Солнечные дни начала мая. Днем жарко, хотя по ночам еще чувствуется весенний холодок. Дождей не было уже несколько дней. И от проезжающих машин на дороге клубится пыль. Неделю наш микроавтобус будет колесить по дорогам северо-запада Беларуси. Мы ездим по городам и местечкам, в которых когда-то преобладало еврейское население. Пытаемся догнать ушедшее время. Сделать это невозможно – что ушло, того больше нет.

Экспедиция организована Музеем истории польских евреев. Компания подобралась интересная и знающая. Профессор Люблинского университета, специалист по еврейской культуре Анджей Тшецинский, сотрудник музея Кшиштоф Белявский – он же курирует работу интернет-сайта «Виртуальный штетл», историк из Минска Аля Сидарович, польские кинодокументалисты, работники гродненских музеев, аспиранты, студенты Гродненского университета и я, примкнувший к ним редактор журнала «Мишпоха».

 

К экспедиции я присоединился в Ракове, до меня они ездили по Гродненской области. Первый ночлег был в Ракове, а утром я – тут как тут.

Добираться не сложно. До Минска меньше сорока километров по шоссе, идущему на Вильнюс.

Ждал на автобусной остановке, рядом с музеем-галереей братьев Янушкевичей.

Нас встречал Феликс Янушкевич – известный белорусский художник и реставратор. Я видел его работы в музеях, картинных галереях. В 80-е годы это были полотна, выполненные в духе социалистического реализма. С годами менялось его творчество.

Но, кроме художественной жилки, у Феликса живет предпринимательская, которая в сочетании с творческой (вообще, может ли быть предпринимательство не творческим?) дала интересные результаты. В Ракове Янушкевич открыл музей-галерею. До войны на этом месте, в самом центре местечка, на улице Виленской, 1, стоял еврейский дом. В нем жил пекарь Ёсель Красносельский, семья которого погибла в Раковском гетто. До уничтожения гетто Красносельские сложили домашнее имущество в бочки и закопали. Думали вернуться домой, надеялись, что имущество пригодится.

После войны во время строительства хозяйственных построек закопанные бочки нашли. К имуществу погибшей семьи отнеслись бережно. Во всяком случае, ничего не выбросили.

От Ёселя Красносельского остались книги на идише, в том числе Максим Горький на еврейском языке. Много предметов быта – кухонная утварь, бутылочки, керосиновая лампа, аптекарские склянки, различные коробочки, комод – по-моему, они вне национальности.

На всех этажах и во дворе маленький музей.

Сохранились польские книги.

В подвале лежат каски. В годы войны они были на головах немецких солдат.

На втором этаже мастерская художника – на стенах картины, на подрамнике – холст, тюбики с красками, мольберт, этюдник, кисти.

На третьем этаже, глядя через окно на улицу, Феликс рассказывал о прежних жителях Ракова и упомянул, что по соседству жила семья мамы народного художника Беларуси Майя Данцига.

Начинается и заканчивается экскурсия по галерее с первого этажа.

…Длинный стол, такие когда-то стояли в корчмах. Лавки – тоже, как из корчмы. Старая, но добротная мебель. Наша экспедиция здесь и ужинала, и завтракала. Дети Феликса здесь же музицируют. Играют на пианино и кларнете. Умные разговоры с приятным собеседником, хорошо проведенное время.

Потом начинается небольшая экскурсия по городу. Наша тема определена, и мы едем на еврейское кладбище. Там, где на камнях выбита еврейская история Ракова. Здесь похоронены знатоки Торы и простолюдины, водовозы и балагулы, праведники и хитрецы, местечковые философы и те, кого считали в местечке ненормальными (часто это сочеталось в одном лице).

Каменная лестница ведет к воротам, а за ними поросший соснами холм. Еврейские кладбища обычно находятся на возвышенных местах. Причем, на самой высокой точке, как правило, самые старые захоронения.

Ворота закрыты на навесные замки. «Кому сюда ходить? – говорит Феликс. – Евреев в Ракове не осталось, а те, кто приезжает навестить могилы родных и близких, идут за ключом. Он хранится у надежных людей».

