Витеблянин во многих поколениях Аркадий Сосновский – замечательный рассказчик. Мы собирались у него на кухне и, пока на плите готовилось очередное изысканное блюдо, он рассказывал смешные и грустные истории из своего послевоенного детства. Я предлагал ему: «Запиши, это же готовые рассказы». Он согласно кивал, несколько раз брался записывать что-то в тетрадку...

Потом Аркадий уехал в Соединенные Штаты к сыну. И оттуда обещал прислать рассказы. Но, вероятно, есть обстоятельства, которые сильнее нас. Болезнь ограничила Аркадия в движениях.

По просьбе редакции и с согласия Аркадия Сосновского рассказы записал его хороший друг Семен Шойхет. Это коллективное творчество. Правда, из-за скромности Семен попросил указать одну фамилию автора.

 

КЛАД

В послевоенные пятидесятые Витебск был сравнительно небольшим городом. Трех, четырехэтажные дома в центре, а остальное – частный сектор – маленькие деревянные домишки. Оршанская площадь, или Рогатка, как ее называли, тоже была крошечной по сравнению с монументальной площадью Победы, выросшей впоследствии на ее месте. На площади находились баня, кинотеатр и круглая пивнушка, прозванная в народе «Шанхаем». В разные стороны от нее разбегались семь улиц. Одна из них – та, что уходила к аэродрому, тоже называлась Оршанской, как и сама площадь, и где-то в самом ее начале стоял наш дом. Напротив, через дорогу располагался Могилевский базар, всегда шумный и многолюдный. дальше по той же стороне стояла кузница с большим двором и постройками. Здесь, как пишут на мемориальных досках, жил и работал кузнец Меир – человек поистине нечеловеческой силы.

Кстати, в этом мой отец был похож на него. Как-то вечером, возвращаясь вдвоем из «Шанхая», разумеется, в очень хорошем настроении, они наткнулись на стоявший у обочины четыреста второй «Москвич».

 – Слушай Меир, что он поставил машину прямо на дороге? Людям пройти нельзя.

 – Так давай уберем.

Сказано – сделано. Один спереди, другой сзади – взялись и переставили далеко не легкий автомобиль через низкий заборчик палисадника, затем перешли на другую сторону и с чувством исполненного долга стали любоваться плодами проделанной работы. Хозяин машины – полковник, выйдя из дома и обнаружив свой автомобиль в столь неподходящем для него месте, растерянно развел руками. Он был летчик и коммунист, поэтому в чудеса не верил, но чудо, тем не менее, было налицо. В попытке найти его источник, полковник принялся вертеть головой в разные стороны и в результате обнаружил на другой стороне улицы отца и Меира, стоявших в гордой позе, со скрещенными на груди руками. Вероятно, в такой же позе стоял некогда Петр Великий на пустынном берегу Финского залива, мечтая о будущем городе. По ухмылкам на их лицах полковник убедился в том, что чудес действительно не бывает, и начал переговоры. В результате отцу и Меиру пришлось-таки вернуть машину на место. За литр водки.

Как-то жарким летним днем мы с младшим братом Шуркой копали во дворе ямы под столбы – дед решил пристроить к существующему сараю сарайчик для дров. Неожиданно у Шурки под лопатой что-то звякнуло. Аккуратненько окопали – оказалась запечатанная бутылка странной квадратной формы. Дед внимательно  осмотрел ее со всех сторон, затем отбил горло и извлек оттуда скрученную в трубку пачку царских сторублевок.

 – Дурак какой-то закопал, – изрек он. – Мог бы за эти «катьки» купить золотых червонцев, глядишь, и нам польза была бы. Ладно, дети, копайте дальше, может, еще чего найдете.

И действительно, не прошло и получаса, как Шурка опять напоролся на бутылку. Рядом с ней оказалась еще одна, потом еще и еще – всего двенадцать штук. Они стояли тремя рядами в полуистлевшем картонном ящике, этикетки тоже подпортились, но что-то еще можно было разобрать, зато налитая в них жидкость, похоже, была в исправном состоянии. И в этот момент, словно по мановению волшебной палочки, у забора начали собираться соседи.

