– Вы, вице-мэр Ашдода, занятой человек, решающий большое количество проблем, стали писать романы. Что подвигло Вас на это непростое дело?

– Я иногда сам ищу ответ на вопрос. У меня хорошая работа, семья, большой круг общения.

Наверное, это память об отце.

К большому сожалению, когда мы приехали в Израиль (это начало девяностых годов), бытовало мнение (я об этом пишу), что мы, евреи из Восточной Европы, очень далеки от религии, далеки от еврейства, далеки от национального самосознания, национальной гордости. Что мы, в силу сложившихся обстоятельств, таких как Чернобыльская авария, нехватка продуктов в магазинах, бытовые неустройства, приехали в Израиль.

Я вспоминаю своего отца, он для меня – символ тысяч евреев, целых поколений, которые всегда стремились в Израиль, мечтали о нем. Они были романтиками, которые реально не представляли ситуацию, в которой здесь им придется жить, не представляли все тяготы, все лишения, которые придется пережить людям, обретающим новое Отечество. Они были очень светлые люди.

Я считал обязанностью перед этими людьми, перед своим отцом, рассказать правду о том, что двигало ими, когда они хотели приехать в Израиль. Я не думал тогда, что это у меня выльется в целую серию романов – сагу о роде Дубицких, на примере которых я хотел показать судьбы многих еврейских семей.

Безусловно, очень много накопилось впечатлений, чувств, сомнений, которыми я обязан поделиться.

Я считаю, что еврейская тема долгие годы в силу разных причин и в советской, и в русской литературе не была освещена так, как я ее вижу – еврейскими глазами, еврейской душой. Я не замахиваюсь на что-то грандиозное, но эту искусственно созданную нишу хотел бы заполнить.

Я напоминаю людям о том потерянном мире, в котором вырос, в котором жили мой отец, мама, их родители, о языке идиш, о тех прекрасных людях, которых я знал, о местечке, в котором родился и жизнь которого прекрасно знаю, хочу рассказать о взаимоотношениях между людьми разных национальностей.

Думаю, что у моих детей эта тема вызовет большой интерес. Они просят меня: «Почитай ту или иную главу». Пытаются что-то узнать не только о своем дедушке или других родственниках, они пытаются узнать о той жизни.

– На очереди третья книга. Как Вы себе ее представляете?

– Это повествование о поколении наших детей, продолжение темы. Я хочу показать, как меняется психология, сознание, жизнь людей, выросших в Израиле. Я хочу рассказать о людях свободных, которые строят и защищают страну, хочу порадоваться вместе с читателями и вместе с ними разделить трагические моменты, которые всегда идут рядом со счастливыми.

Я уверен, что «сады на крышах», о которых мечтали деды и прадеды, нашли наши дети. Будем честными, кто-то их не увидел, кто-то по дороге сломался, кто-то из-за слабого характера не смог этого долгого пути выдержать. Я этих людей ни в коем случае не осуждаю.

У человека должно быть Отечество, которым бы он мог гордиться, и знать, что Отечество никогда не откажется от него.

Аркадий Школьный

 

Второй роман трилогии называется «Неопалимая купина». Действие происходит в 90-е годы теперь уже прошлого века, когда семья Дубицких совершила репатриацию в Израиль. Мечта главного героя первой книги Ишее, или Семена, как его звали на русский манер, стала реальностью. О том, как прошло первое десятилетие на новом месте, о драматической судьбе людей, решившихся вернуться на историческую родину, о строительстве молодого и красивого города Ашдода рассказывается на страницах романа.

Отрывок из романа
Гершона Фельдмана «Неопалимая купина»

 

Наташа приобрела билеты на экскурсию на Мертвое море, и вся семья Дубицких, включая родителей Наташи, в субботний день впервые отправилась путешествовать. В автобусе было много знакомых – новых репатриантов, и экскурсовод Рина, естественно, вела рассказ на русском языке. Дорога длилась пару часов. Рина увлекательно рассказывала об интересных моментах как из истории народа и государства, так и из жизни пустыни, ее обитателях, об особенностях уникального в мире моря, о свитках-сокровищах, найденных в окрестностях.

