Поезд тронулся, и потные возбужденные люди, набившиеся в товарный вагон, облегченно вздохнули. В июле 1941 года моя мама, ее младшая сестра Ася и я, двухлетний в ту пору, с одним из последних поездов бежали из Витебска. К городу приближались немецкие войска. Однако передышка оказалась недолгой: налетевшие самолеты бомбили и обстреливали состав. Помню, как тетя закрывала меня своим телом, она была мне, как вторая мать. Всю дорогу кто-нибудь из них держал меня за руку: боялись, что шустрый малый выскочит из вагона. Еще не забыли, как по пути на вокзал на крутом повороте я вылетел из открытого трамвайного окна. На вокзале Ася сказала матери:

– Ты его одна не довезешь!

И, как была, в летнем платьице, без вещей и документов, протиснулась сквозь толпу в вагон.

До войны Ася училась в Ленинградском медицинском институте. На одном из студенческих вечеров познакомилась с курсантом Военно-медицинской морской академии Леонидом Мильштейном. Это была любовь с первого взгляда. Никто не удивился, когда весной 1941 года они поженились. На каникулы Ася приехала к родителям в Витебск одна, Леонид еще не закончил учебу. Но встретиться им больше не довелось.

Курсантов академии эвакуировали из блокадного Ленинграда через Ладогу на баржах. 17 сентября на озере разыгрался сильнейший шторм, большинство медиков, и с ними Леонид, погибли. Так оборвалось короткое Асино счастье: в двадцать лет на шестом месяце беременности стала вдовой.

В Ташкенте родился Изя. Время было голодное, материнского молока не хватало, ребенок рос слабеньким и рахитичным. Ася продолжила учебу в местном медицинском институте, а по окончании – работала в госпитале. Она была красива, на нее заглядывались: высокая, стройная, с черными локонами, огромными карими с поволокой глазами, в которых застыла печаль.

После войны мы жили вместе в Новогрудке. Дедушку и бабушку беспокоила судьба младшей дочери, и не раз они заводили разговор о новом замужестве:

– Мы ведь не вечны. Как ты будешь жить с ребенком без нас?

И с некоторых пор наш дом стали посещать новые люди – женихи, уж не знаю, где их дедушка находил. Мне запомнилось трое из них. В отличие от гоголевской Агафьи Тихоновны Ася не хотела выходить замуж. Лишь уступая родителям, разговаривала с претендентами на ее руку. Чаще всего отмалчивалась, и я слышал, как уйдя к себе, горько плакала.

Первым к нам зачастил Мишка-шофер. Маленького роста, круглый, как колобок, с полным ртом золотых зубов, очень веселый. Хорошо помню его зеленый «форд-трехтонку», частенько он катал меня. «Форд» появлялся во дворе неожиданно, и кузов никогда не был пустым. Презентами могли быть мешок картошки или капусты, куль муки или что-нибудь еще. Дедушке подношения очень нравились, и он уговаривал Асю, но та в Мишкину сторону даже не глядела.

Какое-то время к нам приходил Давид-художник. Очень худой, плохо одетый, с большими грустными глазами. Он приносил маленькие картинки, миниатюры, с тщательно прописанными деталями. На них изображалась природа, деревни. Ася оживлялась, беседуя с ним. Она хорошо играла на рояле, и в благодарность за подарки садилась к инструменту. Звучали вальсы, польки, ноктюрны Шопена. Давид с обожанием глядел на Асю и не мог сдержать восторга. Но дедушке и бабушке этот кандидат был явно не ко двору:

– У него нет постоянной работы. Как он может содержать семью? И потом, все художники пьяницы!

Но вот появился капитан Аркадий, начальник связи танкового полка. От него, как от танка, исходила мощь: он был среднего роста, широкоплечий, с крупной головой на крепкой шее, уверенный в себе, с громким командирским голосом. По-хозяйски оглядевшись, решил, что ему все подходит: и красавица Ася, и помещичий дом пана Кадзика, и все остальные в придачу. Дедушке и бабушке Аркадий очень понравился: такой солидный жених! Пристальный взгляд его голубых глаз я выдерживал с трудом, невольно припоминал свои грешки.

