Евреям – выйти из строя

5 сентября 1941 года в Богушевске произошел первый массовый расстрел мирных жителей. Был он произведен утром, на тогдашней окраине поселка, в устрашение всем живым.

Утром машины ворвались в Богушевск, высыпавшие из них солдаты стали сгонять на окраину всех, кто попадал под руку. Немцы были в ярости: ночью на повороте с шоссе Витебск–Орша колонна их машин была обстреляна партизанами. Мало этого, в Богушевскую комендатуру бросили гранату. Наказать!

Хватали всех: стариков, детей, мужчин, женщин, идущих на базар, в магазин, работающих на огороде…

Сначала гауптман объявил, что было произведено нападение на солдат вермахта и за это последует наказание. Партизаны должны выйти вперед и честно признаться в содеянном. Собранная толпа недоуменно переглядывалась. Партизаны? В Богушевске? Да ведь у нас тихо.

Комендантский час! Никаких хождений, иначе расстрел!

Гауптман нервничал. Но тут один из полицаев обратил внимание офицера: в толпе много евреев. Значит, двойная выгода: и за партизанское нападение рассчитаться, и «решить еврейский вопрос»!

Последовал приказ: «Евреям – выйти из толпы».

Еще не понимая, что к чему, стали выходить.

Старушка Бляхман – у нее два сына-офицера на фронте…

В это время полицаи притащили зубного врача с женой...

Вот вышла из толпы учительница младших классов Пучкова (по мужу) с маленькой дочкой на руках, следом за ней вышла ее сестра, студентка из Ленинграда, приехавшая на каникулы...

Выходили старики, старухи, женщины с детьми. Вышел и пьянчужка Янкель, уже успевший «глотнуть»...

Полицаи притащили Гиту Глезину! Что, и свекор со свекровью не спасли? Краса-а-вица Гита,| действительно была красавицей. Муж, уходя на фронт, наказал родителям беречь молодую жену пуще глаз. Вон они тут, свекровь заплаканная, старик хмур и хромает – видно, досталось...

Больше семидесяти человек…

Они так и не поняли, чего от них хотят. Но тут отогнали две машины, стоявшие на дороге, и все увидели вырытую яму. Толпа содрогнулась, женщины, дети заплакали. Но еще не верилось. Как? За что?!

Уже вели к краю первых, и застрочил пулемет…. Толпа затихла, онемела от страха... Соседи, друзья уходили в мир иной, и ничего сделать было нельзя.

Стоял в толпе Филимон Пучков. Это его невестку поставили под пулемет. Что он скажет старшему сыну Анатолию после войны? Как вымолит прощение у людей, у Бога?

А пулемет строчил… Уже вытаскивали из толпы комсомольцев, тех, кого подозревали в связи с партизанами...

На тот день «еврейский вопрос» был решен... Но только на тот день: евреев в поселке перед войной жило 85 процентов.

После этой акции молодежь, не надеясь на кого-то, стала уходить в лес. Почти каждую ночь чья-то тень пробиралась огородами и ныряла в темноту кустарника. Немцы усилили охрану, очистили от леса полосу в 300 метров! Но люди продолжали уходить.

Полицаи выискивали семьи, из которых молодежь ушла в партизаны. Стариков хватали и тащили в школу. Под школой вырыли большую яму, устроили там пыточный бункер. О нем слышали все. Начальник полиции Пашка Стук, не стесняясь, хвастался этим.

А увидели пыточный бункер уже после вой­ны: комната под землей, примерно четыре на восемь метров, закрывавшаяся сверху толстым листом железа – нажал кнопку, и все! Она и сейчас находится в земле, эта комната пыток. Когда строили церковь на месте школы, ее засыпали строительным мусором.

...Чуткую ночную тишину часто нарушали выстрелы, а иногда, поближе к утру, по Вокзальной, от школы в сторону леса шли тяжело груженные машины. Пашка Стук приговаривал: «Жидов скоро под ноль сведем, и краснопузиков попотрошим!». Под краснопузиками он подразумевал подпольщиков и партизан.

Особенно взъярились немцы, когда танкис­ты, отремонтировав три танка «Т-26», с помощью подпольщиков угнали их к партизанам в полк Садчикова.

Машины гудели почти каждую ночь. Куда же уходили немецкие ночные «транспорты смерти»?

