Так случилось, что из пятнадцати внуков только мне посчастливилось чаще и дольше остальных общаться с нашим дедушкой.

Конечно, тут сыграло свою роль и то, что я с дедом был и в эвакуации, и после возвращения, в Бобруйске, а также его помощь при подготовке уроков. Позднее испытывал и «поэтическое» давление: на его письма-стихи приходилось отвечать в том же духе.

Так что мне и карты в руки. Многие-многие годы мысленно веду с ним разговор.

 

Дедушка, Арон Мордухович Зильберман, родился в 1875 году в небольшом городке бывшей Могилевской губернии в бедной многодетной семье учителя хедера.

Рос болезненным, физически уступая сверстникам. Возможно, это и предопределило его желание стать преподавателем: не заниматься тяжелым физическим трудом. Тем более, что чувствовал тягу к языкам. Его манило, околдовывало звучание незнакомых слов на неизвестном языке.

Окончив хедер, самостоятельно по чьему-то хорошему совету взялся изучать латынь, стал брать частные уроки у преподавателя гимназии, позднее иногда даже сам его подменял.

В 1900 году стал преподавать в хедере. Зарплата была мизерная, едва хватало на жизнь. Не видя никаких перс­пектив, дед вместе с такими же отчаянными ребятами тайно перешел границу России в районе Мемеля (ныне Клайпеда). Переход организовал опытный бобруйчанин-контрабандист, имевший отлаженные связи с пограничной жандармерией Мемеля.

Помню, дед вспоминал: «Ночью, как тени, прошмыгнули у поста с жандармом. Старший опустил империалы в подставленную каску. Переход мне стоил две монеты...». (Золотая монета-империал достоинством 15 рублей. Содержание золота – 11,6 грамма).

В Германии не чурались никакой работы: ни в городе, ни в деревне. Где только не пришлось быть… Что только не делали… Познакомились с сельским хозяйством.

Земляки после трудов придавались «тайным страстям» (пиво, походы в увеселительные заведения), а дед сидел допоздна за учебниками, словарями. Не жалел денег и на частные уроки. Сначала друзья над ним подтрунивали, а потом через несколько месяцев с удивлением увидели, как он запросто ведет разговоры с хозяевами на немецком языке. Конечно, помогло знание идиша.

Вскоре жизнь бобруйчан круто изменилась. Старший группы получил письмо из Англии: – Дескать, давайте к нам... вы, дураки, сидите в Германии, у нас лучше... Через несколько недель почти все были уже в Лондоне. Вначале им помогли и с жильем, и с работой. Началось освоение Британии. После напряженного труда все отдыхают, а дед (вы уже догадались) – за учебники, словари. Снова частные уроки у преподавателей, на что не скупился никогда. Принимал, как он говорил, специальные меры, чтобы один язык не вытеснил другой, чему он будет следовать постоянно. В английский язык буквально влюбился: он его поразил звуковой формой и фонетическим строем.

...Отношение к эмигрантам в Англии было хуже некуда. Ночная работа у печей пекарни выматывала силы. В общем, созрело решение податься в Соединенные Штаты, которыми давно грезили.

Группа сухопутных бобруйчан взяла самые дешевые билеты на небольшое суденышко и отправилась покорять Америку… Знаком­ство с водной стихией у всех было на уровне катания с девицами по Березине, не более того…

Что произошло в Атлантике с несчастными? Не описать никакими словами... Ведь это было не современное круизное судно, где есть медперсонал и т. д. Дед признавался, что были минуты, когда он хотел распрощаться с жизнью... В общем, когда через неделю суденышко пристало к американскому берегу, дед самостоятельно сойти на берег не мог. Друзья, что были покрепче, перенесли деда в портовую больницу для бедняков. После лечения власти собирались отправить деда обратно: мол, он по своим физическим параметрам Америке не подходит...

И тогда, и сейчас порой спасают нас мздоимцы! «Позолотили» ручку кому следует, и все... Дед свободен в свободной стране!

Кем только не пришлось быть ему в Соединенных Штатах: фотографом на пляже, музыкантом в кабаке, ночным дежурным, укладчиком теста в печь... Вкусил много и других специальностей. Но вот одну всю жизнь дед вспоминал буквально с чувством содрогания.

