Памяти старшего брата

Мой старший брат Илья родился в 1924 году, 23 апреля. В тот год, в январе, умер Ленин. А день рождения Владимира Ильича – 22 апреля. Вот потому-то в свидетельстве о рождении младенец был записан под именем Ильич. То ли в ЗАГСе навязали, то ли родители по зову сердца сами выбрали это имя. Все, конечно, звали его Ильей, и даже в позднейших документах, в том числе и воинских, обозначен он именно Ильей.

Родители находились в расцвете молодости. Маме шел 22-й год, отцу – 26-й. Работали они на таможне в местечке Негорелое под Минском, где проходила тогда советско-польская граница. Отец – бухгалтером, мама – счетоводом.

На польской границе в довоенные годы было неспокойно. В изголовье супружеского ложа моих родителей висела на гвозде винтовка, и отец время от времени среди ночи по тревоге хватал ее и исчезал до утра. В полном соответствии с законами драматургии она в 1939 году выстрелила, когда СССР и Германия поделили Польшу.

В те годы ненависть к «панской Польше» и ее президенту поощрялась и культивировалась. Когда за несколько лет до войны маршал Пилсудский умер, дети и подростки, рассказывали сестры, приплясывая и кривляясь, кричали, дразня польских пограничников: «Здэх Пилдсудский!».

Отец Нохим Шепшелевич родился в 1897 году в Пинске в зажиточной семье. Окончил реальное училище. В 1915 году был призван в армию. В 16-м году дивизия, в которой он служил, сдалась в плен. Два года отец пробыл в Германии, где, кстати, весьма усовершенствовался в немецком языке (владея при этом, разумеется, идишем, а также ивритом и польским).

В 1918 году был отпущен на родину, где его тут же призвали в Красную Армию. До конца Гражданской войны служил пулеметчиком. Перенес тяжелый тиф, осложнением которого стал порок сердца. Демобилизовался, но дома его никто не ждал. Родители с дочерью, близнецом отца – Полиной, уехали в Палестину.

О войне (лучше сказать, о трех войнах, в которых он участвовал) отец ничего нам, детям, не рассказывал. Вспоминал иногда китайца, который в годы Гражданской войны был у него, пулеметчика, вторым номером. При этом очень похоже и смешно воспроизводил китайский акцент.

Мама Евгения Захаровна родилась в большой семье в Могилеве. Бабушка выносила 14 детей, десятерых вырастила. Мама и ее брат-близнец Аарон были младшими. Дед умер не старым. Изрожавшуюся бабушку во время революции разбил паралич. Почти все ее дети эмигрировали еще раньше в Аргентину, остались трое: мама, Аарон и Фанни. Бабушка сказала незадолго до смерти: «Пусть Фанни уезжает в Аргентину, там женихи. Женя хорошенькая, она и здесь найдет мужа». Так и произошло. Аарон, кстати, смог уехать в 1925 году. В 1968 году, незадолго до своей смерти, он прислал маме гостевой вызов. У нас есть фотография: большой ресторанный зал, два ряда сдвинутых столов. А за ними с поднятыми бокалами наши родственники: без малого сотня. И это только часть их, многие разъехались по всему миру.

У Полины, сестры отца, в Израиле родилось двое сыновей, она дождалась правнуков.

В 1932 году семья собралась было эмигрировать в Аргентину. Прислали оттуда деньги, билеты, отец оформил в Риге документы. Но тут выезд из СССР был прекращен. Валюту потратили в «Торгсине» (была такая организация – «торговля с иностранцами»), билеты аннулировали и продолжили жизнь в стране побеждающего социализма, с опаской ожидая последствий. Я удивляюсь, как отца не «замели» если не тогда, то позже, в 1937–38 годах. Ведь у него и немецкий плен был в биографии, и сомнительное социальное происхождение, и попытка покинуть страну.

Несколькими годами позже Илья по неразумию впутал отца вообще в расстрельную историю. В середине 1930-х годов на селе были организованы МТС (машинно-тракторные станции). И однажды Илья с подачи жившего по соседству пацана расшифровал однокласснику эту аббревиатуру: могила товарища Сталина. Одноклассник поделился с родителями. А те заявили «куда следует». Как отец выпутался из этой истории – трудно сейчас представить. Но не посадили. Илья же проявил благородство: не выдал мальчика, который поведал ему «хохму». Сказал, что услышал это на улице, пьяный мужик рассказывал своему такому же пьяному приятелю.