Они пересекали нынешнюю улицу Горовца и шли дальше в лес. Там, за лесом, находились небольшая деревенька Осетки и болото. Вот туда, к этому болоту, и направлялись машины. Избитых, истерзанных людей бросали в болотный омут. Без лишнего шума. И убежать не удастся: объятия болота – дело не шуточное.

Война... Ураганом пронеслась по нашей земле. Больше половины Богушевска было уничтожено: бомбежки, обстрелы, пожары... Люди, возвращаясь домой, жили в землянках…

Конечно, к первой послевоенной зиме не всем успели дать крышу над головой, но вторую зиму Богушевск встречал в домах. В домах – это слишком громко сказано! Но из землянок вылезли.

Разрастался Богушевск. Пошла дальше на восток улица Вокзальная. Теперь она носит имя лейтенанта Владимира Горбунова, погибшего 24 июня 1944 года – накануне освобождения Богушевска. И длиннее стала почти в два с половиной раза. Последний поворот направо – улица Оршанская. Дома по обе стороны, но за восточными домами – обрыв.

Прошли годы, поработала мелиорация. Обрыв – это бывшее болото. Можно строить дома, но никто не изъявляет желания: там останки погибших жителей Богушевска. Знают об этом все. Знают и молчат. Ни памятного знака, ни мемориальной доски. Нет «документальныхподтверждений» кошмарных злодеяний. ни немцы, ни Пашка Стук документов не оставили, и свидетелей уже тоже не осталось – в этом году 67 лет со дня освобождения поселка.

Улица Вокзальная, 16

Когда умер мой дедушка, мне исполнилось четыре года, и все, что происходило до этого, – за плотным туманом времени.

А вот с этого момента память фиксировала события с фотографической точностью.

Казалось, что делить двум соседкам, двум вдовам? Однако мира между ними не было, как, впрочем, не было и войны.

Залманиха, так звали на улице бабку Фруму, жила в своем домике одна: сыновья один за другим полегли на необъятных полях сражений, муж умер через пару лет после войны, Были где-то племянники, но они приехали лишь на похороны деда Залмана и, честно говоря, их я не помню.

Моя бабушка Фрума-Эстер характер имела самостоятельный, независимый и, несмотря на все невзгоды жизни, она держалась, как гвоздь. Достаточно сказать, что, когда у нее на руках умер шестилетний младший сын от брюшного тифа, она за эти сутки стала совершенно белой, но это не помешало ей предпринять все меры, чтобы быстрей покинуть ненавистную чужбину. Так мои предки оказались в Богушевске.

Теперь уже судьба пожалела бабушку: сын, Лёва, прошел всю войну – от Бреста до Москвы и назад, до Берлина, был ранен и дважды контужен, но остался жив! Дочь Раиса, ушедшая в армию вольнонаемной, прошла в составе Первого Прибалтийского фронта от Городка до Кенигсберга, отделавшись легким ранением.

Ну, разве это не подарок судьбы?!

А дом! Пусть над мамой смеялись однополчане: «Дом! 5 х 6! Раиска, у людей собачья будка больше!» Но для моих родных это был ДОМ! И он уцелел в войну! Его не разбомбили, не расстреляли, не сожгли! В нем только жили немцы в войну.

Залманихин дом тоже уцелел – может, там тоже жили немцы?

Когда умер дедушка, бабушка сильно заболела. Давление у нее и раньше подымалось, и ее – по привычке – продолжали лечить от гипертонии. А ей все хуже и хуже. К счастью, в это время моего дядю из Казахстана вернули в Белорусский военный округ. Обустроившись в Минске, он приехал и забрал ее в госпиталь. У бабушки оказался сахарный диабет. Пока все это происходило, я оказалась «вольной птицей». Ну, не то, чтобы совсем, но гулять во двор меня выпускали одну. Зима стояла снежная, заборы между домами утопали в снегу, ледяная корка была крепкая, и я гуляла по всему двору, по огороду бабки Фрумы…

Уже не помню, как это получилось, но однажды бабка Залманиха позвала меня к себе в дом. И я попала, как писал Корней Чуковский, в «чудо-чудо расчудесное». Нет, первая комната была без особых изысков: слева на полкомнаты была печка (и у нас такая была), справа, вдоль всей стены и у стены напротив входа, – лавки (у нас таких не было). Но зато вторая комната поражала воображение. Если в первой было одно окно на север, то в следующей – одно на север, а два – на запад.