В начале XX века в Соединенных Штатах начался революционный бум в промышленности: повсеместное внедрение поточно-механизированных и автоматических линий. Дед вспоминал, что после работы на какой-то линии он приползал домой, ложился, и не было сил ни на что, даже поесть... А утром надо было вставать и идти на ненавистную работу...

Когда через 60 лет я сообщил деду тему своего дипломного проекта: «Поточно-механизированная линия обработки шпинделей», у него чуть не началась истерика.

За годы, проведенные в Соединенных Штатах, он освоил американский вариант английского языка.

Потянуло на родину: подумалось, что с таким капиталом, как знание языков, не пропадет. Вернувшись обратно и окончательно осмелев, сдал необходимые экзамены экстерном при Киевском университете. Вердикт профессоров-языковедов был единодушен: «Разрешить преподавание иврита, идиша, латыни, немецкого и английского языков на всей территории Российской империи». Он отвечал на все вопросы по своей инициативе на трех языках...

Прошли годы. Женился. Появились дети, но нужда не оставляла... Однажды совершенно случайно встретил дельца, когда-то обеспечившего переход через границу: «Ну, что, Арон? Я слыхал, ты выбился в учителя! Хвалю... Что ты имеешь? Всего-то! А я сколачиваю новую группу... Да, да! Туда же... Подумай... У меня есть хорошие «хаверим» (товарищи), неплохо устроились... По моей рекомендации и тебе помогут. Не будешь так мучиться, как раньше... Если надумаешь – сообщи...»

Дома – шум, скандалы, пеленки-распашонки, слезы, детские болезни, беготня по школам, сплошная нужда. И дед (по согласованию с бабушкой) решился. Снова Мемель, Германия, Англия. Проторенный путь. Но, знакомые с морской болезнью, они взяли в Англии самые дорогие билеты на комфортабельное круизное судно.

Несколько дней – и дед в Соединенных Штатах. Рекомендации не подвели: на этот раз устроился гувернером у богатого американца, имевшего двух дочерей. Почему-то хозяин воспылал любовью к русским корням: захотел обучать их русскому языку. Работая со словарями, учебниками, дед прекрасно стал разбираться и в русском, чего раньше не было. Девицы, в свою очередь, тренировали учителя в американском варианте английского.

Пару лет посылал деньги семье в Бобруйск, а потом вернулся домой.

Будучи в разных странах, знакомясь с образом жизни местных людей и эмигрантов, дед, естественно, посещал кружки разных партий: от Бунда до марксистов и социал-демократов. Ни одной партии не мог отдать предпочтения: одни казались чересчур нереальными, другие – националистическими, попахивало и явным местничеством, часто не нравились и посетители кружков. Поэтому никогда ни в одной партии не состоял.

Копаясь в словарях, энциклопедиях, буквально влезал в глубины религиозных книг, воззрений, догматов. Был в курсе всех или почти всех конфессий.

Разделяя общечеловеческие ценности, иногда публично выступал, но больше обращался к родителям по вопросам воспитания детей. Никаких призывов, разумеется, в речах не было. Тем не менее, одно его выступление могло иметь печальные последствия.

...Это случилось в годы гражданской войны в Украине, кажется, в городе Константинограде, где дед работал учителем в гимназии.

Город захватили белые и сразу же стали искать сочувствующих большевикам. Кто-то из соседей и выдал рыжеватого «жида-коммуняку». Деда, прятавшегося на чердаке, и еще несколько человек привели на площадь на расправу. Хотели расстрелять. Из толпы неожиданно выбежала девочка лет пяти-шести и бросилась в ноги к офицеру. Целуя сапоги, она умоляла пощадить отца. Это была будущая тетя автора – Лиза. Вдруг дрогнуло сердце белогвардейского офицера: «Всыпать этому пархатому двадцать плетей! Пусть запомнит на всю жизнь!» Еле живого притащили деда домой. Отпаивали, выхаживали долго, даже не надеясь на выздоровление.

