В Глуске на Мыслочанской горе в 2009 году поставили новый памятник жертвам Холокоста – из 2000 человек, погребенных здесь, восстановлена лишь половина имен. От погрома спаслось около ста человек: их голоса – это эхо мировой трагедии моего народа.

 

Моя мама Гофман Хая Менделевна – учительница математики, спасла меня, мою тетю Хану Букенгольц – сестру своего мужа Баруха, погибшего при защите Брестской крепости, и еще 15 детей, родители которых покоятся в этой братской могиле. Десять месяцев мы добирались от Глуска до Урала. Мне удалось уже перед смертью мамы, 80-летней женщины, потерявшей за годы войны двух братьев – воинов Красной Армии, и отца, убитого его же соседом-полицаем (могилы их неизвестны), записать ее рассказ об этой трагедии.

И теперь памятник в Глуске  – это не просто дань памяти погибшим здесь, но и всем людям, которые родились на этой земле, жили, создавали семьи, продолжали род свой, стали историей этого края.

Много веков назад поселились здесь их предки: работали, дружили, любили и жили надеждой, что эта земля станет их родиной – основой жизни их рода, здесь они передадут в наследство детям традиции и обычаи, которые несли в себе после двухтысячного изгнания со своей исторической родины. На протяжении всей истории народа были погромы и войны, болезни и беды, но они, сопротивляясь, выживали и верили, что Бог не покинет их.

В наши дни от всего еврейского племени глусского края осталась лишь одна семья – известного журналиста и писателя Наума Сандомирского, который стал признанным летописцем его истории.

Оставшихся в живых в мировой бойне судьба разбросала по всему миру: Израиль и Россия, США и Австралия, Германия и Канада…

Я и мои дети – тоже потомки глусских евреев. Как поздно приходит прозрение, что каждый из них не только последний свидетель и жертва той трагедии, но и живая память о ней...

После смерти в 1989 году одного из жителей Глуска, моего родного дяди Букенгольца Моисея Израилевича, который потерял жену и двух маленьких детей (они покоятся в могиле на Мыслочанской горе), отца и пятерых братьев, погибших воинами при защите своего отечест­ва, который во время войны был партизаном в этих краях, я случайно обнаружил его рассказ, записанный на магнитофонной пленке.

Прошло двадцать лет, как отзвучал его живой, дрожащий от страданий измученной души голос. Он говорил на идише. Я привожу рассказ в переводе на русский язык.

Моисей Букенгольц
Рассказ первый

У нас был командир Комаров (настоящая фамилия Корж). Он сам из Западной Белоруссии. Воевал на многих фронтах, на Халхин-Голе, был известным человеком. Он учил нас, как и когда надо нападать,  – был большой стратег. У него была хорошая разведка – всегда вперед посылал сначала троих, которые разузнавали, где немцы, сколько их и кто у них главный. Немцы были лучше нас вооружены, и Комаров нас инструктировал, как и где действовать.

Например, вечером мы окружали местечко – и начиналась перестрелка с двух сторон. Однажды немцы спрятались за амбразуры. Мы им предложили: «Выходите, вам ничего не будет». Они не выходят. Тогда мы их из пулемета 45-го калибра. Это большой пулемет. Шквальный огонь. Но никто из немцев не вышел, потому что они знали: если выйдут – их все равно убьют.

Жизнь была трудной в отряде: страдали от голода и холода, спали в землянках на нарах, в дождь и снег ходили в лаптях, которые плели мы сами. И все же болели очень редко, были здоровыми.

Каждая группа партизан получала от командира задание: разгромить полицейский гарнизон, взорвать мост, железную дорогу. Приходилось делать марш-броски на десятки километров в любую погоду, таща на себе оружие, гранаты, взрывчатку.

У некоторых евреев-партизан неподалеку от партизанских стоянок прятались семьи, которым удалось бежать от немецких погромов: дети, женщины, старики. В отряд их не принимали, так как в случае приближения немцев отряд тут же менял свою дислокацию – с детьми и стариками это было невозможно. И те евреи-партизаны, семьи которых прятались рядом с отрядом, навещали их и иногда оставались с ними ночевать. Однажды командир одного из партизанских отрядов узнал об этом и отдал приказ: за нарушение партизанской дисциплины пойти и всех спящих расстрелять. После вой­ны очевидцы, которые знали этого командира, указали на него, и его посадили в тюрьму.