Может быть, поэтому отец задумался о переводе на другое место работы, подальше от границы. Поехал хлопотать в Москву. Его направили в Архангельск главным бухгалтером «Экспортлеса». Но вскоре произошла реорганизация, и семья вернулась в Белоруссию, на этот раз в Витебск, где в 1938 году и родился автор этих строк. Нас, детей, было четверо: Илья (1924 г.), Фрида (1927), Мера (1931) и я – Натан (1938). Илья погиб в 1943 году на фронте, Фрида умерла в 2013 году в Америке. Мера живет и здравствует в той же Америке. Я обитаю в Витебске, где и закончу, вероятно, свое земное существование.

Илью помню плохо. Да и что может остаться в памяти четырехлетнего ребенка? Вижу крутой берег, высокого широкоплечего юношу, который прыгает в воду с наклоненного над рекой ствола дерева. Помню, как он плывет, а я лежу на его широкой спине, держась за шею. Мне и весело, и страшно. Только в зрелом возрасте я осознал, какая потеря для меня – смерть старшего брата. Думаю, что его влияние весьма выпрямило бы мой жизненный путь.

С отцом я, признаться, в отрочестве не ладил. Главным образом из-за того, что в качестве радикального воспитательного средства он использовал ремень. Его самого, по его же рассказам, дед драл, как сидорову козу. Я же рос шкодливым и дерзким, а отец был человеком по природе вспыльчивым, да и три войны изрядно потрепали его нервы.

Илье, который рос отнюдь не ангелом, тоже иногда доставалось. Однажды, спасаясь от отца, гнавшегося за ним с ремнем, он проворно вскарабкался на дерево, стоявшее во дворе. Папаша пообещал ему хорошую вздрючку, когда он спустится вниз. А Илья и не собирался спускаться. Он с помощью сестричек устроил, как бы теперь сказали, настоящий перформанс. Сидя на дереве, беседовал с друзьями, которые приходили его проведать. Сестры снабдили его бельевой веревкой, с помощью которой он поднимал наверх еду и питье. В конце концов, отец остыл, и экзекуция не состоялась.

Учился Илья очень хорошо. В школу его взяли сразу во второй класс. У него была несомненная литературная жилка. Его сочинения читали во всех классах как образцовые. Фрида, которая стала учительницей русского языка и литературы, помнила некоторые из них. О том, к примеру, как помещица Головлева (персонаж Салтыкова-Щедрина) погрузилась в многолетний летаргический сон, проснулась в годы советской власти и была весьма удивлена и шокирована порядками в государстве трудящихся. А в сочинении на тему «Что такое конец света?» Илья нагородил столько научно-технических ужасов, что Фрида, прочитав его вечером, проснулась посреди ночи в холодном поту от кошмара по мотивам фантазий братца.

При всей своей гуманитарной одаренности Илья мечтал о технической специальности. В 1941 году, после окончания школы, он собирался поступать в Ленинградский кораблестроительный институт. Был готов к жизни активной, полнокровной, содержательной. Счастливая, как говорили в старину, внешность, отличное здоровье, прекрасные способности... Но судьба распорядилась иначе...

Когда началась война, отца сразу же мобилизовали. Мать с четырьмя детьми чуть ли не в день вступления немцев в Витебск сумела выбраться из города. Илья тащил тяжелые чемоданы, как он выражался, «с барахлом». Это «барахло» спасло нас в эвакуации от голода и частично от холода, хотя большую часть зимних вещей пришлось оставить: они занимали слишком много места в чемоданах и баулах. А ведь надо было брать с собой и еду.

После многонедельного пути мы осели в Саратовской области, в 25 километрах от райцентра Вольск, известного на всю страну своими огромными цементными заводами, в совхозе «Большевик».

...Илья и мама пошли работать, сестры – учиться. Я бездельничал. Ютились мы в небольшой комнате деревянного дома. За перегородкой жила семья Васильевых – Агриппина Гавриловна и ее дети Вера и Володя. Мама подружилась с Сусанной Францевной Вишневской, Илья – с ее сыном, своим ровесником Тадиком, который по-русски говорил с польским акцентом. Они были то ли из Гродно, то ли из Белостока. Илья кухонным ножом вырезал из дерева шахматы и предавался с Тадиком интеллектуальному отдыху после физической крестьянской работы (эти шахматы и сейчас хранятся у меня).