Рассказ гида часто прерывался вопросами самыми неожиданными и невероятными:

– Скажите, Рина, почему эти верблюды, которых мы видим, такие маленькие и худые, и с одним горбом, наверное, их в кибуце бедуины плохо кормят... Неужели нельзя там поставить хорошего еврея председателем, из «наших»? Ведь столько людей приехало...

Все это было сказано на полном серьезе. Безусловно, в основном вопросы задавались по теме, и интересно было слушать ответы знающего человека.

Мертвое море встретило туристов сорокаградусной жарой, обжигающим ноги песком и теплой, как чай, маслянистой водой. И здесь не прошло все гладко. Один из репатриантов, здоровенный мужчина лет пятидесяти, разогнавшись со всех ног, бросился в воду, желая показать свои способности пловца и ныряльщика. От неожиданного удара лицом о тяжелую соленую воду он едва не потерял сознание. Незадачливого чемпиона выволокли из воды. Вид у него был ужасный: лицо имело сине-красный оттенок, глаза в безумном испуге и растерянности.

Трудно передать на словах ощущение человека, впервые купавшегося в Мертвом море.

День отдыха оказался замечательным, несмотря на жару, которая донимала туристов. Проезжая окрестности Мертвого моря, Рина увлекательно рассказывала библейские легенды о Содоме и Гоморре, о Лоте и его жене, которая появилась в горах в виде соляного столпа, – все это было для олимов очень интересно и ново.

Григорий с Наташей сидели рядом с водителем автобуса, русскоязычным мужчиной лет сорока пяти, который явно уже не первый раз работал на этом экскурсионном маршруте, и поэтому видно было, несколько скучал от рассказов Рины.

– Вы откуда приехали? – спросил водитель Григория.

– Из Белоруссии, – в тон ему ответил Григорий.

– Значит, почти земляки, я из Чернигова, часто приезжал к вам на Сож и Днепр рыбачить. Эх! Как много я отдал бы, чтобы сейчас хоть на пару деньков была возможность махнуть на рыбалку в то место, – продолжал водитель.

– А здесь не пробовали ловить? – спросил Григорий.

– Пробовал? Я даже ловил! Сейчас я Вам что-то расскажу. Вы умрете от смеха.

Одной рукой удерживая руль своего комфортабельного автобуса с мазганом, с красивыми и удобными креслами, с дорогой велюровой обшивкой и блестящим всеми своими никелированными штучками салоном, Исаак (так звали водителя) начал рассказывать.

– Мы приехали в страну три года назад со всем своим огромным семейством-мишпохой: мои родители, родители моей жены Люси, братья и сестры со своими выводками, да и наших деток с Люсей (только не упадите) – пятеро. В общем, всех нас было сорок девять человек, почти еврейская казачья полусотня. Родственников или знакомых из Чернигова в Израиле у нас не было, и поэтому на вопрос служащих из «Сохнута»: «В какой город Вы хотите ехать?» я ответил за всех: «Нам все равно – главное, чтобы недалеко было море».

Нам предложили город Арад, объяснив, что мы получим там для стариков государственные квартиры, а молодые семьи первые полгода-год будут жить в семейном общежитии. Море от города в получасе езды, что, конечно, для рыбака не расстояние. Поскольку в семье у нас в большинстве своем люди с руками, то есть, каждый имеет профессию либо водителя, либо электрика, сантехника, а среди женщин – и портнихи, и парикмахеры, и продавцы, то заработать свой кусок хлеба мы везде, я был уверен, сможем. А если верить чиновникам из «Сохнута», что воздух в Араде лечебный и, главное, очень рекомендован астматикам, да и теплое море, что еще нам в жизни надо! Как в этой песне «Ах, море в Гаграх!».

