобъединений (на «Уралмаше» и в Политехническом институте), любимец друзей...

Отца он потерял, когда ему было 10 лет, а маму, когда ему было 18. Но, несмотря на диплом с отличием (окончил иняз в городе Горьком), его отправили работать в Тобольск. И уже оттуда он приехал в Свердловск.

Я в то время уже поступила в Свердловский иняз. Саша предложил мне выйти за него замуж через три дня после первой встречи. И я, в общем, не понимающая почти ничего в этом мире, со всеми сомнениями, которые были, тем не менее поняла мгновенно: что бы там ни было, я уже без этого человека жизни своей не мыслю совершенно. И Саша начал вести меня по этой удивительной стране, которую я любила, не зная ее, и которую он знал так прекрасно. Страна называлась Поэзия. Он приносил мне книги: Ксения Некрасова, Павел Васильев, Дмитрий Кедрин… Много-много книг. Он читал мне наизусть стихи. И он верил в меня. Он почти никогда не правил мои стихи, но оттого, что он всегда находил то хорошее слово, хорошую строчку, то хорошую интонацию, то еще что-то хорошее, я поверила в себя, и это его мудрое нежнейшее отношение к моей поэзии продолжалось всю жизнь, до конца. Особенно это стало явно, когда мы приехали в Израиль, и Саша, понимая, что я безумно тоскую по маме, папе и брату, делал все, чтобы я писала и издавала здесь, в Израиле, свои книги. Он сказал как-то в интервью на израильском радио, что первые годы, длинные годы в Израиле, он почти не писал. Но, все эти годы, когда он не писал, он любовно и одновременно очень настойчиво, порой прямо в приказном порядке, забирал у меня мои стихи, набирал их, собирал в книгу и относил в типографию.

Все мои книги в Израиле вышли только благодаря Саше. Восемь книг стихов. В доказательство того, что все это происходило благодаря Саше, я могу только с болью сказать, что последняя моя книга, которую он считал готовой и которую я все время не соглашалась издавать (мне казалось, что можно сделать лучше), до сих пор не вышла. Готовая, написанная, и вот этот последний этап отбора и собирания для типографии без Саши у меня не получается. Саша сердился на меня за то, что я медлила с изданием этой книги.

Когда его не стало, я написала то, что не очень у меня получалось при его жизни: сотни стихов памяти и любви для него, когда он уже не мог меня слышать.

Александру Воловику

Я напишу для тебя на листке,
как прихожу я к тебе налегке,
держит душа невесомое тело.
Так олениха к оленю летела
и золотилась полоска в реке.

Я расскажу голубени лесной,
как тебе тихо бывало со мной,
как поднимался таинственный дым,
как над водою туманы редели
и как глаза твои странно темнели,
когда приближались к моим.

Рина Левинзон