Однажды Сусанна Францевна, женщина в высшей степени интеллигентная и воспитанная, с ужасом сообщила маме, что полчаса тому назад, проходя по улице, слышала, как Илья, погоняя волов, сопровождал взмахи кнута таким жутким матом, что уши вяли. Илья же оправдывался позже тем, что волы, дескать, реагируют только на мат, иначе эту флегматичную и упрямую скотину не сдвинуть с места. Так приучены.

Илья рвался на фронт, но 1924 год еще не призывали. Мама удерживала его тем, что без него она детей не прокормит. Но все-таки в конце 1942-го он добился зачисления в Вольское минометное училище. Непонятно, как он прошел комиссию по зрению. У него была значительная близорукость, а очки он не надевал. Тем более при поступлении в училище, где его по этой причине медкомиссия могла забраковать. Похоже, подбил кого-нибудь из ребят пройти окулиста вместо себя. Так Илья стал солдатом Великой Отечественной войны. Тринадцать писем успел прислать он маме. Писал, чтобы не только сообщить о себе, но и подбодрить, успокоить. И масло, дескать, дают, и сахар, и приварок хороший, и победа близка. Вот они, эти письма – сложенные треугольником листочки, плотно заполненные четким, красивым почерком отличника.

№ 1. 25/1-43. г. Вольск Саратовской обл., почтовое отделение Терса, совхоз «Большевик» № 5, Берхифанд Евгении Захаровне.

Обр. адрес: Саратовская область, г. Энгельс, № 1, в/ч №1335/5, Берхифанду И. Н.

Здравствуйте, дорогие! Вы мне простите, что долго не писал, не имел времени. Опишу вам, что со мной произошло. Как вы знаете, мы уехали в Татищево. Там условия были неважные: масса народу, теснота. У меня пропали тетради, так что теперь не на чем писать...

(Далее пять строк вымараны цензором, но по дальнейшему тексту понятно, что затем Илью и прочих призывников перевели в Энгельс, столицу недавно ликвидированной Республики немцев Поволжья).

Полностью обмундировали: выдали шинель, шапку, рукавицы, ботинки, обмотки, теплое белье. Кормят неплохо, но, конечно, маловато. Утром каша, в обед щи или суп и каша, в ужин, например, кислая капуста с помидорами, селедка или рыба. Сахару пока 25 гр., обещают по 40 гр. И столько же масла. Дисциплина строгая, но так и должно быть, т. к. нас хотят выпустить через 6 месяцев. Занятия целый день. Отбой в 10 часов, подъем в 6.

Война должна скоро закончиться: наши войска идут вперед. Сообщите мне адрес отца. Как вы поживаете? Где ты, мама, работаешь? Получаете ли пособие? Как совхозные дела, кого еще взяли? Я надеюсь, что эти шесть месяцев промелькнут быстро, а там, надеюсь, увидимся.

Что пишут ребята, взятые раньше меня? Передавай привет Сусанне Францевне, Агриппине Гавриловне, Вовке, поцелуй за меня Толю (Толя – это я, нынешний Натан). Пишите почаще. Я более-менее устроился. Деньги у меня есть. Тут иногда можно кое-что купить.

Целую вас всех. Илья.

№ 2. г. Энгельс. 5 февраля 43 г.

Здравствуйте, дорогие! Пишу вам второе письмо. Много писать не могу: нет времени. Нахожусь (вымарано цензором), через некоторое время выйду средним командиром-минометчиком. С питанием неплохо. Обещают увеличить норму, перейдем на курсантскую. Будут давать масла и сахару по 50 гр., сахар и теперь дают, но нерегулярно. День полностью загружен, большую часть времени проводим на улице. Холодновато, но ведь из нас должны выйти закаленные офицеры.

Как у вас дела? Как с едой? Где ты, мама, устроилась? Как Фрида? Передай адрес папы (От отца долго не было никаких вестей, поэтому адреса его не сообщали), он, наверное, прислал письмо.