Не хочу Вас утомлять долгим рассказом, но все почти, что нам обещали, мы получили: и квартиры, и общежитие, и лечебный воздух, и море, даже больше того. Несколько моих близких родственников начали с первых дней посещать синагогу, несмотря, что иврит и идиш они не знали совсем, но ребе из Туниса как-то сумел их убедить в необходимости приобщения к религии. Вам я могу сказать, – продолжал Исаак, – что со стороны моей Люси не все такие кошерные евреи. Но, почему-то, этот ребе из Туниса выбрал моего шурина Игната и его сына Степку, – умеют же они везде охмурить людей. Но о главном. А то, боюсь, до конца дороги не успею рассказать.

Ждал я с нетерпением, как и все наши родственники, прибытия нашего багажа-скарба. Поскольку каждый из нас вез в багаже мебель, одежду, посуду, то отсутствие всего этого ощущалось, а нам соседи пока приносили каждый день и посуду, и одежду детишкам, да чего там грешить, и еду. Помогали, чем могли, а вначале мы и не понимали, как это может быть – боялись, что придется за все рассчитываться, то есть что дают нам все в долг. Не думалось, что эти марокканцы – такие теплые и гостеприимные люди, хотя сами тоже жили не особенно как богато, даже принесли детям велосипеды, правда, подержанные, но у меня нет с этим проблем, я их так починил, что и сейчас дети катаются, как на новеньких. А я, между прочим, половину Украины исколесил перед отъездом – говорили, что нужны здесь велосипеды, и почему-то складные, так и не нашел. Короче, прибыл багаж. Два дня огромные фуры возили наши контейнеры, скажу вам, что из тех досок, что моя «полусотня» угрохала на ящики для багажа, можно было построить не один хороший дом. Ох! Как вспомню эту вагонку или фанеру-десятку, плачу: дали бы землю, хотя бы пару дач отгрохал. Да, ладно, чего в этой жизни не теряли. Местные евреи были ошарашены, когда мы собрали и расставили свою мебель, достали мотоциклы «Ява», у многих из нас были в багаже даже и японские видики и телевизоры, ну и, конечно же, пианино. Этот инструмент все мои родичи везли, хотя, по правде сказать, музыкантов в нашей породе на удивление нет. Кстати, багаж дошел, я вам скажу, без единой поломки и царапины, важно правильно упаковать и уложить, а это мы умеем. Но, если честно говорить, то мы еще и имели навар от этого багажа. Зная, что из «Сохнута» придут проверить качество доставки багажа, его сохранность и так далее, и узнав, что эти лохи возмещают частично ущерб, мы, заготовив мешки битого стекла и хрусталя, фаянса, зеркал и другого хлама, который нам передали приехавшие из Дербента соседи, получили хорошую компенсацию.

Хотя одни и те же обломки и осколки от несущест­вовавших хрустальных ваз, фужеров и люстр переходили в нашей огромной мишпохе из семьи в семью. Я думаю, что на самом деле чиновники из «Сохнута» были далеко не лохи, а просто жалели нас и хотели немножко помочь, закрывая глаза на наши далеко не невинные проделки.

Один из ящиков моего багажа был полностью укомплектован рыбацким реквизитом и снастями, и самое главное, чего я боялся, чтобы в дороге не разграбили этот ящик. Все, что можно было представить черниговскому рыбаку в самом прекрасном сне, здесь было, начиная от самых маленьких крючков и заканчивая резиновой лодкой и мотором «Вихрь». Невские катушки для спиннингов чередовались со складными удочками, бронзовые звоночки из пулеметных гильз для донок, поплавки и грузила, подсаки разных фасонов, фонари и фонарики, даже невод и небольшая сеть-рожовка.