Была вторая половина дня, солнце светило в эти западные окна, и от этого они казались еще больше, еще светлее. Справа у стенки стоял стеклянный шкаф, и сквозь прозрачные двери были видны какие-то полосатые куски ткани. Их было много, они лежали почти до самого верха. Я такого еще не видела.

– Что это? – не выдержала я.

– Талесы, – просто ответила бабка.

Это звучало в ее устах просто и обыденно, как будто она сказала «картошка». Только я-то это слово слышала первый раз. А расспросить было как-то неудобно.

Но что-то еще сияло в комнате, кроме окон. Я повернулась налево… На небольшом изящном столике стояла небольшая переносная кафедра, а вот от нее и шло сияние... Покрыта кафедра была каким-то полотном, на котором солнцем сияла вышитая гладью звезда. Это уже потом я разглядела за стеклом какие-то свитки, это потом под вышивкой я увидела золотые кисти. Это потом мне моя подружка и соседка Люська объяснила, что сюда, в этот дом собираются по субботам евреи молиться.

Евреи? Какие евреи? А мы – кто? А что такое молиться?

Люська была старше меня на три года, и по субботам ходила к бабе Фруме зажигать печку.

– Я ничего не могла понять: моя бабушка всегда топит печку сама, а почему Залманиха не может?

– Ты ничего не понимаешь, – ворчала Люська, – им нельзя!

– А почему моей бабушке можно?

– Вы не такие евреи! – сердилась Люська.

Но это еще что! Когда моя бабушка узнала о моих визитах к Залманихе, в ход пошла «тяжелая артиллерия». Мама объяснила мне, что ходить нам туда незачем. Они – верующие евреи, а мы – люди советские. Какой может быть Бог? Если бы был Бог, разве он бы допустил такую войну?!

Я тогда еще мало знала о войне, хотя бабушка рассказывала, что два ее брата и мужья двух сестер погибли на войне, погибло шестеро бабушкиных племянников. У дедушки в Витебске утопили сестру с мужем, дочерей, невесток, внуков... Во Франции в войну погибла вторая дедушкина сестра со всей семьей...

Я тогда понять не могла: как можно утопить людей?! Это потом, с возрастом, я услыхала историю гибели витебских евреев.

Теперь я понимаю, почему собирались молиться выжившие евреи: чтобы это больше никогда не повторилось.

Когда дедушка был жив, его часто звали в этот дом: у Авром-Бера был чудесный голос, и он ходил молиться за погибших сестер и их семьи, за израненных на фронте сына и дочку с зятем, за всех, кто пострадал в той войне.

Нет уже давно того домика, старушка умерла, племянники продали дом, новые хозяева построили настоящий дом – украшение улицы, да и улица уже давно не Вокзальная, а Горбунова – в память о летчике, погибшем в бою за освобождение Богушевска.

В памяти осталось сияние Звезды Давида, вышитой золотыми нитками, Звезды еврейского народа.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Все, кому приходилось обращаться к директору совхоза им. Горовца М.Е. Свердлову, знали, что поймать его можно с 8 утра, но только по предварительной договоренности. До этого его не найдешь: с 5.00 до 7.30 у него объезд ферм и полей, затем он заскакивает домой на завтрак, который Карповна уже давно приготовила. Зав­тракают всей семьей, а к 8.00 дома никого: дети в школе, Карповна – в Совете, сам на планерке. Этот порядок существовал не годами – десятилетиями.

Спорить со Свердловым было практически пустым делом. Сельскохозяйственную науку он постигал своим горбом с 11-ти лет, когда семья была эвакуирована в Оренбургскую область. И хоть отец работал сначала бригадиром, а потом и вовсе председателем колхоза, все дети Свердловых – трое мальчишек и две девчонки трудились в колхозе наравне со всеми. Старший, Яков, повоевал на фронте, был тяжело ранен – инвалид Великой Отечественной войны. Стал военным второй брат Самуил. В общем, каждый выбрал свою дорогу. Лишь один Миша на всю жизнь остался верен первой и единственной в жизни любви – любви к Матушке Земле.

Вернулся из эвакуации в Богушевск, закончил школу, поступил в Лужеснянский сельскохозяйственный техникум. После 3-го курса техникума ушел в армию. Служил в Ленинградском военном округе, в танковой дивизии, 79-м особом мотоциклетном батальоне, командиром бронемашины. Конечно, к этому времени многое Миша повидал, но больше привык к полю, к вольному ветру, а здесь железная коробка бронемашины ограничивала каждое движение. Вот где Миша оценил дарованный ему небольшой рост и скромную комплекцию! Да и с чего было разъедаться? Мама – Злата-Кейля крутилась юлой: одеть, накормить, обстирать семью в ее классическом варианте: семь я!

