Я не пришёлся ко двору.
А двор диктует норму жизни.
Но я признателен двору,
Что не пришелся ко двору.

Как хочется увидеть и понять истоки того, кто ты есть сегодня, чтобы простить и себя, и других. Но уже никогда не исправить свой путь – ты утвердился в незыблемости событий жизни, в которой не только случай, но и твоя ответная реакция есть данная тебе свыше судьба.

Может потому, не происходит это проникновение в прошлое, в его слагаемые изначально моменты, что не каждому человеку дано выдержать это испытание – и большинство бы окончательно потеряло веру в жизнь, погасла бы надежда, и человечество, охваченное пессимизмом, уничтожило бы в себе самое святое в живом мире – любовь.

Чем ближе к старости – тем ярче воспоминания о детстве. Они являются неожиданно, сами собой, когда ты запутываешься окончательно в дне настоящем: это происходит для того, чтобы ты, вернувшись к истокам своей жизни, почувствовал изначальность того, к чему пришел. Детство – это чувственное восприятие мира, всестороннее и всеохватывающее.

Человек рождается оптимистом – тянет ручонки к солнцу и требует: «Дай!» А люди вокруг шепчут: «Генералом будет…» Он растет, уверенно думает: «Буду», задает самые неожиданные вопросы и требует от людей невозможного. Оканчивая школу, он уже не просит дать ему солнце, но еще надеется стать генералом. И вскоре весь его оптимизм становится воспоминанием. А когда у него рождаются дети, в нем вновь возбуждается оптимизм. Но и они не оправдали надежду. И он перед сном сухими старческими руками отправляет в рот таблетки, надеясь, что ему еще повезет увидеть из его маленькой заброшенной комнатки встающее над землей солнце.

Память – не то, что ты прожил, а пережил – только это интересно узнать другим. Чем труднее и трагичнее были обстоятельства, в которых ты, борясь и сопротивляясь, сумел не просто выжить, а отстоять свои идеалы и мечты – тем значительней твоя жизнь: в ней не столько движение, сколько глубина. А глубина и есть изначальная жизнеспособность родника.

1

Как загадочна наша память. Каждое мгновение жизни зарубцовывает в ней свои отпечатки – ничто не проходит бесследно. Она кладовая опыта. Но почему он не спасает нас от повторения одних и тех же ошибок? Какими же должны быть ее слагаемые, чтобы однажды, как спасение, наступило прозрение. «Пуганая ворона куста боится… обжегся на молоке – дуешь на воду…» – весь повседневный быт мирской пронизан постулатами народной мудрости. Неужели жизнь – всего лишь слагаемые наших ошибок на пути к смерти?

Только сам, своим горьким опытом преодолевая ошибки, познаешь мир, и твое плотское существо, сопротивляясь, полнится силой духа, который помогает стать тем, кем ты хочешь быть, терзаемый и ведомый своим призванием. Великий Бетховен, которого природа одарила высочайшим талантом – чувствовать гармонию звуков нашего мира, его же природа лишила возможности слышать их. Постоянно находясь в борьбе с этим недугом, он свершил свое призвание и открыл нам свой секрет: «Через боль, борьбу и страдание к победе!» Истинный талант, преодолевая все препятствия мира, всегда найдет в себе силу, ум и волю свершить свое предназначение. Чем выше талант – тем труднее этот путь. Великий педагог Януш Корчак оставил нам завещание: «Мы не даем вам Бога, ибо каждый из вас должен сам найти его в своей душе. Мы не даем родины, ибо ее вы должны обрести трудом своего сердца и ума. Не даем любви к человеку, ибо нет любви без прощения, а прощение есть тяжкий труд, и каждый должен взять его на себя. Мы даем вам одно: даем стремление к лучшей жизни, которой нет, но которая когда-то будет, в жизни по правде и справедливости. И, может быть, это стремление приведет Вас к Богу, Родине, Любви».

Но все это осознаешь лишь тогда, когда, сломленный неудачами, остаешься на исходе дней своих у разбитого корыта, в которое льешь горькие запоздалые слезы.