Короче, в пятницу вечером мы с Люсей, ее родителями, детьми и Федор с Катей, родственники жены отправились впервые на море. Вся моя амуниция: удочки, палатка, лодка, была в чехлах, как перед боем, поэтому в автобусе на нас внимания никто не обращал. На море приехали поздно, было темно, и, наскоро разбив две палатки, наши с Федором жены после сытного ужина улеглись с детьми спать. Палатки разбили под пальмами, прямо на пляже, поскольку это было единственное место, где росли высокие пальмы и были все удобства, нужные человеку. Рядом находились несколько высотных отелей. Море было абсолютно спокойным, небо необыкновенной красоты: звезды яркие и огромные излучали невиданный свет. Поработав с Федором около часа над установкой донок (поставили штук двадцать, как когда-то на Днепре), мы установили маленький складной столик и нашпиговали его по всем правилам и рыбацким законам.

– Только мясо и овощи, рыбу есть на рыбалке нельзя – это закон, – сказал Федор и открыл заветную «Посольскую», которую пил только однажды в жизни. Но это был случай и праздник особенный – впервые, после такого перерыва, выехать на настоящую ночную рыбалку, да еще на море.

– Слушай, Федя! Это звенят на донках колокольчики или мне так кажется? – спросил я.

– Ты что, еще не пил, а уже пьян, это же сигнализация в отеле сработала, – отвечал Федор.

К полуночи, уговорив «Посольскую» и изрядно закусив, я начал беспокоиться: ни одной поклевки не было – все звоночки молчали.

– Федя, смени насадку, может, объели корм, гады, – сказал я.

Федя сменил шарики из теста, добавив масло и какой-то специальной макухи.

– Исаак! Я думаю, что должен подойти крупняк, поэтому мелочь разбежалась. Надо ждать.

Закурили. Луна освещала море и наши донки, тишина вот-вот должна была разразиться канонадой наших звоночков. И это вдруг произошло. Среди первозданной, библейской тишины вдруг зазвенели примерно пять-шесть колокольчиков одновременно, и как загремели!!

Мертвое озеро со дня своего появления на земле не слышало такого звона. Это был божественный малиновый звон – грохот, который, не переставая, будил окрестности.

– Федя, я думаю, это подошли сомы, а может, что-то и пострашней, – сказал я родственнику, у которого от неожиданности отнялись не только ноги, но и речь.

– Да, я не ошибся, – сказал Исаак, – рыба была пострашней сома. Когда я подбежал, то увидел своего тестя, вышедшего «по-маленькому» и запутавшегося в донках.

Поскольку донки стояли вплотную рядом, мой тесть умудрился так запутаться в леске, что колокольный звон прекратился только минут через двадцать. Наконец, выпутавшись из силков с нашей помощью, мой тесть, ругаясь на чем свет стоит, отправился спать, забыв, зачем от встал среди ночи. Да, наверное, после пережитого испуга ему уже ничего и не надо было ночью на берегу делать.

Вернув свои удочки в боевое положение, мы просидели всю ночь, напрягая слух, но так и не дождались клева.

Исаак помолчал и снова продолжил свой рассказ: «Если Вы думаете, что на этом все кончилось, то Вы ошибаетесь. С рассветом мы накачали резиновую лодку и решили попробовать выйти в море. Отплыв метров сто от берега, мы забросили подкормку – с полведра хорошей перловой каши – и бросили спиннинги...

Утром начали появляться первые отдыхающие. Все указывали на нас пальцами и громко смеялись. Мы ничего не понимали. Наконец, подплыли спасатели и выдворили нас на берег. Какой-то русскоязычный отдыхающий, умирая от смеха, объяснил нам, почему это море называется Мертвым.

Исаак посмотрел на Григория и Наташу и улыбнулся.

– Вы, быть может, не поверите, но я рассказал вам абсолютную правду, зато уж попозже я бывал на Кинерете, и на Голанах. Ловил и крупную рыбу, и маленькую.

– А по Чернигову скучаете? – спросил Григорий.

Исаак, всматриваясь вдаль, ответил:

– Моя «полусотня» здесь. Правда, за год умерли родители, и могилы их в Араде. У меня родился внук, да и второй на подходе, значит, мы формируем в семье уже еврейскую «сотню», все мои родные устроились: работают, учатся, служат в армии. Значит, здесь море мертвое, а земля живая, наша с вами.