Аркадий поселился у нас. Свадьбы в общепринятом понимании не было, состоялся семейный торжественный ужин. Изя и я подружились с Аркадием. Помню, гуляя в окрестностях, он рассказывал о войне, об истории края, водил нас к руинам городской крепости. Между прочим, когда-то она была центром Великого княжества Литовского, а позднее – самым западным форпостом государства Российского.

По воскресеньям мы шли на базар. В то голодное время крестьяне из окрестных деревень привозили на рыночную площадь полные телеги продуктов и торговали прямо «с колес». После войны прошло совсем немного времени, и они еще не стали колхозниками. Аркадий крепил к поясному ремню трофейную саблю. Торгуясь с продавцами, нередко напускал на себя грозный вид и хватался за эфес:

– Если обманешь, отрублю голову!

Ходили слухи, что хитрецы иногда помещали внутри огромного, величиной с кочан капусты, кругляша коровьего масла картофельное пюре.

– Что вы, что вы, пан командир, разве мы посмеем вас обмануть! – испуганно божились крестьяне.

– То-то, смотрите у меня! – удовлетворенно произносил Аркадий.

Однажды зимой мы шли на концерт в Военный городок, но не по дороге, а напрямик через замерзшую речку. Аркадий в первый раз надел новые хромовые сапоги. Они ему очень нравились, он всю дорогу ими любовался, порой откидывая полу шинели, чтобы лучше видеть. Из мальчишеского озорства поддел какую-то ледышку на речке. К несчастью, она оказалась примерзшей и не отлетела в сторону, как того хотел Аркадий. На новеньком сапоге, гордости хозяина, образовалась глубокая трещина!

– Ах ты, мать твою! – воскликнул Аркадий и разразился площадной бранью.

Он хотел было уже повернуть обратно. Я стал канючить: очень хотелось попасть на концерт. Аркадий пожалел меня, но всю дорогу ужасно ругался.

С ним было интересно, он много читал, обо всем знал и убедительно рассказывал. Через некоторое время танковый полк перевели в город Пуховичи. Аркадий взял с собой Асю с Изей, но прислал на постой своего младшего брата-десятиклассника, очень похожего на старшего. Так что незримо он всегда у нас присутствовал.

Ася подарила Аркадию двух очаровательных девчушек: старшую – похожую на него, младшую – вылитая мать. Обе способные к наукам, энергичные и деловые, как отец.

В 80-е годы старшая, Людочка, эмигрировала с семьей в Америку. Ася несколько раз летала к дочери, по полгода сидела с детьми. Возвращалась через Ленинград какой-то обновленной. Одетая в элегантный брючный костюм, стройная и подвижная, она и в солидном возрасте была очень хороша.

– Посмотрел бы ты хоть раз, какая там жизнь! – рассказывала она мне, совку.

Но, когда Аркадия не стало, сама в Америку не уехала – младшая дочь Томочка нуждалась в помощи. Вот такая была Ася.

В ее последний приезд мы отправились на Ладогу к мысу Осиновец. Рядом с небольшим музеем «Дорога жизни» установлены обелиски в память погибших курсантов Военно-медицинской морской академии. В длинном перечне имен нашли Мильштейна. Коснувшись пальцами выбитых на граните букв, Ася разрыдалась. Боль утраты вырвалась наружу – по искалеченной так замечательно начавшейся жизни. Наверное, вспомнились расставание с Леонидом на Витебском вокзале, когда виделись в последний раз, его улыбка, любящие глаза, а потом представились сцены его ужасной гибели. Ася была безутешна, я хорошо ее понимал и с трудом увез от обелиска.

Ася прожила нелегкую жизнь офицерской жены, следуя с мужем по разным гарнизонам. Медики всегда требовались, «врача от Бога», как ее называли, любили и ценили.

Ася вырастила хороших детей, помогала растить внуков. А курсант навсегда остался в ее сердце.

Александр Коварский