Конечно, после этой экзекуции оставаться в городе было невозможно. Семья переехала в Бобруйск.

До Великой Отечественной войны дед работал в городских и сельских школах на Бобруйщине. Приобрел скрытно небольшой импортный радиоприемник. По­стоянно, чтобы ни одна душа не догадалась, слушал иностранные радиопередачи, сверяя сообщения с советской прессой. Обо всех зверствах сталинского режима, о геноциде евреев в Германии перед войной, о котором сталинская пресса ни словом не упоминала, знал. «Отца всех народов» ненавидел остро, люто.

С начала войны дед самым внимательнейшим образом следил за информацией советской прессы и сообщениями зарубежных корреспондентов, включая победные реляции с немецкой стороны. Везде и повсюду развенчивал мнение: мол, немцы – культурная нация.

«Я, – он убеждал, – ходить с желтой звездой не собираюсь...» Только благодаря его настойчивости – бросить все и бежать – наша семья смогла спастись.

В конце июня 1941 года, когда немцы захватывали один город за другим, глубокой ночью, тайно дед выкопал на огороде яму и стал что-то прятать. После нашего бегства в Рогачев соседи раскопали яму... Каково же было их удивление, когда вместо вожделенного золотишка они стали доставать зарубежные энциклопедии, словари, атласы, привезенные из разных стран. Разочарованными соседями овладела ярость: они подожгли не оправдавший надежд дом. Об этом рассказали деду после войны.

Отец со мной, шестилеткой, и двумя братьями под непрерывными авианалетами прошагал 55 километров до Рогачева. Мать с родителями уже была там. На сле­­дующее утро отец, будучи младшим лейтенантом службы воздушного наблюдения и связи, ушел в военкомат. Больше о нем мы ничего не слышали. Известно, что бронированный немецкий кулак буквально раздавил защитников Рогачева, вооруженных легким стрелковым оружием (которое и было то не у всех). Да и что могли сделать с немецкими танками групки красноармейцев... История обороны Рогачева еще ждет своего исследования.

Когда в 80-х годах автор предпринял попытку узнать о судьбе отца, Моисея Иосифовича Кавалерчика, горвоенкоматом был дан лаконичный ответ: «Можем сообщить только о потерях 1943 – 1944 годов».

Немцы стремительно приближались к Рогачеву. Ища способ вывезти семью из города, дед наткнулся на паровоз с вагонами, перевозившими коров. Вдруг паровозик стал дымить... Это, наверно, был дан спасителем знак. Как только можно, сверхбыстро погрузились в  вагон. По дороге мать выбегала и просила у красноармейцев остатки каши из котелков, чтобы спасти детей...

Оказались в деревне Елховка, примерно в ста километрах от Куйбышева.

...Известие о том, что в средней школе работает полиглот – учитель иностранных языков, быстро достигло соответствующих ушей. До сих пор непонятно: неужели в таком городе, как Куйбышев, не нашли соответствующих переводчиков. Так или иначе, в наш дом зачастили по ночам машины с офицерами всех рангов. И дед, не взирая на то, что утром ждет школа, прямо с листа (под охраной), дав подписку о неразглашении, переводил различные тексты. Видимо, это были добытые технические описания, паспорта на вооружение и т. д. Конечно, с дедом рассчитывались, но что стоили тогда деньги! За осуществление оперативных переводов и их высокое качество в 1941–1943 годах военные выразили письменную благодарность деду, посланную в адрес куйбышевского облоно и местным властям.

Мы выжили благодаря натуробмену, за счет шитья заказчицам. Война войной, а жить надо.

В 1945 году семья возвратилась в Бобруйск. Несмотря на свои 70 лет дед выглядел свежо и бодро. Конечно, на нищенскую пенсию не прожить, и дед стал преподавать в сельских школах.

Не признавая никаких кумиров, святых, он считал святым только дело Учителя! Никогда не допускал срыва уроков, хотя деревня от деревни находились неблизко. Все пешедралом да пешедралом. Правда, надо отметить: ходить любил, просто обожал. Возможно, это и продлило ему жизнь.