1942 год был очень тяжелым для всех жителей оккупированных территорий. Немцы лютовали, они поняли, что поддержки от населения нет и не будет. Партизаны каждый день наносили немцам ущерб, нападали на гарнизоны, взрывали поезда. Немцы мстили за это.

20 января 1943 года партизаны повсеместно вышли на железные дороги и одновременно взорвали множество железнодорожных путей.

Стали поговаривать о скором окончании войны. После сталинградского поражения немцы особенно ужесточились, убивали местное население и рьяно принялись за нас – партизан. Но далеко углубляться в леса они боялись не только ночью, но и днем.

Когда партизаны ловили группу немцев, заставляли их рыть самим себе ямы и расстреливали. Среди немцев все чаще попадались те, что начинали плакать и просить о пощаде: мы не виноваты – это Гитлер заставил нас убивать. Мы не чувствовали к ним жалости и убивали их так же, как они убивали наших стариков и маленьких детей.

...Немцы передвигались на фурах, а мы на телегах. Нас было уже тысячи. Немцы устраи­вали блокады партизанских районов. И тогда командир Комаров повел нас через болото.  25 километров, куда не ступала нога человека. Трясина затягивала, можно было в ней утонуть. Шли по горло в воде.

Среди нас были и дети: семилетние, восьмилетние. Они тоже хотели воевать, иногда их посылали в разведку, дети могли разузнать больше, чем взрослые. Они приходили и рассказывали, где находятся немецкие солдаты, и мы уже, зная, шли подготовленные. Иногда из деревни к нам приходили проводники, они тоже рассказывали, где находятся немцы и как их обойти стороной. В 1944 году, когда немцы отступали, они шли через деревни, часто сгоняли всех жителей в церковь и поджигали. Были такие случаи, что, проходя по деревне, они расстреливали даже собак и кошек.

Когда немцы отступали, они, чтобы скрыть свои преступления, заставляли местное население стаскивать уже разложившиеся трупы в одно место, перекладывали их бревнами ряд за рядом – и сжигали.

Красная Армия прогнала немцев, партизаны вышли из лесов и соединились с ней. Молодых мобилизовали и отправляли с регулярными войсками дальше на запад. А те, кто постарше и были уже измождены, оставались на освобожденных от немцев территориях и начинали восстанавливать нормальную жизнь. Тех людей, которые были специалистами в мирных профессиях, в армию не призывали.

Наш отряд соединился с Красной Армией в Пинске. Почти все партизаны были из Западной Белоруссии.

Меня, как специалиста, оставили в городе.

Перед самым воссоединением с Красной Армией в нашем отряде собрались командиры и начали обсуждать награды для каждого бойца. А я, кроме всего прочего, был еще и писарем при штабе, вел списки партизан и отчетность о боевых действиях.

Встал один из командиров и стал просить для своих партизан награду, такую или другую: орден или медаль. Вскакивает другой командир, который был с нами три года. Он в начале войны убежал из плена от немцев, пристроился в деревне к одинокой женщине и жил с ней. Партизаны настаивали, чтобы он, офицер, пошел с ними воевать, но он отказывался. Тогда его связали, утащили в лес и объявили: «Выбирай: или будешь с нами в отряде, или мы тебя расстреляем». Так он сделался партизаном. Когда стали зачитывать представления к наградам, как только звучала еврейская фамилия – награда была ниже. Я был в партизанах три с половиной года. Но моя фамилия Букенгольц Мойше – мне дали более низкую награду. Считалось, что если еврея приняли в партизаны – это уже ему награда, а то, что он воевал и подвиги совершал, это в расчет не брали. Так вот, встает этот командир, который у женщины вначале прятался, смотрит на себя в зеркало и говорит: «Посмотрите на меня. Я похож на пархатого жида? Почему мне такая малая награда?» А я сижу около двери, только что вернулся с боевого задания и при мне был еще пистолет. Я говорю ему: «Что вы сказали? Вы похожи на пархатого жида? Вы? Ах, ты свинья самая настоящая! Как ты можешь так говорить?! Я никогда в жизни не видел, чтобы еврей валялся в грязи пьяный, как ты. Все евреи, которые были в партизанах, заслужили самые высокие награды. Они все лучше тебя и были в партизанах дольше, чем ты. А ты стоишь и диктуешь, какую кому медаль давать. Разве можно на тебя положиться и верить твоим словам?! Разве можно, чтобы ты командовал людьми, когда ты хуже их?! Ты помнишь, как тебя привели в лес со связанными руками? Тебя заставили стать партизаном, чтобы сделать человеком. А ты теперь говоришь такие слова!». Я вынул свой пистолет и сделал вид, что хочу выстрелить. И он вынул свой пистолет и залепетал: «Ой, Миша, ты же был таким хорошим партизаном». И все командиры наперебой начали вспоминать, какой я хороший кузнец, как это опасно – идти на боевую операцию ночью в лютый мороз, а лошадь не подкована, как я оружие ремонтировал и делал взрывные устройства, как участвовал по многих самых сложных боях по разгрому немецких гарнизонов и подрыве железных дорог, как обшивал всех, а женщинам из одеяла шил бурки, чтобы они не ходили босиком, как стриг всех… Он услышал, что все обо мне хорошо отзываются, и говорит: «Миша, зачем мы будем с тобой стреляться?» И сам начал перечислять то хорошее, что я делал в партизанах. «Да, – я говорю, – это все так. Но я не ожидал, что ты встанешь и скажешь то, что ты сказал». У меня просто схватило сердце. И тут все командиры начали меня успокаивать: «Ну, что ты, Мишенька (меня в партизанах называли так ласково), ну, что ты, успокойся – он не хотел… Просто лишнего выпил и говорит черт-те что…»

