Кто из мальчишек моих детских лет не слышал о легендарном пограничнике Карацупе и его друге собаке Ингус!? Это он, герой-пограничник, днем и ночью, в дождь и в лютую стужу стоял на посту, бдительно охраняя священные рубежи. Это он с верным Ингусом беспощадно вылавливал всех шпионов и диверсантов, которые стремились тайно перейти нашу границу. Мы, мальчишки с Гончарной улицы, мечтали стать пограничниками и так же, как Карацупа, ловить нарушителей границы. Поэтому одной из любимых игр у нас была игра в пограничники.

Но здесь возникали проблемы. Все хотели быть Карацупой, и никто не хотел быть диверсантом. Эту проблему мы решили так: каждый по очереди был или Карацупой, или нарушителем границы. Хуже дело обстояло с собакой Ингусом. Мы называли его Индус. Наши уличные собаки никак не подходили к этой роли из-за своего миролюбивого нрава. Командуешь ей: «Фас», а она норовит тебя в нос лизнуть. Командуешь ей: «Вперед», а она на спину ложится и хочет, чтобы ей брюшко почесали. А уж когда за нарушителем мчишься, то не она впереди, а ты ее за собой на веревке тащишь.

Нет, совсем не похожи были собаки Гончарной улицы на сильного, храброго и свирепого пограничного пса по имени Ингус. Но однажды, когда мы думали, как нам быть с собакой, увидели сквозь щели забора глаза, которые с тайной надеждой, умоляюще, смотрели на нас. Это был Абраша, мой младший брат.

Абрам был обыкновенным пацаном – с той лишь разницей, что он не хотел играть со своими сверстниками. Он хотел играть с нами и все время старался увязаться за мной. Я вначале брал его, но Абраша был довольно неуклюжий малый, и с ним постоянно что-нибудь случалось. То он в бочку с дождевой водой попадет, и эту воду, собранную для стирки белья, приходилось выливать. То штанами на заборе повиснет и порвет их в клочья. То на осиное гнездо сядет, и его неделю от укусов лечат. А однажды, когда мы играли в прятки, он так спрятался, что его всей Гончарной улицой искали. Представляете, залез в старый сундук, что стоял у Мули в сарае, и сам уже из него вылезть не мог. Хорошо еще, что не задохнулся. За все это наказывали меня: «Ты старший и должен за брата отвечать». Мне за брата отвечать надоело, и я перестал брать его с собой, но Абрам все равно тащился за мной, правда, на почтительном расстоянии. И вот теперь сквозь щель в заборе умоляюще смотрели его глаза. И тут Ёська говорит: «А что, если Индусом будет у нас Абрам? Эй, Авремуле кум агэр (иди сюда – идиш). А того долго приглашать не надо.

– Хочешь быть у нас пограничной собакой?

А тот только что хвостом не виляет.

– А лаять можешь? А ну, попробуй, полай. Вроде, похоже, киндерлэх (мальчики –идиш). А?

Мы объяснили Абраше, что все надо делать по командам. И вы знаете? Из него получилась хорошая собака. Абрам бегал с нами как привязанный, в буквальном смысле этого слова. Он был обвязан веревкой вокруг пояса, и очередной Карацупа мчался с ним по следам нарушителя границы.

Хорошей собакой был Абраша, но из-за него нам запретили играть в пограничников.

Однажды, в самый разгар игры, когда Ингус-Абраша уже взял след нарушителя, прибегает Муля. Машет руками и кричит: «Велосипед! Изе Рудерману купили велосипед!» Если бы он закричал: «Убили! Война! Пожар!» – не знаю, что еще, это не произвело бы на нас такое впечатление, как велосипед!

Еще бы! У нас на Гончарной появился велосипед! Это все равно, как сейчас сказать: «У нашего дома приземлился космический корабль». Ни на Большой Гражданской, ни на Канатной велосипеда и в помине не было, а у нас появился! Сами понимаете, какая уж тут игра...

Мы привязали Абрашу-Ингуса к забору на огороде Гиты Шульман, приказали сидеть и предупредили, что он охраняет штаб пограничников.