Если в воскресенье просчитаешься и не купишь чего-то на базаре, в магазине не купишь – не те были времена. Да и не привык в эту пору наш народ к роскоши. Если секретарь райкома партии Ефим Николаевич Прохоренко не роскошествовал (у него тоже, кстати, было пятеро детей), а делился еще со своими партизанами, то что говорить о семье Свердловых.

Как бы то ни было, какой вырос, такой и вырос. Мал золотник, да дорог. Пытались, конечно, «проехаться» по поводу «войны в Ташкенте» некоторые остряки, но быстро осекались: фотографии братьев в военной форме быстро прекратили подобные шуточки. Да и полтехникума за плечами – в 50-е годы это уже образование. В общем, серьезный товарищ солдат.

Прошли-пролетели годы службы, и вот уже стены родного техникума. Уже не мальчишка, а взрослый парень, с дипломом об окончании Лужеснянского техникума, приезжает в д. Ширки Богушевского сельсовета. Первые дни работы, первые знакомства, первая любовь... Лидочка подошла по всем данным: одного росточка, одной конституции, одного возраста, одних взглядов на жизнь. Родители Лидочки не слишком горели радостью, но характер дочери одолеть не смогли. Ее выбор, их настойчивость оказались решающими. Да еще приезд на родину П.М. Машерова, Героя Советского Союза, в ту пору первого секретаря ЦК ЛKCMБ. Глянулся Петру Мироновичу молодой и решительный, а главное – знающий и любящий землю парень. Maшеpoв ценил людей по деловым качествам, а не по национальному признаку. С легкой руки Петра Мироновича, в 1955 году, Михаил Свердлов возглавил партийную организацию, спустя год стал председателем колхоза им. Войкова. В 1959 году колхоз ликвидировали, но Михаил Евельевич уже попал в номенклатуру. Его направили управляющим отделения колхоза им. К. Заслонова в Лиозненский район.

Подросла семья, появились сын и дочка. Лида получила экономическое образование. Конечно, нелегко приходилось: дети маленькие, работа у мужа беспокойная. Хорошо, что родители Лиды (хоть и нелюбимый зять, а внуки-то свои) не отказывали в помощи.

К тому времени Михаил Евельевич уже остался круглым сиротой: мать умерла еще в 1945 году в Богушевске, а отец – в 1962 году в Минске у Яши – старшего сына. Взяли Свердлова на работу инспектором в Сенненский РК КПБ. Через год перешел на работу в совхоз им. Горовца – по специальности – главным агрономом; был избран секретарем парткома, а через год назначен директором этого совхоза. Это были четырнадцать счастливых лет в жизни Михаила Евельевича Свердлова. Да, они дались большим трудом, напряжением сил, полной отдачей энергии, но это и было счастьем.

...Начало всему дороги. Где подсыпку сделает, а где-то уже и асфальт. В общем, скоро к любой ферме, к любому полю уже можно было подъехать. Следующий вопрос – земля. Совхоз им. Горовца размещается на таких тощих почвах, что исстари эти деревни: Мешки, Песчанка, Астапенки, Навязки, Скот, Пастушки, Гряда, Худалеи – считались самыми бедными в округе. Сколько же надо было поработать с этой землей, сколько дать ей, чтобы получить наконец-то более-менее приличный урожай! Но какая же это была сладкая победа! Рабочие совхоза поверили в себя, в свои силы, в свои возможности. Заработал свинокомплекс в д. Пастушки. И как отражение первых успехов, свинарь Н. Старовой­тов за достигнутые успехи награжден орденом Ленина. Николай Кузьмич сам не ожидал такого результата. Когда его приглашали на встречи со школьниками, бесконечно краснел и, пожимая плечами, говорил: «Ну ... poбiў, і ўсё...». Ему и в голову не приходило, что за обыкновенный, честный труд могут наградить, да еще такой высокой наградой! А это был еще 1966 год. И все победы Свердлова впереди! Год за годом совхоз им. Горовца бил свои же рекорды по урожайности. Может, на фоне всего района это и не слишком поначалу бросалось в глаза, но в самом-то хозяйстве люди видели этот рост урожайности. Прекратилось и воровство: если Свердлов поймает – пощады не жди! Нет, выпить кружку молока или взять домой литр накормить детей, – это не наказывалось, но таскать с фермы домой корма или бидоны молока! Сам не брал, и другим не позволял брать. При всем этом семья успешного директора совхоза жила на квартире, жена работала главным бухгалтером Богушевского сельского совета. Только в 70-х годах Свердлов построил себе дом в д. Тесы.