Я на днях получил благодарность за отличную лыжную подготовку. В казарме тепло. Сообщите, кого еще взяли в армию. Целую вас всех. Ваш Илья.

№ 3. г. Энгельс. 27/II-43 г.

Дорогие! 25-го получил сразу 4 письма, что для меня было большой радостью, т.к. они были первыми. Теперь я уверен, что мои письма доходят. Вот уже больше месяца как я нахожусь в стенах училища. В день Красной Армии, 23 февраля, приняли присягу. В этот день нашему взводу как лучшему было доверено несение почетного караула. Мои дела идут хорошо, правда, мешает плохое зрение. Мне сказали, что могут выписать очки, но я боюсь, что меня отчислят. Недавно стреляли, из трех пуль попал одной, сдал на «посредственно». Кормят хорошо: 50 гр. масла, 50 сахару, 800 гр. хлеба, приварок хороший; первое время было маловато после домашней тыквы да всякой ерунды, но теперь более-менее привык. Ты, мама, спрашиваешь, что можно купить за деньги. Все, но очень дорого, как и в Саратове. Так что денег не высылай. Сообщи какой-нибудь саратовский адрес, может, вырвусь в город. Наверное, летом выйду лейтенантом. Как у вас дела? Первым делом сообщи адрес отца. Пишите хоть вы почаще, т.к. я часто писать не могу, каждая минута на учете.

Жалко будет, если Фрида не доучится, как-нибудь тяни. Как Толя и Мера? Где работаешь? Привет Сусанне Францевне, бабушке, Вере, Вале, Вовке, Агриппине Гавр. Теперь становится теплей, что для нас самое приятное, т. к. большую часть занятий проводим на улице. На фронте дела хорошие. Скоро война закончится, и мы соберемся вместе. Передавай привет всем знакомым, совхозным ребятам. Письма пересылай мне. Сообщи ребятам мой адрес. Пиши о совхозных событиях.

Целую вас всех. Илья.

№ 4. 7/III-43 г. г. Энгельс.

Здравствуйте, дорогие! Вчера, т.е. 6, получил ваше письмо. В нем ты, мама, написала много того, что меня интересовало. Мне, вообще, важно знать, как вы живете. Мне бы хотелось, чтобы ты писала почаще, каждое письмо для меня – радость...

Посылку вашу я получил. Очень доволен, но мне ничего не надо, лучше больше заботьтесь о себе. Можешь поверить, что я питаюсь лучше вас. Фрида пусть идет в техникум. Ты рассчитывайся в совхозе и иди в горторг. Если хочешь приехать, приезжай. Мне хотелось бы посмотреть на тебя, обо всем переговорить, посоветоваться. Только особенно не разоряйся, лишних денег у тебя, я знаю, нет.

Пишет ли папа, знает ли он, где я? Может, со временем с ним встретимся на фронте.

У нас все спокойно. Учимся нормально. 
Выйдем командирами. Окрепли, закалились за зиму. Теперь уже тепло. Пиши, как сеют в совхозе, ведь пока мое письмо дойдет, начнут сеять. Да, ты читала о конференции в США относительно продовольствия? Если о чем-нибудь договорятся, будет для всех нас лучше. Исполняются твои надежды. А ведь многие поговаривают во всех странах о близком конце войны. Наши командиры говорят, что немец выдохся, что этим летом будет генеральное наступление на Германию. Так что мы поедем ее добивать.

Так что, как только сможешь, приезжай. Увидимся, может, в последний раз. Хочется поскорей закончить училище и поехать на фронт. Или победить, или умереть. Главное, берегите себя, а там соберемся вместе, я, ты и папа, будем работать и заживем дружной семьей.

Эта война многому нас научит. Хочется на вас взглянуть, поцеловать Толечку. Он, наверное, здорово вырос. Мера, наверное, вытянулась, похудела. Пишите, как у вас с одеждой, обувью, в чем вы все ходите, только подробно. Что пишет папа? Вообще всё, всё. Передавай привет всем девчатам и ребятам, что остались, всем знакомым.

С приветом ваш сын и брат Илья.

№ 5. 14/III-43 г. г. Энгельс.

Здравствуйте, дорогие! Получил ваше письмо, очень обрадовался вести об отце, но адрес в письме затерялся, как и лист чистой бумаги. Адрес мне пришлите.