В былые годы памятники отсюда забирали для фундаментов домов, строительства дорог. Люди оправдывались тем, что к этим могилам уже никто и никогда не придет. Да и кому приходить, если почти всё еврейское население Ракова расстреляно фашистами в годы войны. А те, кто чудом уцелел, уехали в другие города, а чаще – в другие страны.

Лет двадцать назад я встречался с одним стариком, до войны жившим в Ракове. Он приезжал из Израиля, куда уехал с детьми и внуками. Старик плакал, рассказывая о родном местечке. Говорил, что часто видит его во сне, а красивее места не встречал за всю свою жизнь. В годы войны он был в партизанах, а после освобождения вернулся в родные места.

«Чего же вы уехали оттуда?» – спросил я.

«Нельзя всю жизнь прожить одними воспоминаниями, – с дрожью в голосе ответил он. – Каждый день я приходил на место, где расстреляли мою семью, и плакал. Ещё немножко, я бы сошел с ума».

Не знаю, жив ли сейчас тот старик, но я вспомнил разговор с ним, когда мы подошли к воротам еврейского кладбища.

Феликс рассказывал, как в 80-е годы, когда забора здесь еще не было, через кладбище по могилам ходили на рынок и обратно, чтобы сократить расстояние. А там, где сейчас на кладбище стоит памятник евреям Ракова, расстрелянным в годы войны, дети играли в футбол.

«Я им говорил: “Не играйте в футбол, здесь лежат покойники”. А они в ответ: “Будут нашими болельщиками”».

Грустный, черный юмор. Забор вокруг кладбища построили в начале 90-х годов, когда поднялся «железный занавес», опущенный страной Советов, и в Раков стали приезжать земляки, живущие в Израиле, США, других странах.

На табличке у ворот написано, что кладбище приведено в порядок силами потомков семей Барни и Леи Гурвиц, живущих в Южно-Африканской Республике, и Аарона Грингольца из Израиля.

На одной из кладбищенских мацейв мы прочитали: «Здесь покоится наша дорогая мама, которая скоропостижно ушла от нас. Шошана-Элка Грингольц, дочь Авраама. Скончалась 16-го швата…». К сожалению, год, когда она покинула этот мир, прочитать не смогли. В местечках однофамильцы чаще всего были родственниками. Думаю, Аарон Грингольц, принявший участие в восстановлении кладбища, из семьи Шошаны-Элки.

На одном из камней, из которых и сложен кладбищенский забор, мы увидели надпись: год 1921, записанный согласно еврейскому летоисчислению (буквами), как 5681. Скорее всего, это камень из довоенного кладбищенского забора. Большую часть из них растащили, а этот остался и напоминает, что в 1921 году, военном и неспокойном, силами еврейской общины Ракова был построен забор вокруг кладбища.

Мацейвы на раковском кладбище расположены двумя большими группами. А между ними сосны и трава. Возможно, так производились захоронения, но более вероятно, что мацейвы с пустыря растащили. А деревья остались молчаливыми и, наверное, единственными свидетелями того времени, когда раковское кладбище еще было действующим, а старые евреи, приходившие сюда, приглядывали место, где будут погребены сами.

На участке между группами мацейв установлен памятник 112 евреям, убитым нацистами и их пособниками в годы Холокоста.

Уже после возвращения из экспедиции я прочитал в Интернете, что еврейское кладбище в местечке Раков – одно из старейших в Беларуси. Основано в 1664 году.

До нашего времени сохранилось около 700 надгробий. Самое старое сохранившееся захоронение – 1767 года. Недавние – 60-х годов XX века.

Самую старую мацейву мы не нашли, а вот конца XVIII века видели, и профессор Анджей Тшецинский читал надписи на них.

В 60-х годов ХХ века здесь хоронили евреев, доживавших век в Ракове, и тех, кого привозили из Минска, чьи родители были погребены здесь и они завещали, чтобы их похоронили рядом.

Раков – старинное поселение, еще в 1579 году ему дан статус местечка. В 1686 году в Ракове появился доминиканский католический монастырь, в 1702 году – униатский базилианский.