Исаак вдруг стал серьезным и озабоченным. Стало темно, мы подъезжали к Ашдоду. Рина прощалась с путешественниками. Григорий вышел из автобуса одним из первых. Закурил, ожидая Наташу с детьми и родителями. Вдруг Григорий увидел Исаака, осматривающего заднее колесо своего автобуса.

– Что, может, прокол? – спросил Григорий.

– Да нет, браток, все в порядке, – ответил Исаак и посмотрел внимательно в глаза Григорию.

Минуту они стояли молча, глядя в лицо один другому. Вдруг, неожиданно, они шагнули друг к другу и крепко обнялись.

– Прощай, Исаак, хорошего клева тебе и счастья твоей «сотне», – сказал Григорий, и голос его задрожал: – Да, чуть не забыл сказать, в январе приезжай собирать грибы в наши ашдодские леса. Расскажу, как я собирал маслята, обхохочешься.

Исаак, слушал и плакал, а по лицу его текла скупая мужская слеза.

Григорий еще часто вспоминал Исаака, его смешной, а может грустный рассказ, и ловил себя на том, что неважно вообще, насколько правдив был этот интересный водитель-рыбак. Что Исаак что-то скрыл от Григория – это точно! Видно,  все же поймал что-то Исаак на Мертвом море в ту ночь, только он это от всех скрывает. Может, поймал он там свое счастье или одну из тех ярких звезд, что так ярко светили в ту особенную ночь, наверное, потому, что были они звездами путеводными.

 

***

 

Григорий получил работу в муниципалитете. Это известие в доме восприняли как знамение, что все в жизни начинает налаживаться. Наташу переполняло чувство гордости. Она вспомнила слова одного из коллег по музыкальной школе, которые он бросил ей перед отъездом:

– Тут твой муж – большой человек, а там, в лучшем случае, будет подметать улицы.

– Мой муж, где бы он ни был, будет уважаем, – твердо ответила Наташа.

Сегодня, наконец, пришло это долгожданное время. Судьба дает мужу шанс, и он его не упустит. Она это твердо знала.

Нервозность и дневные переживания, а может, первая ночь не на дежурстве (Григорий взял выходной) – все мешало ему уснуть. Мысли, одна сложней другой, вихрем метались в голове. Прошло пару часов, пока он, измученный, смог уснуть.

Опять пришел сон. Красивый, но абсолютно безлюдный город... Где все жители? Может, они еще спят? Но уже давно не утро. Невыносимо жарко, на траве нет ни капельки влаги. Григорий не замечает ни одной проезжающей машины. Вдалеке слышен шум моря. Он хочет выйти к морю, надеясь на прохладу. Но идти нет сил. Ноги наливаются свинцом, раскаленный песок обжигает ступни. Только сейчас он обращает внимание, что на нем нет обуви. Странно: в костюме, но без ботинок. Куда же они делись? Море то удаляется, то приближается. Наконец, спасительная зеленая тропинка, по ней можно будет пройти, не обжигая ног. Но спасения нет. Трава густая и колючая, в кровь царапает ноги, не давая двигаться дальше, цепляется за брюки.

И вдруг, как мираж в пустыне, перед ним открывается длинная тенистая аллея, которую он уже когда-то видел.

Огромные стройные клены склоняются кронами друг к другу, и ноги Григория утопают по щиколотку в прохладной дорожной пыли. Аллея очень длинная, и в самом ее конце виден краешек синего моря. Оттуда веет прохладой. Он видит в воздухе низко летающих ласточек. Ему хочется сесть в тени кленов, но он слышит чей-то голос. Он, напрягаясь, вслушивается. Этот голос до боли знаком ему:

– Гей майн зунеле! Гей нох абисул! Ду муст зайн заэр штарк!¹

– Папа! – кричит Григорий, и тяжелые капли дождя, живительная влага, хлынули на его изнуренное тело, на его обожженные ноги.