После войны партизаны почти каждый год собирались на местах боев, там, где находилась наша база, мы часто встречались, 9 Мая – это самый большой праздник.  Все партизаны – боевые товарищи. Мы не прятались в лесах, а вместе ходили на смертный бой: среди нас были белорусы, русские, евреи, армяне, поляки, китайцы. 9 Мая мы дарили друг другу хорошие подарки. У меня до сих пор сохранился приемник, который мне подарили через год после войны, когда мы первый раз собрались – это святая память о моих друзьях. Государство партизану каждый год выдавало подарок на 30-40 рублей, всем одинаково. Все делалось очень дружелюбно, с уважением. Потом мы стали встречаться по месту жительства, а в лесу собирались раз в десять лет – приезжали из всего Советского Союза. Мы устраивали костер, ходили по партизанским местам, вспоминали.

До смертного часа не забудется одна история. В ту ночь в карауле стоял Янкев – кузнец из Слуцка. У него были золотые руки, и если он делал работу, она выглядела, как заводская. Шел командир и крикнул: «Кто здесь есть?» А он ответил не сразу, только на второй окрик: «Это я!» Командир спросил: «Что ты здесь делаешь?» Он ответил: «Я стою на посту, караулю». Тогда командир говорит: «Как ты караулишь, если я здесь стою уже пять минут вместе с лошадью, а ты не окликаешь?! Ты, наверное, спал». Назавтра рано утром командир отряда Комаров велел двум партизанам отвести этого кузнеца в лес. Мы смотрим: прошел день, два, три. а где наш Янкев? И тогда один русский сказал, что его увели за два километра и расстреляли, там же и похоронили. Когда мы собирались на встречах и начинали вспоминать, всегда говорили, что где-то есть место, где лежит наш Янкев – совершенно невиновный молодой парень.

После войны Комаров (Корж) занимал в правительстве Белоруссии высокий пост. Был хорошим командиром, но в душе у меня все равно остался осадок, потому что я не могу забыть смерть Янкева. Были и другие случаи, когда виноватыми делали евреев. Однажды два партизана вернулись из разведки. Один из них, еврей, держал в руках хлеб. Комаров спрашивает: «Где ты взял этот хлеб?», тот отвечает: «Дали мне в том доме, куда мы заходили». Комаров без слов ударил его в лицо кулаком так сильно, что он упал, почти потерял сознание. А Комаров сказал: «Ты не имел право отбирать у наших крестьян хлеб». Второй партизан был русский. И ему командир не сказал ни слова. А ведь этот парень сам ни крошки не съел, а принес голодному командиру.

Почему мы не жаловались? Это было бесполезно – могло обернуться против тебя.

...Каждый день в молитвах я вспоминаю безвинно погибших людей. В партизанах молиться было опасно – над твоей душой стоит комиссар. Те, кто хотел молиться, делали это ночью, став лицом к дереву. У меня в начале войны был а сидрл (маленький молитвенник). Я молился в особых случаях и по возможности.