В Ракове евреи компактно поселились, скорее всего, в эпоху Речи Посполитой в первой четверти ХVII в. Они были откупщиками таможен, питейного, соляного и других сборов, арендаторами различных угодий, ремесленниками. Гончарные изделия и изразцы из Ракова были известны далеко за пределами местечка.

В 1897 г. здесь проживало 2168 евреев, или 59,5% от общего количества населения города.

Местечко было широко известно по двум конским ярмаркам. Большой базар проводился по понедельникам. «Привилеи» на ярмарки и торговлю выдал еще король Август III (это середина XVIII века) – по этим «патентам» работали до самой войны.

«В местечке Раков издавна получило развитие производство веялок, деревянных молотилок и соломорезок, сбываемых в губерниях Северо-Западного края, а также в Курляндии и Эстляндии. Гончарно-изразцовое производство было распространено в местечках Зембин, Ивенец, Раков, сбывающих глиняную посуду и зеленые изразцы в своем районе»¹.

В межвоенное время Раков принадлежал Польше. Это было время своеобразного расцвета городка. Новая жизнь у Ракова началась по Рижскому мирному договору 1921 года, когда он стал приграничным польским местечком и «столицей» контрабандистов.

В Ракове жила пани Федоровичева. К ней обращались «ясновельможная пани». Такого почтения она удостоилась за свою коптильню. Своими колбасами и копченостями она снабжала Берлин, Дрезден, Варшаву. До 1939 года знаменитая краковская колбаса была из Ракова!

В 20–30-х годах минувшего столетия Раков гремел фокстротами. Оркестры играли едва ли не в каждом ресторанчике. А таких здесь была почти сотня. Клиентов всегда хватало. Как и покупателей у 134 магазинов. Даже публичные дома были в Ракове. Золото через границу ходило в ту пору в больших количествах. И часть его оседала в городке. Говорят, даже после войны здесь находили клады.

Здешние ремесленники производили известную по всей округе керамику.

На старых фотографиях на месте нынешнего сельсовета – двухэтажный торговый дом, из красного кирпича. Старики вспоминают, какого труда стоило на послевоенных субботниках его разобрать. Удивляешься, глядя на эти снимки, как будто тебя знакомят с картинками из другого мира – большие дома, красивые балконы. На центральной улице: магазины, лавчонки, рестораны. Что-то разрушило время, к чему-то приложили руки строители новой жизни.

Но основные потери архитектура Ракова понесла в годы войны. Он был почти полностью сожжен. Об этом писал Илья Эренбург, который побывал здесь в первые дни после освобождения местечка.

После сентября 1939 года Раков в составе Советской Белоруссии. За год до этого, в 1938 году Президиум Верховного Совета БССР упразднил название «местечко» и населенные пункты стали называться как-то буднично – поселки городского типа. В местечко «местечко» была заложена любовь к этому месту, а в словах «поселок городского типа» слышно только безразличие. А Раков и вовсе «понизили» до деревни. Правда, потом он тоже стал поселком городского типа.

До 1941 г. в Ракове были четыре синагоги. Сегодня не осталось ни одной. Вернее, одно здание по улице Пионерской, 32 все же сохранилось. Здесь были когда-то иешива и синагога. После войны в здании работал промкомбинат, а сейчас находится фирма, в которой делают окна и двери. Дом перестроен, всюду сайдинг, пластиковые окна. Когда мы подъехали к этому зданию, вышли соседи и стали расспрашивать, чего мы сюда пожаловали. Мы ответили, что хотим сфотографировать здание старой синагоги. Они удивлялись, переглядывались между собой и в полном недоумении спрашивали: «Разве здесь была синагога?». И только кто-то из более пожилых, но послевоенных людей, сказал: «Да, вроде, была».

Исчезли не только синагоги, но и другие, как их называли, «культовые сооружения». В 50–60-е гг. в Раковском приходе уничтожили шесть церквей. Тогда же исчезла чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Местные вандалы уже в конце 80-х сожгли деревянную часовню. Сегодня прихожане на святой кринице построили новую каменную часовню. Восстанавливаются или строятся церкви, костелы. О синагогах речи не идет – не для кого их восстанавливать или строить.