Дед принес из дома штопор и открыл бутылку. Исходивший из нее запах был достаточно приятный и вполне съедобный.

 – Саша, как ты думаешь, это можно пить? – спросил он у отца.

 – Сейчас проверим, вон участковый идет. Эй, Забелок, иди сюда!

Забелок – это была фамилия участкового, а звали его все исключительно по фамилии.

– Ну, что у вас тут случилось?

– Да вот, пацаны водку откопали.

– Водку? Откопали? Клады положено сдавать государству.

– Я ж тебя для этого и позвал. – Невозмутимо ответил отец, наливая участковому полный стакан. Участковый выпил, крякнул, немного подумал и сказал:

– Не, не водка, наверно, какой-то шнапс, от немцев остался.

Отец налил участковому еще стакан и обратился к присутствующим:

– На иностранный шнапс надо бы и закуска какая-нибудь особенная.

– У меня есть, – вспомнил сосед – летчик с обгоревшим лицом. – С американского НЗ консервы остались. Тушенку ели, а эти как-то не шли, так у меня несколько банок еще и сейчас лежат.

После госпиталя он не вернулся на фронт, а гонял из Владивостока лендлизовские самолеты. Американские «Кобры», на случай, если самолет сбивали над морем, были укомплектованы надувной лодкой, в НЗ которой входили консервы, шоколад и даже снасти для рыбной ловли. Из комплекта той же «Кобры» сосед носил добротный кожаный реглан.

На банке была нарисована рыбка и что-то написано на английском. Зубной техник Сева – польский еврей, знавший немецкий язык, перевел это как «рыбная еда». Внутри оказалась розовая икра, какая-то пресная и вязкая, явно непривычная для русского вкуса. Закусывали ей неохотно, но закусывали, чтобы не ударить в грязь гордым лицом советского человека перед американскими буржуями. Спустя полчаса дед окликнул возвращавшуюся с базара соседку Майку:

– Мая, иди, прочитай, что мы пьем.

Оказалось, что мужики пили французский коньяк и закусывали американской синтетической наживкой для ловли рыбы. Бедный полиглот Сева едва унес ноги.

Вскоре весь обнаруженный нами клад был выпит. Наливали всем проходившим мимо и с удовольствием угощали американской закуской, но сами уже закусывали исключительно отечественными яблоками, тут же сорванными с дерева.

ГОП–СТОП

Иногда в жизни происходят встречи, которые странным образом извлекают из памяти давно позабытые события либо представляют их с совершенно неожиданной стороны.

Случилось это в начале семидесятых в поселке Круглое Могилевской области на местном льнозаводе, где мы проводили реконструкцию. Я тогда работал прорабом в ремонтно-монтажном управлении. Работа была связана с постоянными командировками, куда добропорядочных граждан не загонишь. Поэтому коллектив был поголовно пьющим, и добрая его половина обладала богатым криминальным прошлым.

Поздно вечером я сидел в вагончике и писал наряды. Неожиданно дверь приоткрылась, и в нее просунулась лохматая голова Жени-Володи. Женя-Володя – бригадир жестянщиков, бывший вор в законе. Почему такое прозвище? Трудно сказать. По крайней мере, по паспорту он был Владимир, а с детства его звали Женя.

– Слышь, начальник, у тебя тут розетка есть? можно мы немножко зачифирим? Кореш, понимаешь, подстыл, подлечить надо бы. А в общаге, сам знаешь, сколько оглоедов, посидеть не дадут.

– Да заходите, мужики, мне вы не мешаете.

Следом за Женей-Володей в вагончик втиснулся Фокстрот – очень худой, сутулый мужичок. Он действительно часто и надрывно кашлял. Заварили чифирь в пол-литровой  кружке. После того, как он настоялся и был разлит по стаканам, завязалась немногословная беседа.