 

С первых дней работы на новой должности Григорий окунулся в родную стихию. Ежедневно в город прибывали сотни семей новых репатриантов, всех нужно было устроить на учебу. Детей в школы и детские сады, взрослых – в ульпаны.

Дел хватало, но работа приносила радость. Он чувствовал, что его помощь нужна людям и городу.

Григорий предложил руководству новый проект: помимо основного ульпана, создавать дополнительные языковые курсы, на которых, кроме иврита, репатрианты могли бы получить общие знания о жизни в стране, о культуре и традициях. К этому проекту были привлечены учителя-пенсионеры, работники здравоохранения, банков, госучреждений. Идею Григория поддержал мэр города и Моше Мирон. Матнасы во всех районах города каждый вечер были заполнены репатриантами, желающими учиться, чтобы поскорее влиться в активную жизнь. Многие олимы устроились на тяжелую работу и вечером буквально валились с ног от усталости, но, несмотря на это, приходили на учебу.

Преподаватели работали на этих курсах бесплатно. Они отдавали не только свои знания, но и свое человеческое тепло, свою душу.

В одном из таких ульпанов Григорий встретил старых знакомых по совместной учебе: семьи Блюмы Каплан и Катастрофы. Для Блюмы год в стране не прошел даром, дочки уже учились на курсах, а у мужа – дамского портного, не было отбоя от заказов местных модниц.

Зятья, оба украинцы, по настоянию тещи, решили сделать обрезание. Чем руководствовались эти мужчины, не очень ясно – то ли стремлением быть по­ближе к Богу, то ли желанием окончательно слиться с местным населением и не выделяться. Блюма лично сопровождала зятьев на операцию, попутно уговорив на это еще двух соседей – пожилых евреев из Гомеля. По рассказам Блюмы, зятья оказались настоящими мужчинами и стойко выдержали нелегкое испытание. А вот сосед, пятидесятилетний Роман, работавший мясником, выл от боли и, бегая по этажу, орал:

– Это все Блюма натворила. Держите меня, а то я за себя не отвечаю. Я перережу ей горло, как кошерной корове!

Добрая Блюма успокаивала его:

– Потерпите, Рома, это немного поболит и перестанет, зато какая перспектива в жизни теперь перед вами открывается.

Рома зеленел от злости и кричал:

– Лучше скажи, сколько тебе за меня заплатили пейсатые? Ну, ничего, моя Фира вырвет тебе гланды.

Катастрофа хоть и ходила по вечерам в ульпан, пребывала в паршивом настроении. Ей не нравилось, что дочь всего лишь лаборантка, а вот зять уже работает в министерстве. Увидев Григория в ульпане в качестве инспектора, она чуть не получила удар.

– До чего же люди прыткие, – подумала она. – Видимо, есть связи наверху, иначе как еще пробраться на такое место.

На вопрос Григория «Как дела?» сквозь зубы ответила:

– У нас дел нет, мы люди простые, все дела у вас и у прокурора.

Все знакомые Григория потихоньку устраивались в новой жизни, многие уже купили хорошие квартиры, нашли работу по специальности.

Говорят, чтобы земля стала окончательно родной, нужны на ней свои кладбища. И этого было сполна. Фронтовики умирали от старых ран и болезней, многие репатрианты не выдерживали тяжелого нервного стресса, непривычных физических нагрузок. Были люди, которые отчаивались до такой степени, что накладывали на себя руки.

На бывшей родине ожидали, что начнется массовое возвращение, и мусолили каждый такой случай. Но, несмотря на то что, конечно, были и те, кто возвращался, в основном, люди героически преодолевали выпавшие на их долю трудности и стойко сражались за свою новую жизнь.

Среди миллиона новых репатриантов были самые разные люди и, как обычно в критические моменты, жизнь высветила в них настоящую сущность. В одних семьях какие-то несущественные шероховатости, которые были в их прошлой жизни, ушли на второй план, в других же, казалось, внешне благополучных, дело доходило до разрыва отношений. Родители ссорились с детьми, мужья с женами, дети между собой. Друзья тоже проявляли себя иногда не в лучшем свете. Причиной были нервные перегрузки, зависть, застилающая глаза. Но, в общем-то, человек в трудной жизненной ситуации обнажал свою настоящую сущность.