Пожилые люди, детство которых прошло в довоенное время, понимают идиш, хотя, конечно, за столько лет забылся язык, знают еврейские песни. Руфина Болотник (Русецкая-Мацкевич) даже пыталась нам что-то спеть на идише. Прошло больше семидесяти лет. Многое стерлось из памяти.

Перед войной в Ракове жили 928 евреев.

Самые страшные времена наступили летом 1941 года.

В первый же день оккупации Ракова частями вермахта была организована полиция. Начались грабежи еврейского имущества. В грабежах евреев особо отличились полицаи Антон Шидловский, Ян Цыбульский, Владислав Курьян, Ян Лукашевич, Ян Алешко, Василий Яцкевич.²

О первых расстрелах евреев Ракова сообщают сводки начальника полиции безопасности и СД, отправленные в Германию из СССР. Сводка № 36 от 28 июля 1941 года сообщает: «…были проведены акции в Ракове, примерно 40 километров от Минска, и в лесных массивах севернее линии Минск – Борисов – Крупки. Во время этой акции было ликвидировано 58 евреев, коммунистов-функционеров, агентов, уголовников, а также солдат в гражданской одежде, подозреваемых в связях с партизанскими группами. Кроме того, расстреляно 12 евреек, которые еще во время войны с Польшей являлись коммунистическими агитаторами».³

В августе 1941 года немцы согнали евреев Ракова в гетто. В книге Марата Ботвинника «Памятники геноцида евреев Беларуси», со ссылкой на архивные документы, приведены страшные факты.

«Кровавые расправы над евреями местечка Раков, которые испокон века жили в этом уютном, тихом городке, проводили с августа 1941 года до февраля 1942 года. В это время гитлеровцы и полицаи сгоняли всех евреев в концентрационный лагерь гетто, который усиленно охранялся местными полицаями и жандармами.

14 августа 1941 года гитлеровцы провели первую акцию по уничтожению евреев. Они отобрали 45 человек, как будто для работы, дали им лопаты, отвезли за 2 километра от местечка в лес, где приказали рыть ямы, в которые затем заставили свои жертвы лечь лицом вниз и всех расстреляли из пулеметов».⁴

Во многих гетто все происходило по одному и тому же сценарию, написанному в Берлине. Сначала собирали крепких мужчин, к мнению которых прислушивались люди. Они могли поднять людей на сопротивление, увести их в лес. С ними расправились первыми. Под разными предлогами уводили из местечка, в основном говорили, что на строительные или дорожные работы, и обратно уже никто не возвращался.

«Через неделю, 21 августа 1941 года, гитлеровцы на дороге Минск–Раков задержали евреев, шедших в местечко. 14 человек сразу расстреляли, остальных погнали в Раковское гетто».⁵

В первые месяцы оккупации некоторые евреи еще надеялись, что в местечках, в сельской местности, можно будет переждать войну, там не будут трогать мирных граждан. И те, у кого родственники жили в деревнях и местечках, подались к ним. Попадали они из ада в ад.

В сентябре 1941 года комендантом полиции Ракова назначили Ясинского, уроженца хутора у станции Алехновичи, а его помощником – Сурвилло. Они постоянно требовали от евреев одежду и обувь для своих любовниц. После освобождения в сарае Рословской, сожительницы заместителя гебитскомиссара Вилейки Генделя, обнаружили много мебели, посуды и личных вещей, награбленных у раковских евреев.

26 сентября 1941 года тот же Гендель заставил принести из синагоги на городскую площадь свитки Торы и сжечь их, а еврейских девушек заставили при этом танцевать и петь «hа-Тикву»

«29 сентября 1941 года (на праздник Рош hа Шона – еврейский Новый год) гитлеровцы собрали в гетто большое количество евреев (мужчины от 16 до 50 лет), посадили их на автомашины и отвезли за 2 километра от Ракова. Здесь принудили копать ямы. Когда работа была выполнена, жандармы отсчитали 105 (112) человек, заставили их лечь лицом на дно ямы и по приказу жандарма П. Добеля всех расстреляли. После этого пьяным карателям захотелось развлечься. Оставшихся в живых евреев снова привезли в Раковское гетто, где их заставили петь и танцевать. После “концерта” всем евреям приказали лечь лицом вниз, и каратели начали расстреливать людей по выбору. Парикмахеру, который, по мнению гитлеровских головорезов, плохо пел, отрубили топором голову».⁶

К месту расстрела 105 (112) евреев, мы поехали на автобусе, совершив тот же путь, который более 70 лет назад проделали люди, обреченные на смерть.