И еще. За все время директорства Свердлова совхоз им. Горовца, единственный в районе, в уборочную страду обходился без посторонней помощи. Каждого деда, каждую бабулю в хозяйстве он знал по имени-отчеству и не стеснялся перед уборочной прийти – приехать к каждому и попросить о помощи. Все это вызывало понимание и уважение. И не было праздника, чтобы Свердлов забыл своих старичков. В 1976 году Свердлов был награжден орденом Ленина, хотя документы оформлялись на Героя Социалистического труда. Все это вызывало зависть, и немалую. Зависть и ненависть. Особенно люто ненавидела Свердлова бывший председатель соседнего колхоза. Она была уверена, что ее поставят директором совхоза, но не тут-то было! И анонимки на него писала, и доносы, и чего только ни делала! Руководство района она смогла настроить против Свердлова (используя антисемитские настроения). За два месяца до последовавших событий секретарь райкома Григорий Хромченко в открытую заявил Свердлову: «Мужик ты, вроде, ничего, но – еврей!»

Это сказалось на здоровье, но Михаил Евельевич все держал в себе. В 1979 году он был где-то в командировке. Подсуетились недруги, был звонок в райком, оттуда – в Минск. И вот в совхоз приезжает корреспондент из Минска. Все было подготовлено заранее, составлен сценарий, который и был успешно разыгран, как по нотам. И появилась «разоблачительная статья», и результаты проверки, и «выступления» работников совхоза – пьяниц, которых Свердлов гонял за нарушения дисциплины. И пошли документы на стол к П.М. Машерову. Машеров был потрясен. «Как! Еro выдвиженец! Такой позор!... Вон!!!». Что и требовалось завистникам! Однако клеветницу и тут ожидало разочарование: ее опять не поставили директором совхоза, а прислали какого-то Войнеловича! А тому было не до совхоза: охота, женщины!... Молодой и импозантный директор совхоза был не чета недоростку Свердлову! Умел выступить и похвалить начальство. а совхоз?! Да Бог с ним!... Рабочие сразу почувствовали изменения курса руководства. Если у Свердлова целью жизни была работа, часто даже в ущерб семье, то новому – охота, развлечения и т.д. Начался развал совхоза. Областное управление сельского хозяйства стояло, казалось, перед неразрешимой дилеммой: ослушаться Машерова невозможно, потерять Свердлова немыслимо. Находят выход: Свердлова назначают начальником Оршанского МУАС. Он выходит из подчинения Сенненского района, оставаясь под рукой у областного управления сельского хозяйства. Кажется, задача решена. Но каково это решение для Михаила Евельевича Свердлова? Тяжелейший стресс, подлость, несправедливость и осадок от того разговора с Хромченко!... Времена меняются, но антисемиты во все времена одинаковы.

Очень тяжело все сказывается на семье. Первая не выдерживает Лидушка, его Лидушка, верный и надежный друг. Сначала на нее сваливается тяжелейшая болезнь, а в феврале 1982 г. Лидии Карповны не стало. Когда Лида заболела, Михаил Евельевич принимает решение перейти на работу в санаторий «Гапоны». благо, к этому времени у него уже на руках диплом об окончании Смоленского пединститута. Потеряв жену, Свердлов остается одиноким: дети выросли, закончили вузы, улетели... Он уже жалеет об уходе из Оршанского МУАС, но что сделано, то сделано... Куда теперь? столько свободного времени? И он пишет стихи. Свердлов и раньше «страдал поэтическим недугом». Ни одно выступление на совещаниях, конференциях, рабочих собраниях – не обходилось без поэтических строк. Все это знали и с нетерпением ждали его выступления. Критиковал он, не глядя на чины, конкретно и колко. Зал встречал его выступления смехом и аплодисментами.