Были люди, которые раньше не сталкивались с трудностями, их всегда поддерживали родители или родственники, а здесь необходимо было самим прокладывать жизненный путь.

Григорий встретил знакомого из Мозыря, сварщика по профессии. Он поменял уже несколько работ, по специальности трудиться не хотел, хотя на сварщиков был большой спрос. Имея за плечами семь классов образования и не овладев даже минимальным ивритом, решил купить пятикомнатную квартиру в престижном районе города.

– Ефим, зачем ты покупаешь такую дорогую квартиру? У тебя ведь только одна дочь, и тебе не нужна огромная квартира. У тебя нет постоянной работы, а придется выплачивать огромную ссуду. Как ты справишься?

– Так что мне, как в Союзе, ютиться в двухкомнатной «хрущобе»! Нет уж! Не за этим я сюда приехал! Я бизнес открою, – возражал Ефим.

Позже Григорий узнал, что Ефим пытался из Белоруссии ввозить в Израиль удобрение – мочевину. Но этот бизнес с треском провалился. Позже Ефим уехал из Израиля то ли в Канаду, то ли в Германию. Наверное, там мочевина пользуется большим спросом.

Первые дожди в Израиле начинаются обычно после праздника Суккот, в октябре-ноябре. Природа резко меняет свой нрав, вокруг все становится зеленым, ощущается прилив сил. Выжженная летом трава сменяется зеленым ковром, клумбы выделяются буйным разнообразием цветов. Земля ненасытно впитывает в себя влагу, истосковавшись по ней в знойные летние месяцы.

...Григорию нравилось бывать в ульпанах, знакомиться там с разными людьми, у которых было одно сходство: все они стремились обрести здесь свой дом, свою родину.

По ночам Григорий продолжал работать в автобусном парке, не бросил он и убирать подъезды, так как не знал, как долго будет работать в муниципалитете.

Работать приходилось в самые жаркие часы, и физически это было непросто. В один из дней Григорий с Леником в очередной раз убирали подъезд под неусыпным надзором домоуправши Сары (из восточных евреев). Сара всегда была недовольна качеством работы, и видимо, ей казалось, что приехавшие «русим» никогда не держали в руках швабры. Поэтому она обожала наставлять их и руководить ходом работ. Григорий поднимался по лестнице с полным ведром, поскользнулся и всем телом рухнул на каменные ступени. Удар пришелся на голову и спину, из глаз полетели искры. Он на некоторое время потерял сознание. Очнулся оттого, что Леник – напуганный, в слезах – тормошил его:

– Папа, вставай, папа.

Григорий вскочил, увидев, что сын напуган. Голова кружилась, в глазах туманилось. Сквозь какую-то пелену он слышал тонкий недовольный Сарин голос, которая говорила, что надо быть осторожней, аккуратней. Постепенно он приходил в себя, только в ушах звенело и к горлу подкатывала тошнота. Собрав все силы, попытался продолжить работу, но вдруг сильный удар, похожий на электрический разряд, толкнул его в спину, и Григорий снова упал на мокрые ступеньки.

Очнулся уже внизу перед домом в скверике. Он не помнил, как добрался до лифта и спустился. Леник сидел возле него и дрожал от испуга.

– Не волнуйся, сынок, все в порядке, только маме ничего не говори.

– Здесь мы уже закончили. Сара дала последний чек и сказала, чтобы мы больше не приходили. А за сегодняшний день она деньги вычла. Но, я думаю, черт с ней, – сказал по-русски Леник.

– Ну, значит, это сигнал, что с подъездами покончено, – улыбнулся Григорий, ощущая зверскую боль в спине.

Они встали. Вдруг Григорий заметил на земле сотенную купюру. Он удивленно оглянулся по сторонам: вокруг ни души. Но он мог поклясться, что еще пять минут назад ее тут не было.