Ехали по дороге на Радашковичи к деревне Бузуны. Нас ждал Станислав Романович Супранович. В 1941 году ему было 10 лет.

Вместе с ним пошли в лес, к старому дубу.

– Здесь расстреляли евреев, – сказал Станислав Романович.

Рядом нет ни памятника, ни даже камня с надписью. Само дерево, как страшный памятник. Как будто природа решила отметить это место. Нижние ветки переплелись и прогнулись почти до земли. В стволе дерева большое дупло, поросшее мхом. Кора с наростами почернела то ли от времени, то ли по каким-то другим причинам.

– Трое мальчишек пасли коров и видели, как евреев гнали на расстрел, – после долгой паузы продолжил Станислав Романович. – Испугались, когда услышали выстрелы, убежали. А через пару часов вернулись на это место и увидели песок… Закопали уже…

Рядом с дубом выкопаны свежие ямы, сделаны шурфы. «Черные» копатели искали «еврейское золото». Не боятся ни Бога, ни людей…

– Из-под расстрела сбежали два человека, – вспоминает Станислав Романович Супранович. – Жили у нас на хуторе, потом прятались в балке. Старик и женщина… Ушли месяца через два. Как их имена? Разве я помню. С тех пор их никто и не видел. Не знаю, пережили они войну или нет. В Ракове уцелел во время расстрелов Хаим. Его я знал. После войны он жил в местечке.

Останки погибших позднее были перенесены на еврейское кладбище. В июле 2005 года на этом месте был открыт памятник, поставленный на средства Фонда Лазаруса. На гранитной плите на белорусском, иврите и английском языках выбит текст: «Жертвам нацизма. Здесь осенью 1941 года зверски замучены 112 евреев деревни Раков».

Жуткая трагедия разыгралась 4 февраля 1942 года.

«Комендант полиции Николай Зенкевич приказал всем оставшимся евреям Раковского гетто приготовиться к отправке в Минск. Когда люди собрались возле Холодной синагоги, последовала команда все ценные вещи положить в сторону, а самим войти в синагогу. Из синагоги никого не выпускали, а тех, кто хотел спастись бегством, убивали прикладами. Окна и двери закрыли наглухо, стены облили бензином и подожгли. Детей, которые кричали и пытались спастись, брали на штыки и бросали на головы людей. В этом неописуемом зверстве самое активное участие приняли местные полицаи. В криках и стонах о помощи сгорело еврейское население Раковского гетто в количестве 920 (950) человек, большинство женщин, детей и стариков».⁷

И сегодня пожилые жители Ракова, пересказывая воспоминания своих родителей, говорят, что в воздухе и спустя месяц пахло паленым человеческим мясом.

Семья Романовских жила недалеко от синагоги, в которой сожгли евреев. Ядвига Романовская помнит тот страшный день.

– Мой отец и я видели это. Когда евреев заперли в горящей синагоге, отец увидел раввина. Он шел к синагоге. Отец говорит ему: «Куда идешь? Ваших убивают». А он в ответ: «Где овечки, там и пастырь», и пошел в огонь. Литовская полиция зверствовала здесь сильно…

Ядвига не стала рассказывать дальше, она заплакала и ушла в дом.

В Национальном архиве Республики Беларусь хранится документ, свидетельствующий об этой трагедии.

«4.2.1942 года в Ракове ликвидировано гетто со 100 узниками. Евреи из гетто начали заниматься подстрекательством среди населения…»⁸

Почему указано 100 расстрелянных узников гетто? Как подстрекали население евреи? Не пели дифирамбы оккупационной власти, уничтожавшей их? Или говорили, что фашистам все равно придет конец и они ответят за те страдания, что причинили людям?

Документ, хранящийся в Федеральном архиве Кобленца (Германия), тоже свидетельствует о расстреле 4 февраля 1942 года.