Однажды мы возвращались после большой операции. Въезжаем в лес, который находился в 15-ти километрах от нашей партизанской базы. Это было в 6 часов утра. Вдруг я отчетливо слышу голос. Читают молитву «Кол Нидрей». Представляете, что было со мной?! Я же все понимаю, каждое слово. Оказалось, молился польский еврей – пожилой человек. Обычно «Кол Нидрей» произносят в Йом Кипур.

Я подошел к этому еврею и говорю, что слышал, как он молится. А мы везли в отряд провиант. Там были хлеб, сыр, мясо – мы у крестьян в деревне взяли. Я беру буханку хлеба, мяса и сыра, даю ему за то, что он так молился! У евреев так положено: отблагодарить того, кто молится за других. С тех пор я пою эту молитву на все праздники: Песах, Швуэс…

У нас были считанные люди, которые молились, и я среди них. И молились, когда, не дай Бог, случалось несчастье, или после тяжелого боя, когда ты остался жив. Бывало, отойдешь в сторону и молишься, благодаришь Бога, что ты остался жить. Был один старик Абрам, очень набожный, отец моего друга, будущего моего шурина – он всегда молился…

 

Недавно на презентации журнала «Мишпоха» я услышал рассказ одного из тех, с кем мы могли лежать в одной братской могиле на Мыслочанской горе.

Когда началась война, мне был год, ему – двенадцать лет.

Мендел Рубинсон
Рассказ второй
«Миньян»

Мой отец, Шлема Иосифович Рубинсон, родился в 1890 году в Глуске в доме на улице, которую позднее назвали Советской. В 1924 году он работал в Днепропетровске переплетчиком и наборщиком. Накопил денег, построил мельницу в деревне Малиновка. Но в 1929 году советская власть ее отобрала, и он начал работать грузчиком и плотником. В 1936 году закончил в Паричах курсы по крахмально-тепличному производству и до самой войны работал в артели «Красный пекарь». У него родилось трое детей, и только он построил дом – началась война…

27 июня 1941 года был первый налет фашистов на бронемашинах в Глуск. Работала еще парикмахерская, и какой-то немец зашел постричься. Наша учительница и с ней человек лет двадцати вручили цветы немецкому экипажу.

Когда к нам вошли первые немецкие части, мы еще не знали, что такое «юде».

Работала паровая мельница, крестьяне привозили молоть зерно. И вдруг – бомбежка, и все подумали, что это вернулась наша Красная Армия. Оказывается, в лесу под Глуском спрятались остатки отступавших наших войск. Завязался бой, и вскоре немцы опять вошли в город. Первым делом они начали выяснять, есть ли коммунисты и комиссары.

Помню, проехал по нашей улице крестьянин верхом на лошади, потом едет обратно, а за ним взвод немцев. Потом мы узнали, что к нему в деревню Поблин, в четырех километрах от нас, пришли оставшиеся в живых после боя за Глуск наши командиры, он привел их к себе на сеновал, закрыл сарай и сообщил немцам. Сарай подожгли. В нем прятались командиры. Об этой истории написал маршал Жуков в своих воспоминаниях.

И с первых же дней фашистской власти была объявлена охота на евреев. Начали строить гетто в районе Вала, там был костел, напротив парка «Артель Ким». Людей вылавливали, уводили на Мыслочанскую гору, расстреливали и трупы заливали смолой. Евреи тайно приходили в дома своих нееврейских соседей. Первое время их прятали по сараям и погребам. Но вскоре вышел указ: «За укрывательство еврея – расстрел».

Последняя акция против евреев началась 9 декабря 1941 года в жестокий мороз. К нам утром пришел паренек из Бобруйска и сообщил, что у них убивают всех евреев. Эта весть быстро облетела округу, и люди стали разбегаться за город к реке Птичь, но часовые стояли по всему периметру Глуска и стреляли. И люди начали возвращаться к своим укрытиям.