У меня все по-старому. Одет-обут, кормят хорошо; правда, и занимаемся много. Писать, таким образом, нечего, живем по регламенту. Тяжело то, что большая теснота, нет помещений для занятий. Скоро сдаем зачеты за первый период обучения, что будет дальше, неизвестно, бои на Украине носят очень ожесточенный характер...

Теперь уже потеплело. Летом выйдем лейтенантами, если доучимся. Мне ничего не надо, я устроен. Меня только беспокоит, есть ли у вас еда, остались ли капуста, помидоры. Чем кормят в столовой, сколько дают хлеба? Пиши обо всем. Желаю всего наилучшего. Крепко целую. Привет папе. Пока мое письмо дойдет до него, напишите ему все обо мне. Ваш сын и брат Илья.

№ 6. 28/III-43 г., г. Энгельс.

Здравствуйте, дорогие! Имею свободное время и пишу вам. Ходил к сыну Лизы, получил ваше письмо и письмо от Веры Васильевой. Спасибо за посылку и за бумагу. Как видите, пишу на вашей бумаге. Елизавету Мартыновну не застал, а хотелось бы увидеть, расспросил бы подробней о вашей жизни и рассказал о себе. Меня очень беспокоит, как у вас с едой, с одеждой. Беспокоит, как Фрида, почему она не ходит в Терсев столовую (Фрида поступила в сельхозтехникум, который находился в селе Терса), где она живет. Пусть напишет подробней: чем питается, как учится, имеет ли что одеть. Что ты, мама, сейчас одеваешь? Как у вас дела с обувью, ведь уже начинается грязь...

О себе особенно писать не приходится, все идет по установленному порядку, занимаемся. Кормят хорошо. Пока что никуда не ходил, да и нет времени. Учеба идет ничего. Считаюсь средним курсантом. Имел несколько нарядов вне очереди, все по своей рассеянности, невнимательности.

Много думаю о вас. Если нужна справка для получения пособия, смогу прислать. О совхозной жизни не жалею. Тут жизнь хотя и более строгая, но приучает к дисциплине, упорядочивает все. Если дадут закончить училище, выйду лейтенантом и сумею вам помочь. А это будет скоро, приблизительно в середине лета или в конце. Разгромим проклятых фашистов, восстановим все, чтобы начать еще лучшую жизнь, чем до войны...

№ 7. 18/IV-43 г., г. Энгельс.

Здравствуйте, дорогие! Вчера получил ваше письмо. Получил также пересланное тобой, мама, письмо папы. Написал ему. Спасибо, что пишешь подробно и регулярно. Как видно, живется вам трудно. Ничего не поделаешь, война.

У нас тут уже тепло, сухо, у вас, наверное, так же. Я этому очень рад, т. к. ты пишешь, что тебе нечего обуть. Совхоз уже, наверное, сеет. Как у вас с питанием, неужели не лучше? Дают ли что-нибудь в магазине из одежды? Скорей переходи в горторг и приезжай. Мне очень хочется тебя увидеть, поговорить. Сын Лизы уже выпущен, на днях они сдавали последние зачеты. У меня все в порядке. Учимся, выйдем лейтенантами. Тогда я смогу вам помочь. Это будет очень скоро. Время летит, не оглянешься...

№ 8. 20/IV-43 г. г. Энгельс.

Здравствуйте, дорогие! Только что пришел с тактических занятий и получил письмо от Меры. Хорошо, что она меня не забывает, а эта безобразница Фридка совсем забыла. Почему не отвечаешь ты, мама? Все же, Мера, хоть ты учишься хорошо, да много у тебя ошибок, написано неаккуратно. Как учится Фрида? Где живет, чем кормится? Как у вас сейчас дела с питанием, не поправилось? Если нет денег, продай что-нибудь из барахла. (Все уже было распродано – авт.). Пиши подробней обо всем. Письма доходят быстро.

Интересно, возможна ли поездка в Саратов? Ведь Волга уже наша речка...

У меня дела идут ничего, хотя и не очень хорошо, да распространяться не хочется. С питанием хорошо...

№ 9 14/VI-43 г.