«4 февраля небольшая команда полиции безопасности и СД, подчиненная полиции безопасности и СД, была направлена в местечко Раков… Она получила задание расстрелять находившихся там русских евреев. Евреи – мужчины, женщины и дети – содержались под стражей в одном доме. Оттуда они были направлены в расположенную под местечком лощину. Здесь они были разделены на небольшие группы и убиты выстрелами в затылок. Всего было убито 100 человек. О расстреле сообщено в сообщении 
№ 168 от 13 февраля 1942 г.»⁹

В один и тот же день фашисты и их пособники из местных полицаев расстреляли евреев в лощине недалеко от местечка и сожгли в синагоге? Или часть людей вырвалась из горевшей синагоги и их расстреляли в окрестностях Ракова?

Илья Эренбург побывал в Ракове на следующий день после освобождения, 4 июля 1944 года.

«В Ракове, – писал он в книге «Люди, годы, жизнь», – я пошел к настоятелю собора ксендзу Ганусевичу. Он сидел, старый, тихий, среди молитвенников и выцветших фотографий. Он видел, как гитлеровцы подожгли дом. В отчаянии женщина выбросила из окна младенца; подбежал “факельщик”, деловито, как головешку, подобрал ребенка и кинул в огонь. Священник качал головой: “Я не мог себе представить, что на земле существуют столь бессердечные люди… Из Клебани увезли старого ксендза, он болел, не мог ходить, они его замучили… В Лорах собрали всех в православную церковь и сожгли… В Першай убили двух ксендзов. В Писании сказано: “Он открывает глубокое из среды тьмы и выводит на свет тень смертную, умножает народы и истребляет их, рассеивает народы и собирает их, отнимает ум у глав народа и оставляет их блуждать в пустыне, где нет пути”. Я старый человек, но как будут жить после этого молодые?..»

«Настоятель католического собора ксендз Ганусевич, с которым я долго беседовал, рассказал об убийстве евреев. Рассказал в деталях. У него болел зуб, и он сидел у еврея-дантиста, когда велись переговоры. Дантист думал, что его будут убивать. Немцы торговались, чтобы его высылку задержали до тех пор, пока он не запломбирует зуб. Немцы, которые кокетничали с населением, спрашивали, сколько времени для этого потребуется. Если полчаса, то можно, а если два часа, то нельзя – они торопятся».

Ксендз Ганусевич, не смотря на преклонный возраст, помогал обреченным людям, спасал еврейских детей.

«В Ракове еврейских детей вместе с польскими и белорусскими собирала монахиня Екатерина, которую звали сестра Катаржина. В детском доме продуктов не хватало, Катаржина была в дружбе с ксендзом Ганусевичем, который разъезжал по деревням и уговаривал хозяев брать детей-сирот. Таких обращали в католическую веру, и это давало шанс на спасение».¹⁰

Не одной ли из таких спасенных детей была Дора Шейвехман? Илья Эренбург в первые же дни после освобождения Ракова вместе с майором Советской Армии беседовал с ней. Девочка не решалась сама назвать им свое настоящее имя, фамилию и национальность. Настаивала на том, что она Даша Нестеренко, белоруска.

Я встречался с людьми, которые страх, испытанный ими в детстве, ощущали всю жизнь. Правда, надо сказать, что Советская власть регулярно напоминала им про этот страх – «делом врачей», «беспачпортных бродяг», антисемитскими статьями в газетах, сложностью с трудоустройством и т.д. Эти люди не хотели вспоминать фамилию своих родителей, их национальность. И порой такая память давила больше, чем страх.

Конечно же, евреи предпринимали попытки спастись. Мы знаем о некоторых из них. Геня Мильштейн убежала из Ракова, ее нашли в поле, привезли обратно в гетто и бросили в горящий дом.¹¹

Один из эпизодов приводит Леонид Смиловицкий в книге «Катастрофа евреев Беларуси. 1941 – 1944» (Тель-Авив, 2000).