– Паршиво кашляешь, браток, крепко застыл. – Заметил Женя-Володя.

– Да уже двадцать лет как кашляю.

– А где ж тебя так? На Северах что ли? У хозяина?

– Какой на хрен у хозяина? В Витебске. Стопорнули одного фраера на понтонном мосту, а фраер непростой оказался – пришлось в воду прыгать. А на дворе ноябрь стоял, льдины плавали.

При этих словах я оторвался от нарядов и с удивлением уставился на Фокстрота. Эту историю я уже слышал много лет назад, в далеком детстве.

Когда отец вернулся с фронта, ему сшили кожаное пальто. Вероятно, из-за недостатка в послевоенное время нужного материала, его шили из кожи, которая шла на голенища офицерских сапог. Пальто весило не меньше пяти-шести килограммов, но выглядело добротно и внушительно.

У нас гостили родственники из Москвы. Поезд, которым им предстояло возвращаться, уходил из Витебска поздно, трамваи уже не ходили, а такси в то время не существовало в принципе. Собираясь провожать гостей, отец достал из шкафа свое парадно-выходное пальто.

– Саша, одень телогрейку, – запричитала мать. – Снимут бандиты на улице, а то еще, не дай Бог, прибьют за пальто.

Следует заметить, что в начале пятидесятых в Витебске, как, впрочем, и в иных послевоенных городах, криминальная обстановка буквально зашкаливала, поэтому ограбления случались даже средь бела дня, а ночью по городу вообще было опасно ходить.

– Роза, перестань, кому нужно это пальто? – невозмутимо ответил отец и, несмотря на все уговоры матери, отправился провожать гостей при полном, так сказать, параде.

Назад с вокзала он возвращался через понтонный мост. Кировский мост был взорван во время войны, а восстановили его только в пятьдесят шестом. Все эти годы каждую весну рядом с ним наводили понтонный мост, который стоял до поздней осени. Пройдя большую часть моста, отец заметил, что с противоположного берега ему навстречу выдвинулись три неясные фигуры. Когда они подошли поближе и остановились, он увидел трех молодых парней. В руках поблескивали ножи.

– Снимай, фраер, кожан, – сипло бросил один из них.

– Кожан? Сейчас, – ответил отец и начал медленно расстегивать верхние пуговицы пальто.

Неожиданно в руке у него блеснула вороненая сталь привезенного с фронта парабелума. В промозглом осеннем воздухе повисла напряженная тишина.

– Бросайте ножи в воду, – после непродолжительной паузы негромко проговорил отец.

Повторять это ему не пришлось.

– А теперь раздевайтесь.

– Да ты, фраер…

Две пули ушли в дощатый настил моста прямо у ног бандитов. Спустя минуту они стояли перед ним в одних трусах.

– Трусы тоже снимайте.

– Ты что, мужик…

Еще два выстрела, и через секунду они уже стояли абсолютно голые, поеживаясь на холодном ноябрьском ветру, прикрывая руками единственное оставшееся у них богатство.

– Прыгайте в воду.

Последовала небольшая заминка, но после очередного выстрела все трое дружно исполнили приказание.

– Эй, вещички не забудьте подобрать, – крикнул вдогонку уплывающим отец и столк­нул сапогом в воду валявшуюся на мосту одежду.

Женя-Володя с Фокстротом молча пили чифирь и курили. Затем помыли за собой посуду и ушли. Я поднялся из-за стола и с интересом глядел через мутное окно вагончика на удалявшуюся в сторону общежития сгорбленную спину Фокстрота.   