После ухода Хромченко с поста первого секретаря райкома – Свердлов даст согласие возвратиться в сельское хозяйство. Сначала – зам. директора совхоза «Богушевский», затем председателем колхоза «Ленинский путь» Поставского района. Уезжая из Богушевска, продав дом, Свердлов не планировал возвращаться. С глаз долой – из сердца вон! Но так только говорится. На самом деле, чем дальше от родной земли, а Богушевск давно стал родным, – тем сильнее боль и горше на душе. И когда ему предложили быть председателем колхоза им. К. Маркса в Коковчинском сельском совете, он согласился. Единственный вопрос – жилье. Жить Свердлову было негде. У новой жены был свой дом, но в этом доме она похоронила первого мужа, сына и жить ей там не хотелось. Свердлову пришлось обратиться с просьбой о жилье в областное управление сельского хозяйства. Те, на радостях, что Свердлов взялся за работу в неблагополучном колхозе, пообещали в кратчайшие сроки поставить дом, где Михаил Евельевич скажет. Место выбрали на улице Приозерной, почти на самом въезде в Богушевск. Дом построили действительно быст­ро. В это время произошел развал Союза. Это больно ударило не только по психике. Дальше больше: пошли сложности в работе, хотя Михаил Евельевич перед трудностями не пасовал, искал и находил пути выхода из трудных ситуаций. Однако, раньше рядом была Лидушка – друг и помощник, человек, понимавший и поддерживающий Михаила Евельевича и в радости, и в горести.

А сейчас рядом был чужой человек. Что тут сказать? Свердлов терпел и мат, и «жидовскую морду», и хамство родственников новой, гражданской, жены. Его дети не вмешивались. к чести сказать, и сын жены не лез в их отношения, да и приезжал достаточно редко, только в родительский дом.

Стало подводить здоровье, и Михаил Евельевич в 1997 году ушел с работы. Это еще больше обострило отношения: денег стало меньше. Осталась только пенсия.

В 2000 году, когда Свердлову должно было исполниться 70 лет, мы хотели устроить ему в ДК юбилейный вечер. Разве мало заслуг у этого человека? Всю жизнь отработал в сельском хозяйстве, награжден орденами Трудового Красного Знамени и Ленина, медалями «За доблестный труд», «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», и Михаил Евельевич согласился. Мы с ним сидели, составляли сценарий вечера. До его проведения оставалось немного. Но тут поднялась гражданская жена! Чего только она ни кричала! И делать нам нечего, и дурью я маюсь!...

Михаил Евельевич махнул рукой, хотя по всему было видно, что ему обидно и горько. Больше так близко мы не соприкасались. А 30 мая 2002 года Михаила Евельевича Свердлова не стало. Что такое был Свердлов для района, области, совхоза им. Горовца – показали похороны. Был почетный караул у гроба. Больше всего меня удивляли фигуры клеветников у гроба. Такие люди сраму не имут.

Пора было выносить тело, но позвонили из Могилева. Звонила женщина, которая когда-то, сразу после Горецкой сельхозакадемии, попала по распределению в совхоз им. Горовца и начинала работать с Михаилом Евельевичем. Просила хоть немного задержать похороны, боялась не успеть.

Она приехала прямо па кладбище. Женщина плакала, как по родному отцу. Но даже не это тронуло всех до глубины души. Рабочие совхоза им. Горовца пешком, в жару, под палящим солнцем пришли в Богушевск на Королинское кладбище, где был Свердлов похоронен. Пришли не единицы, не десятки, а сотни рабочих – пожилых и не очень мужчин, женщин. В этом году исполнится девять лет, как ушел Михаил Евельевич. Его могила не забыта. Летом там – полевые цветы.

Александра Кузнецова
г.п. Богушевск, Беларусь

 

Кузнецова Александра Васильевна родилась 1 апреля 1946 г. Закончила Минский государственный педагогический институт им. Горького. Работала заведующей библиотекой, режиссером Богушевского народного театра. Поставила 10 спектаклей, в числе которых – «Павлинка» Янки Купалы, «Слепой рыцарь» Александра Пушкина, «Самоубийцы» Аркадия Аверченко, «Трибунал» А.Макаенка», «Вторая смерть Жанны д’Арк» Стефана Цанева, «Красная Шапочка» Шварца. Ведет школьную «Микролабораторию компьютерного краеведения».

На местном материале подготовлено и выпущено 25 сборников, в том числе – «Путеводитель по Богушевскому еврейскому кладбищу», «Освобождение Богушевска», «Богушевский расстрел», «Богушевцы – ветераны Великой Отечественной войны»,  «Узники нацизма», «Войной израненное детство», «За други своя (где погибли мои земляки)», «Огромное небо одно на двоих (о подвиге летчиков Александра Журавлевича и Александра Марфицкого)», «Памятники и памятные места Богушевска» и др.