В феврале 1942 г. Абрам Мазелев и Айзик Каган работали в лесу, когда узнали о погроме в Ракове. Они бежали в Кучкуны, где им помог лесник Константин Романюк, который накормил их, обогрел, но оставить у себя не решился. Абрам и Айзик направились в Городок, а затем в Радошковичи, где в этот момент каратели производили акцию. Мазелев забрался на чердак, а Кагана схватили и пообещали оставить в живых, если он отдаст свои сбережения. Забрав все ценное, Кагана расстреляли. Мазелев, когда за ним взбирались на чердак, спрыгнул вниз, был легко ранен и притворился мертвым. С наступлением темноты он бежал в лес, где скитался в поисках партизан до весны 1942 года. В лесу Мазелев встретил Абрама Мильштейна из Ракова и Хаима Перского из Воложина. Голодные, они пришли в д. Старый Раков и попросили их накормить. Сын крестьянина Головешко, к которому они постучались, убил Мазелева, а Мильштейну и Перскому удалось бежать. Перского согласился прятать крестьянин Миляшкевич из деревни Гиревичи, устроив укрытие под печью в своем доме. Но Перский уже не мог вынести все пережитое, “впал в меланхолию” и умер в убежище. Из троих уцелел один Мильштейн, который нашел партизан, добился принятия в отряд и воевал до освобождения республики в июле 1944 г.»¹²

Мильштейн Абрам Давидович, 1908 года рождения, воевал в партизанской бригаде им. Сталина, отряде имени Суворова, который действовал на территории Барановичской области.¹³

Братья Даниэль и Вульф Капланы в феврале 1942 г. в Ракове прятались у знакомого крестьянина, но по доносу были арестованы. Бежав накануне расстрела в м. Городок, они отморозили ноги, но их там не приняли. Капланы спрятались в концлагере м. Красное, откуда потом ушли к партизанам. Они воевали в отряде им. Сталина и отличались бесстрашием. Их земляк Грингольц Наум Моисеевич после погрома в Ракове проделал путь Городок – Вилейка – Любань, встретил партизан и сражался в бригаде им. Доватора отряде им. Свердлова, а Тевель Горбуз – в бригаде им. Чкалова, в этой же бригаде в отряде №4 «За Советскую Беларусь» воевал Давид Каплан.

В партизанском отряде бригады им. Чапаева сражался и погиб в бою с фашистами в 1943 году Гурвич Александр Семенович. Ему было 46 лет.

Софье Жилинской было только 20 лет. Она воевала в партизанской бригаде «Штурмовая». 20 лет было и Михаилу Шниту, воевал в бригаде «За Советскую Беларусь». В 106 партизанском отряде воевали и погибли Маша Исааковна Гурвич, 1903 г.р. и Нехама Александровна Гурвич.

Всего в Ракове погибло 179 семей местечковых евреев.^14 Из них 13 семей носили фамилию Ботвинник.¹⁵

В 1965 году на месте здания Раковской синагоги установлен памятник, на котором на русском и еврейском языках написано о том страшном дне и безвинных жертвах. Памятник выполнен в традиции еврейских надгробий. Дерево, у которого все ветки обрублены. Такие памятники ставили на кладбищах, на могилах последнего представителя семьи – после его смерти закончился род.

Профессор Анджей Тшецинский сказал, что похожие памятники он встречал и на католических кладбищах…

В Ракове родился и жил до войны и после ее окончания еврейский писатель, литературовед, публицист Ури Финкель (1896, местечко Раков, Минская губерния, – 1957, Минск). Писал на идише, на языке своих родителей, языке детства и молодости. Родился Ури в религиозной многодетной семье, получил традиционное воспитание. Отец Финкеля, резник Гирш-Шломо, надеялся, что его первенец станет раввином, да и сам Ури в детстве мечтал об этом.

Жизнь распорядилась по-другому. С 1921 года Ури Финкель работал в издательском отделе Наркомпросвещения БССР. Редактировал первую еврейскую красноармейскую газету «Руста», газету «Ди комуне». Работал в Еврейском секторе АН БССР, затем в белорусских еврейских газетах «Векер», «Октябер». Широкую известность принесли ему книги о классиках еврейской литературы Менделе Мохер Сфориме и Шолом-Алейхеме. В 1930–1938 годах преподавал в Минском педагогическом институте.