Помню, бежал я по улице, стоят три женщины и обсуждают, что происходит. На углу улиц Советской и Горького (тогда Петухова) уже грабили еврейские дома – выносили все, что могли утащить. В это время проходил взвод полицейских. Я прибежал домой, а там уже нет никого. Начал обегать дома, где прятались евреи – кругом пусто. В одном дворе встретился со своей двоюродной сестрой и тетей, и мы дворами пробрались к реке Птичь – к дороге на Бобруйск. Увидели убитого парня на обочине. Пришли в Заречье, там у отца были знакомые. Маруся спрятала нас на печь, дала хлеба и кусочек сала – тогда я впервые ел сало. Утром мы ушли от нее и отправились в Березовку. Стали ходить по деревням. В Клецке нас накормили латыши, потом на каком-то хуторе спрятал хозяин-поляк. Он был связан с партизанами.

Через несколько месяцев нас нашел отец и рассказал о себе. Когда началась облава, он с моей мамой и двумя дочерьми спрятался в каком-то сарае и зарылся на сеновале. Их обнаружила хозяйка – жена помощника начальника полиции Кулешовского. Она пошла к деверю посоветоваться. Тот говорит: «Надо их вывести – они были с отцом друзьями по несчастью, оба раскулачены». Деверь пришел к отцу и указал маршрут, где не было часовых. По дороге отцу сказали, что видели меня. Так он нашел нас.

Во время этого погрома спаслось человек семьдесят. Целиком спаслась лишь одна семья Абрама Кацмана – семь человек.

Почти год мы скитались по деревням и болотам. Попрошайничали, собирали ягоды, работали на крестьян, жили в подвалах и чаще всего прятались в лесу.

Наконец, нам помогли связаться с партизанским отрядом, которым командовал Шевяков. Мы пришли, а нас не берут: отец старый – 52 года, и при нем я, мальчишка 12 лет. Потом мы нашли другой партизанский отряд, которым командовал Чарлин Ян Янович. нас взяли. И началась лесная партизанская жизнь.

Командир бригады Павловский привез из Москвы типографию, и отец стал работать наборщиком. Первый номер газеты «Полесье» выпустили в 1943 году. Ответственный редактор Камотский. Я был рядом с отцом. Это была первая газета Полесского подпольного обкома партии.

Мы с отцом были партизанами до освобождения нашего края.

После войны отец работал техником «Красного пекаря», начальником производства. Когда он вышел на пенсию, я забрал его к себе в Ленинград. Там он умер 24 сентября 1981 года. Всю жизнь, два раза в год, он привозил подарки в деревни Каменка и Городок. Когда я сказал ему однажды, что трудно в его возрасте ездить, он задал мне вопрос: «Ты помнишь наши клятвы?»

Мне не было тогда еще и тринадцати лет. В марте 1942 года отец, отпросившись у командира на один день, взял меня с собой. Когда мы вошли в глухой лес, он строго наказал, чтобы я никому не рассказывал о том, что увижу. Мы разожгли костер, и вскоре к нам начали подходить евреи из разных партизанских отрядов. Все тихо беседовали. Я понял одно: что они собрались тайно. Десять человек. Но кто-то сказал, что для этой молитвы все должны быть старше 13-ти лет. Больше никто не пришел. И тогда решили, что ради дела, на которое они собрались, Бог простит их: каждый должен был взять обязательство после победы помогать людям, больше других пострадавшим от войны.

Йом Кипур – «день искупления», судный день, самый святой из еврейских праздничных дней: именно в этот день, согласно традиции, на небесах решается судьба человека – будет ли его имя записано на следующий год в Книгу Жизни. Принято подкрепить молитву добрыми делами или дать клятву выполнить их..

И отец, девяностолетний старик, повторил мне клятвы каждого, сказанные тогда в лесу.

Один поклялся: «Будет после войны много вдов – буду им помогать».

Другой сказал: «Будет много сирот в детских домах – буду их воспитывать».

Третий произнес: «Будет вдова с детьми – женюсь и воспитаю».

Четвертый сказал: «У кого нет коровы – куп­лю ему».

Пятый поклялся: «Просящему милостыню – отдам последнюю копейку».

Шестой произнес: «Усыновлю детей из многодетной семьи, оставшихся без родителей».

Седьмой сказал: «Строящему дом – буду помогать бесплатно».

Восьмой поклялся: «Буду ходить по домам евреев и изучать с их детьми Тору».

Мой отец сказал: «Будет много инвалидов и бездомных – буду помогать им».

Из девятерых, давших эту клятву во время войны, погибли восемь человек. Живым остался мой отец и до конца дней исполнял сказанные им слова.

Борис Роланд,
г. Минск, Беларусь

Произведения Бориса Роланда читайте на сайте www.borisroland.com