(В конце мая Илью и его товарищей курсантов, не доучив, срочно отправили на фронт рядовыми. Шли жестокие бои на подступах к Днепру – авт.). Район Ворошиловграда (Луганск).

Здравствуйте, дорогие! Вы, наверное, беспокоитесь, что долго не пишу. Писал вам с дороги 2 письма, получили ли? Нахожусь уже на фронте, минометчиком, в боевых действиях не участвовал. Жизнь идет нормально. Находимся недалеко от родины Ворошилова, учимся. Кормят хорошо. Все горят желанием поскорей вступить в бой, погнать врага на запад.

Здесь жизнь мне больше нравится, чем в училище. А как дела у вас? Есть ли письма от отца? Как Фрида, Мера, Толечка? Где работаешь ты? Пиши, как дела в совхозе. Пиши о знакомых. Я бы вам писал почаще, да нет бумаги, карандаша. Да и писать особо не о чем. Но обещаю хотя бы весточку о себе подавать регулярно...

№ 10. 26/VII-43 г.

Здравствуйте, дорогие! Вы меня простите, что я не сразу отвечаю – ваше письмо я получил несколько дней назад – у нас шли бои и работы было по горло. Бои провели успешно, потерь среди минометчиков не было и многие даже представлены к награде. Вообще, мне здесь лучше, чем в училище. Питание хорошее, много мяса, жиров. Я здорово поправился, чувствую себя замечательно. Таким образом, у меня всё в порядке. Написал письмо папе. Думаю, что дойдет. А как дела у вас? Пусть Фрида напишет еще письмо, у нее здорово получается...

Где сейчас Тадик? (Тадик Вишневский, сын Сусанны Францевны, был в то время на фронте. Когда он узнал о смерти Ильи, написал, что отомстит за него. До победы не дожил, сгорел в танке – авт.)... Если вернусь раненым, накормишь арбузами? Ну, конечно, шучу. Мне придется еще побывать в Берлине...

Что пишет отец, где он, в каком роде войск? (Отец служил в артиллерии – авт.). Привет всем знакомым. Ваш сын и брат Илья.

Крепко целую Толечку.

№ 11. 1/VIII-43 г.

Сегодня получил ваше письмо и сразу отвечаю, т.к. у меня теперь есть свободное время – передышка в действиях. Отдыхаем, стреляем только ночью, днем все раздетые, наблюдаем, как наши самолеты обстреливают немцев. Все хорошо отдохнули, теперь у нас одно желание – вперед, ждем только приказа командования. Написал письмо папе, буду ждать ответа. Карточка Фриды где-то затерялась в пути, очень жалею.

Пишите, как дела у вас в совхозе. Пускай напишут Вера Васильева, Фрида. Присылайте мне бумагу, и я вам буду отвечать. Желаю тебе удачно списаться с дядей Ароном. (Брат-близнец мамы, который в 1925 году уехал в Аргентину – авт.). Напишите подробней, кто уехал из совхоза, кто приехал, кто какие должности занимает. Что у вас за пленные, что они делают? (В поселке построили лагерь для военнопленных, преимущественно румын, болгар и прочих второстепенных союзников Германии. Использовали их на сельхозработах – авт.). Пока что все. Пишите, целую вас. Ваш сын и брат Илья.

№ 12. 8/IX-43 г.

Здравствуйте, дорогие! Вы, наверное, давно не писали мне, ваши письма я получил перед наступлением. Мы находимся далеко на Украине, наступление идет полным ходом. Идут танки, летят самолеты, шагает пехота. Нельзя описать, как нас встречают! Целуют, обнимают, смеются, плачут. Угощают всем, что есть. Немцы бегут, оставляют массу трофеев, бросают все, что мешает отступать. Все, что сообщается в наших газетах, нам подтверждают жители. Нельзя описать их мучений.

Меня немного зацепило в ногу, не больше, чем если бы накололся на гвоздь. Пишу вам сидя около хаты. Наши танки обходят немцев с флангов, а мы сидим и ждем, готовим им угощение. Напишу вам, наверное, не скоро, некогда. Вы же пишите, письма доходят и сейчас.

У меня все в порядке. Пишите, как живете. Пускай девчата напишут. Есть ли письма от папы? Пока все. Остаюсь жив-здоров. Ваш Илья.