Акивино счастье

Мой дед Акива был из тех людей, которые, выбрав однажды профессию, остаются верными ей всю свою жизнь. Он с детства любил лошадей и впоследствии работал ломовым извозчиком. В Одессе их называли биндюжниками, а если попытаться перевести это на современный язык, то он занимался крупногабаритными грузоперевозками на гужевом транспорте. В войну он служил в артиллерии, поскольку у нас она была на конной тяге, то, соответственно, тоже при лошадях. Когда война закончилась, солдаты везли домой из освобожденной от нацистов Европы подарки родным, и другие, нужные или ненужные, просто понравившиеся вещи – патефоны, аккордеоны, картины. Акива закончил войну в Румынии и, непонятно каким образом, пригнал оттуда в Витебск двух породистых вороных. Одного он продал и на вырученные деньги построил дом, поскольку семья жила в землянке, а на другом проработал всю оставшуюся жизнь.

В молодости дед был высоким, здоровым парнем. В те далекие двадцатые, а точнее в их самом начале, когда и произошли описанные выше события, их семья жила в Добромыслях. Когда у Акивы остро назрела потребность жениться, отец подарил ему, для солидности, часы «Павел Буре» с серебряной цепочкой и повез свататься в Оршу.

Оршанская невеста Акиве не понравилась. Не понравилась тем, что, готовя яичницу, выбила яйца на холодную сковороду. Ну, сами понимаете: никудышная хозяйка, поэтому возвращался он в явно подавленном состоянии.

Дома отец сказал ему:

– Не грусти, сынок, есть у меня в Скрыдлеве друг Касрил, у него дочка. Мы с ним, когда вы еще маленькие были, уговорились вас поженить.

Назавтра Акива поднялся затемно, запряг коня и поехал в Скрыдлево. Добрался туда он только к вечеру. В сельском клубе гуляла молодежь. Акива зашел, огляделся и тихонько пристроился в углу на лавке.

– А которая из девок Касрилова дочка? – спросил он у сидящих рядом старушек.

– А вонь тая рыжая, Манька. А ты хто будешь?

– А я с Добромыслей, приехал свататься.

– Ага, хорошая девка, бери, не прогадаешь, – удовлетворенно закивали старушки и снова занялись своими разговорами.

Манька – веселая, разбитная комсомолка в красной косынке – была в клубе заводилой. Акива весь вечер наблюдал за ней, и его уже нисколько не беспокоило, какая из нее получится хозяйка, он думал только о том, как бы поскорее усадить ее рядом с собой в телегу и увезти домой. Возможно, в наши дни подобное явление назвали бы любовью с первого взгляда, но Акива таких слов не знал. Он подошел к девушке и попросил ее выйти с ним на минутку из прокуренного клуба подышать свежим воздухом. Когда они оказались на улице, он рассказал ей, кто он и откуда, что их отцы давно, еще в детстве, решили их судьбу и что он приехал к ней свататься. В ответ Манька фыркнула и повернулась, чтобы уйти. Еще бы! Она комсомолка и первая на селе красавица, а тут какая-то деревенщина в мазаных дегтем сапогах предлагает идти за него замуж!

Акива не долго размышляя, поймал девку за косу, кинул ее на воз, стеганул коня и сам уже на ходу запрыгнул в телегу.

– Рятуйте, люди добрыя! – только и успела крикнуть Манька.

В клубе поднялся переполох – Маньку украли! Сельские хлопцы повскакивали на коней и пустились в погоню выручать своего комсомольского вожака. Акива, одной рукой удерживая вожжи, другой неторопливо вытащил из сена маузер и пару раз пальнул из него над головами преследователей. Это возымело эффект – погоня благоразумно отстала. Выехав за деревню, он остановился. Манька на возу тихонько плакала.

– Что ж ты наделал! Опозорил меня на всю деревню. Теперь батьке дегтем ворота вымажут, замуж никто не возьмет.

– И правильно. Не за кого тебе тут замуж идти – вон, все твои кавалеры, кто куды, поразбежались. Я тебя замуж возьму.

Они проговорили всю ночь, а на утро Акива подъехал к Манькиной хате и попросил у отца ее руки. Родителям он понравился, и они дали свое согласие.

На телегу погрузили нехитрый дочкин скарб, поплакали на дорожку, проводили до околицы, попрощались. Акива стеганул коня, и они с Маней отправились в свою долгую и счастливую жизнь.