– Не понимаю, откуда она появилась, – сказал Леник, поднимая с земли деньги.

– Наверное, ветром принесло, а может, это с деревьев упало, – Григорий, подняв голову, посмотрел на высокие кроны, закрывающие синее небо.

«...Ву немтмен абисалэ мазл
Ву немтмен абисалэ глик...»²

В один из субботних вечеров, когда Григорий был дома, а не на работе, что случалось очень редко, он смотрел по телевизору творческий вечер Иосифа Кобзона. Голос ведущего сменялся песнями известного артиста. Кадры рассказывали о разных жизненных этапах певца. Вот он в детстве на Украине, вот студент, а вот уже пришла и известность. В очередных эпизодах Григорий увидел войну в Афганистане, и Кобзона среди солдат и офицеров, поющего о Родине и комсомоле. Как это ему знакомо по Польше, Чехословакии. И вдруг крупным планом на весь экран Григорий увидел своего друга – Василия Зубаря, сидящего в центре группы воинов-танкистов. Несмотря на то, что лицо друга изменилось за эти годы и Василий был в шлемофоне, Григорий не мог ошибиться – это его друг.

– Наташа! – крикнул Григорий, – смотри, смотри!

Подбежавшая Наташа увидела на экране лицо танкиста, услышала песню Кобзона из фильма «Семнадцать мгновений весны» и не могла понять, что взволновало так мужа. Почему он закричал, а теперь застыл, впившись взглядом в экран, а по лицу текут слезы.

– Гриша, что случилось, что ты увидел там? – взволнованно спросила она.

Григорий, казалось, ничего не слышал и не видел – он окаменел.

– Григорий! – в который раз крикнула Наташа, не на шутку испугавшись за мужа, и дернула его за плечо: – Очнись! Что с тобой?

Медленно выходя из состояния отрешенности, Григорий тяжело поднялся с кресла и, сутуля плечи, побрел на кухню за сигаретой.

– Ты можешь что-нибудь объяснить? – в очередной раз спрашивала Наташа мужа.

– Это был мой друг Василий, – сказал, наконец, Григорий.

Наташа часто и много слышала о Василии и понимала чувства мужа, увидевшего в кинохронике своего друга. Чтобы как-то успокоить его, Наташа намеренно сказала:

– Наверное, ты ошибся, много есть похожих людей, особенно, когда они все в одинаковой форме.

Григорий вдруг преобразился и, сверкнув зло глазами, сказал:

– Я в этом друге не ошибся ни разу за всю свою жизнь, – и молча ушел курить на балкон.

Вглядываясь в звездное небо, он видел застывшее лицо Василия и слышал его крик при последнем прощании: «Гришка-брат, я все равно тебя разыщу на этой земле, во что бы это ни стало!»

Телевизионная передача явилась знамением, предвещавшим скорую встречу друзей. Через несколько дней раздался телефонный звонок и спокойный и ровный голос из трубки сказал: «Гут шабес, Григорий, это я, Василий Зубарь».

Первые секунды Григорий молчал, подступивший к горлу ком не давал возможности ответить, но, все же собравшись, Григорий в тон другу, будто они вчера только расстались, ответил: «А гут шабес, майн брудер».³

Сколько времени длилась телефонная беседа, Григорий не запомнил, сколько жизненной энергии он получил – нельзя было подсчитать.

Это был первый телефонный звонок из прошлого, и, несмотря на то, что Василий был далеко, он пытался всячески поддержать друга и сказать ему, что Григорий выбрал правильное решение, а сил физических и моральных для того, чтобы выстоять, у него хватит.

– Никто нас не может вышибить из седла, – несколько высокопарно закончил разговор Василий, обещая поддерживать наладившуюся связь.

 

 

¹  Иди, мой сынок. Иди понемногу. Ты должен быть очень сильным. (Идиш)

²  Где взять мне немного счастья,
Где взять мне немного радости...

Еврейская народная песня (Идиш)

³  Хорошей субботы, мой брат! (Идиш)