Последнее, 13-е письмо, пришло в совхоз на имя Сусанны Францевны Вишневской.

17/X-43 г.

Здравствуйте, Сусанна Францевна!

Недавно получил сразу два Ваших письма, но не смог быстро ответить, не было времени и бумаги. Получил письмо Тадика от 19/IX-43.Вижу, что он очень доволен своей судьбой. Несколько слов о себе. Был легко ранен в ногу, уже зажило, на ходу. Теперь я нахожусь недалеко от того города, который давал свет многим городам Украины. Моя дивизия дважды отличилась в боях, получила орден Красного Знамени. Наше наступление идет полным ходом. Идут танки, бомбят самолеты, поют «Катюши». Сейчас наши уже недалеко от Витебска. Думаем, война закончится еще до Нового года, а может и раньше. У немцев полное разложение. Скоро все кончится, наши отцы вернутся домой, а мы еще послужим. Пока все, с приветом Ваш Илья.

P. S. Не знаю, сумею ли сегодня отправить это письмо.

Вскоре Илья был тяжело ранен. Его оставили в деревенской хате на хуторе Самойловском (восток Запорожской области) под присмотром медсестры: сочли, вероятно, безнадежным. Местные жители рассказывали, что Илья две недели боролся за жизнь, так что указанная в похоронке дата смерти – 25 ноября – это, скорее всего, день, когда он был ранен. Дивизия и полевой госпиталь двинулись вперед, продолжая наступление, а Илью и еще нескольких раненых предоставили, как говорится, собственной судьбе.

Когда много лет спустя переносили останки погибших воинов в братскую могилу в селе Сладководном, на правой стороне полуистлевшего тела Ильи были видны следы зеленки. Более эффективного лечебного средства, видимо, не нашлось.

...Мне было пять лет, когда пришло извещение о смерти брата. В таком возрасте душа еще не вмещает мысли о смерти – своей или близких. Но помню, что в груди возникло какое-то стеснение, которое долго не проходило. Мама же совсем извелась. Днем работала на двух работах – надо было кормить детей, а ночью приглушенные подушкой рыдания будили меня, не просыпавшегося даже от ударов грома. Много лет спустя, когда острота горя поутихла, она иногда вспоминала некрасовские стихи:

«...то слезы бедных матерей:
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве».

Мама, не видевшая мертвого тела своего первенца, все надеялась, что вдруг отворится дверь и он войдет, живой-невредимый... И мы все,  разумом понимая несбыточность надежды, сердцем желали и многие годы ждали чуда.

А отец наш вернулся с войны. Очень долго не было от него писем в конце 43 – начале 44 годов. И вот, наконец, пришла весточка из госпиталя. Он был тяжело ранен где-то в Западной Украине, едва не попал в плен при контрнаступлении немцев. К счастью, двое ребят, из числа выздоравливающих подхватили его под мышки и затащили в кузов грузовика. На костылях летом 1944 года появился он в нашем совхозе «Большевик». Обнялись с мамой и заплакали по Илье.

...В 1952 году, когда арестовали «убийц в белых халатах», якобы уморивших заведомо неправильным лечением многих деятелей партии и правительства, начался новый виток антисемитской кампании. Отца уволили с работы (он был главным бухгалтером Витебского облхлеботреста) как не имеющего допуска к государственным тайнам. А тайной тогда было почти все: количество, например, выпекаемого хлеба и даже сорта употребляемой для этого муки. Да, родина щедро платила ему за страдания и раны в трех войнах. С трудом отец устроился в какую-то мелкую организацию и проработал там оставшиеся до пенсии четыре года.

Мы не раз ездили в Сладководное, где под обелиском в братской могиле лежит наш Илья. Всегда помним его. У нас в семье и сейчас есть Илья: сын Меры, известный в Питере человек.

Мой старший брат мог бы гордиться своими племянниками Женей, Леной, Ильей и Асей, которые выросли достойными людьми, и их потомством.

Жизнью заплатил он за то, чтобы не прервалась цепь поколений. Один из 200 тысяч евреев, погибших в рядах Красной Армии в годы самой кровавой в истории человечества войны, мой старший брат Илья Берхифанд, да упокоится его душа, как сказано в молитве, с душами других праведников, что в Ган-Эдене...

Натан БЕРХИФАНД