– Ты должен к нему никого не подпускать и посторонними делами не заниматься, – инструктировал его Хаим. Он в это время был Карацупой.

– А если я захочу? – робко спросил Абрам.

– Можешь, – разрешил Хаим.

И мы побежали к Рудерманам. Насмотрелись на новенький велосипед и даже позвонили звоночком, укрепленным на руле. А потом побежали к киоску пить газированную воду, конечно без сиропа, и на обратном пути заглянули в кузницу Мулиного деда – Гирсула. Там мы немного задержались, чтобы посмотреть, как он подковывает лошадь. А потом… А потом мы совсем забыли, что на огороде Гиты Шульман сидит, привязанный к забору, Абраша – наша пограничная собака Ингус. А он сидел, и слезы текли по его замурзанным щекам.

Его увидела Гита, когда пошла в огород за укропом. «Что ты здесь делаешь, Авремелэ?» – спросила она. Но наш верный Абраша-Ингус так зарычал и залаял на нее, что Гита от неожиданности оцепенела. Она не могла выговорить ни одного слова, только повернулась и побежала к нашей маме.

– Мадам Хавкина, – сказала она, немного отдышавшись. – Мадам Хавкина… Только держите себя в руках, только не волнуйтесь… Я пошла в огород за укропом… Я пошла за укропом, а там ваш клэйнинкер (младшенький – идиш). Он привязан веревкой к забору и ведет себя как-то странно.

Мама схватилась за сердце и, в чем была, побежала к Шульманам, а Гита за ней. Они бегут по Гончарной, и вид у них такой, что к ним присоединяются люди. Все они прибегают на огород к Гите.

Теперь на минуточку представьте мамино состояние. Она видит своего любимчика, Абрашеньку, привязанного к забору. Она бросается к нему, а Авремелэ, ее кровиночка, злобно рычит и лает на нее. Так стоит ли удивляться, что она закричала так, что сбежалось пол-улицы. Хорошо еще, что папа идет с работы и видит народ возле дома Шульманых. Он протиснулся сквозь толпу и быстро разобрался во всем.

– Из моего ребенка делать Индуса! – закричал он. – Где этот Мойша, где этот мамзер (байстрюк – идиш)? Я ему сейчас такую Карацупу сделаю, что он на своей цупе неделю сидеть не сможет.

Папа был спокойным человеком, пока не вступил в ВКП(б)Б. В этой конторе нельзя было быть спокойным. Так пусть бы он себе нервничал там. Нет, он нервничал дома и особенно тогда, когда мама начинала рассказывать ему про мои проделки. А она имела привычку делать это за обедом. Ну, пришел муж с работы и кушает с аппетитом, так помолчи, дай ему насладиться хотя бы первым куском, который у него уже во рту. Так нет.

Она начинает: «А ты знаешь, что твой старший сын сегодня натворил?» Как будто этот старший сын был только его, а не ее тоже. А папа даже не дослушивает, что натворил его старший сын, он вскакивает и выдергивает из штанов ремень. Делает это он очень быстро, натренировался. Но еще быстрее я выскакиваю в дверь. Я тоже натренировался. И вот такая картина. В одной руке у папы ремень, другой он придерживает штаны, но того, из-за которого все это началось, и след простыл. А гнаться за ним, во-первых, нет никакого желания и, во-вторых, далеко ли побежишь, когда из штанов выдернут ремень. Но не вдевать же ремень в штаны, когда рядом сидит Абрам и ехидно ухмыляется. «А ты чего смеешься?!» – и все, что предназначалось мне, получает Абраша. Ну не так, чтобы уж очень, но все-таки. Я же несколько дней жил у бабушки. Папа знал это, но делал вид, что не знает. Он вообще очень быстро отходил.

…А наш пограничный отряд был безжалостно разогнан. Играть в пограничники запретили. Но Абрашу за его верность и стойкость мы зауважали. И когда стали формировать кавалерийский эскадрон буденовцев, он был принят в его ряды.

Михаил Хайкин