Его родители продолжали жить в Ракове, на территории «буржуазной» Польши, и он на много лет лишился возможности даже переписываться с ними. Лишь после сентября 1939 г., после присоединения западных областей к Белоруссии, Ури Финкель, в ту пору уже отец пятерых детей и известный литератор, смог навестить своих родителей, братьев и сестер.

В годы Великой Отечественной войны Ури Финкель с женой, сыном и младшей дочерью успел эвакуироваться из Минска, а две его старшие дочери Циля и Гила, незадолго до немецкого нападения поехавшие навестить деда, были сожжены вместе с дедушкой – последним раввином Ракова (после того как в Ракове скончался раввин, его обязанности стал исполнять шойхет Гирш-Шломо Финкель). В тот же день 4 февраля 1942 г. были заживо сожжены в синагоге Ракова жена Гирш-Шломы Авигаль, дочери: Элка (1906 г.р.), Лифча (1910 г.р.), Элла (1910 г.р.) и Лиза (1912 г.р.). Они работали в Ракове в аптеке. Сыновья: Ицхак (1908 г.р.), работал учителем, и Исаак (1907 г.р.) – тоже, как и сестры, был провизором. Гирш-Шломе Финкелю было 72 года.

По спискам Яд-Вашема в числе погибших евреев Ракова – 69 человек по фамилии Финкель (Пинкель).

У Гирш-Шломы Финкеля хранился важный исторический документ – пинкас раковской еврейской общины, который велся с 1810-го по 1913 гг. Писался он на иврите и сообщал обо всех важнейших событиях в жизни общины, и каждой еврейкой семьи. Гирш-Шломо незадолго до начала войны передал пинкас на хранение сыну. Предчувствовал что-то или просто считал, что важнейший документ должен храниться не у старика, а в более надежном месте. Как самое дорогое, Ури забрал с собой пинкас, когда вынужден был в начале войны покинуть Минск.

После войны Ури Финкель, большую часть времени живший в Ракове, добавил к пинкасу заключительную главу на идише о событиях последних десятилетий и долгие годы хранил в тайнике этот уникальный исторический документ. После смерти Ури Финкеля пинкас Ракова был переправлен в Израиль и передан в архив.

Хотелось бы прочитать и опубликовать этот документ. Возможно ли это?

^1. Э. Иоффе. «Страницы истории евреев Беларуси». – Минск. – 1996. – с. 58.

^2. Л. Смиловицкий. «Илья Эренбург о преступлениях нацизма в Белоруссии».

^3. НАРБ. – ф. 1440. – оп. 3. – д. 943. – л. 101–103, перевод с немецкого.

^4. НАРБ. – ф. 845. – оп. 1. – ед. хр. 63. – л. 33.

^5. НАРБ. – ф. 845. – оп. 1. – ед. хр. 63. – л. 33.

^6. НАРБ. – ф. 845. – оп. 1. – ед. хр. 63. – л. 34.

^7. НАРБ. – ф. 4. – оп. 29. – ед. хр. 114. – л. 78.

^8. НАРБ. – ф. 1440. – оп. 3. – д. 981. – л. 13. – перевод с немецкого.

^9. Федеральный архив Кобленца. 9кс/62. Дела юстиции и нацистских преступлений m 19, текущий 552, № 185. Цитируется по книге «Трагедия евреев Белоруссии» в 1941–1944 гг., отв. редактор Р.А. Черноглазова. – Минск. – 1995. – с. 88.

^10. Л. Смиловицкий «Катастрофа евреев в Белоруссии 1941–1944». – Тель-Авив. – 2000. – с. 64.

^11. YVA, M–33/1139. – ГАРФ. – ф. 8114. – оп. 1. – д. 964. – л. 263.

^12. YVA, M-35/182

^13. «Встали мы плечом к плечу», составитель И. Герасимова. – Минск. – Асобны Дах. – 2005. – с. 79.

^14. «Память. Воложинский район – Минск. – «Мастацкая лiтаратура». – 1996 – с. 270–273.

^15. М. Ботвинник «Холокост. В книгах “Память” Республика Беларусь», – Минск, – «Ковчег». – 2008. – с. 14

^16. ГАРФ. – ф. 7021. – оп. 89. – д. 14. – лл. 20–об., 48–54

Аркадий ШУЛЬМАН

Фото автора