Совершенно не зная геометрии и алгебры, то есть всяких «иксов» и «игреков», помогал решать без них сложнейшие математические задачи, что вызывало неописуемый наш восторг.

Был настоящим атеистом, верил только в добро, совесть и справедливость.

Правда, кое-какие религиозные причуды отчетливо помнятся. Во время Хануки всегда разбрасывал металлические «ханука гелт», что нам, пацанам, доставляло огромную радость. Этим его религиозное чувство и ограничивалось.

Где-то в 1949 году деду вдруг предложили заполнить документы для награждения. Все ближайшие родственники упражнялись в остроумии на этот счет. Так как дед начал страдать дрожательным параличом, то все документы заполнял внук (т. е. я), восьмиклассник (не без корыстного умысла).

В это трудно поверить. Нас буквально поразило сообщение: «За выдающиеся достижения в деле народного образования в Белоруссии, учитывая 50-летие работы в школах и в честь 75-летия наградить... орденом Ленина». Это-то в разгул антисемитизма. Что это? Показуха: мол, у нас все равны? Или просто чей-то недосмотр? Или сыграли свою роль благодарности военных в годы войны? В общем, председатель Бобруйского облисполкома (тогда Бобруйск был областным центром) устраивает прием-банкет для награжденных.

Тут и произошел невероятный конфуз... Деду подносят рюмку водки. Он мужественно опрокидывает ее в рот... И тут же падает на пол... Сцена, достойная пера Гоголя. Вот как сказалось полное игнорирование в течение всей жизни алкогольных напитков! Это был нам, внукам, хороший урок.

Скорая помощь прибыла во­время, и деда с орденом Ленина доставили домой.

Он работал в школах лет до восьмидесяти. Очень любил, когда мы тренировали его память, спрашивая значение любого слова из словаря иностранных слов. Никогда не ошибался. Очень переживал, не имея общения на иностранном языке. Узнав, что кто-то приехал в Бобруйск из знатоков, мчался пообщаться... Очень часто потом говорил: «Хвастун! Языка не знает!..»

Вспоминается один эпизод. На склоне лет он решил написать письмо, ни больше, ни меньше, самому министру внутренних дел Белоруссии. Мол, у него есть план перевоспитания трудных подростков, томящихся в закрытых учреждениях, с помощью иностранного языка! Ну, не смешно ли? Вы не поверите... Министр встретился с инициатором почина и дал указание. И вскоре госповерка его показных уроков в изоляторах показала, что в этом что-то есть рациональное. И дед несколько лет преподавал в таких местах...

Он сумел дожить до развенчания культа Сталина. Лично мне рассказывал: «Никогда по Минску не ходил через Центральную площадь, где был установлен памятник палачу всех народов: не мог смотреть... Трясло от ненависти...»

Примешивалось и глубоко личное... Это произошло в 1939 году в Минске. Сын деда, 19-летний Эммануил, брякнул в туалете анекдот про Сталина. Эммануила исключили из техникума. Со дня на день его должны были арестовать. Узнав об этом, Арон Мордухович отправился в Минск. Директором техникума был его ученик. Он уговаривал его, упрашивал не давать хода делу. Такого потрясения, страха за жизнь сына, горечи и унижения дед не испытывал никогда в своей жизни.

– Ладно, Арон Мордухович! Только ради вас. Всегда уважал и уважаю. Хотя не знаю, что творю. Что будет со мной? С моей семьей?

Через пару дней Эммануил ушел в армию. Начиналась война с Финляндией...

Дед прожил долгую жизнь и умер на 90-м году. Он был мудрым человеком. Внуки деда-учителя, которые сейчас живут в Израиле, Соединенных Штатах, Германии, помнят его советы, которые помогают им находить правильные решения в любых ситуациях.

Евгений КаВАЛЕРЧИК

 

Евгений Кавалерчик, родился в 1935 году в Бобруйске. Окончил Львовский политехнический институт. Работал в Витебске инженером-конструктором, заведующим лабораторией.

С 1995 года живет в Израиле, в настоящее время – в городе Холон.

Автор четырех книг, публикуется в пе­риодических изданиях в Израиле, России, Беларуси.