Предназначение дано человеку изначально – оно неотъемлемый дар природы, которая, рождая свое творение, наделяет всем необходимым, чтобы оно было способно осуществить его. Главное в этом – найти себя, открыть, кто ты и каким создан природой в мире людей, чтобы явилась между вами счастливая роскошь общения. Основа для этого ни блага мирские и ни проповеди, а раскрытие индивидуального дара, которым одарила природа каждого из нас. «Трудный подросток» – это не тот, кто нарушает узаконенные правила утвердившегося сообщества, а в ком не открыли его призвания и не помогли стать на свою стезю.

Ишь, как меня занесло… Готов выдать тракт, повторяя то, что давно сказано и записано великими просветителями человечества на всем пути развития цивилизации о «великом и благородном труде воспитания и обучения подрастающего поколения». И почему все это, добытое и осознанное, признанное душой, превращается лишь в тривиальные звуки слов, а не становится реальной потребностью самой жизни, в которой рождаются, мучаются и гибнут, не воплотившись в действие, предназначения человека, которого создал Бог «из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою».

Потребность высказаться рождается оттого, что, и самозабвенно трудясь на своем поприще, на который ступил по призванию и любви, вдруг понимаешь, что не можешь добиться желаемого, которое так ясно осознаешь, от независящих от тебя причин.

Конечно, проще всего обвинить других. Но это удел тех, кто потерял веру в то лучшее, что жаждет душа, влекомая святыми порывами детства и юности. Зрелость являет ясно и точно, как ты сам шел на встречу к своей мечте, как боролся и чего достиг. И если ты, и обессилев в борьбе, не потерял веру в то святое, что для тебя есть жизнь, твоим оружием становится слово.

Оно дано человеку для того, чтобы он мог и после гибели своей донести до потомков то, что было для него смыслом жизни. Истинная победа не практическое свершение желаемого – оно лишь истина момента, правда дня, – а то, что ты смог передать другим, и они приняли и осознали это, как высший смысл жизни: продолжение во времени основополагающих ценностей всего сущего на земле.

Жизнь – это движение во времени, и носителем ее является тот, кто не предал в душе своей то, что было заложено изначально ее Создателем. Он – творец нашего мира во всем его совершенстве: все в природе создано им для жизни живой. Этот дар он вдохнул в свое высшее создание – человека, сущность жизни которого – развитие и продолжение. Изменить себе, осквернить душу свою – предать Его: душа – творец гармонии в мире. Покидая этот мир, она завещает потомкам своим: детство – это грезы, юность – мечты, зрелость – борьба за них, старость – осмысление. Жизнь твоя состоялась, если твоя исповедь интересна людям.

2

С каждым днем я все острее ощущал несоответствие нашей действительности тому, что жаждала душа. И познавал это на судьбах тех избранных, которых, казалось бы, сами люди боготворили: почему-то жизнь наших кумиров, которые добились того, что жаждала их душа, почти всегда являла собой трагедию в их постоянной непримиримой борьбе добра со злом. Словно сама жизнь, проверяя святое предназначение их душ, бросала в самые тяжкие испытания.

Работая с детьми, я отметил, что испытание каждой личности начинается с самого рождения – о, сколько искалеченных судеб прошло передо мной! На моих глазах яркий цветок со всеми своими особыми красками быстро превращался в среднестатистическую поросль, иссушенную и придавленную общеобязательной системой нашей жизни, с ее уставами, приказами, постановлениями – их готовили послушными исполнителями той социальной системы, которая властвовала в данный момент в обществе. Да, они развивались физически, набирались знаний, поступали в учебные заведения, становились рабочими или колхозниками. Но почти в каждом из них властвовала не душа, которой даны были изначально все слагаемые гармонии мира, а раздвоенность сознания – оно было озабочено одним: как пристроиться в жизни, чтобы выжить…

Об этом я писал и разносил рукописи по редакциям газет и журналов.

– Сами понимаете, о чем пишете? – все чаще слышал из уст их работников, и в меня вонзался испуганный взгляд. – Вы же преподаватель литературы. Как вы не осознаете, что соцреализм есть указующий перст всей нашей жизни.

– Я пишу о том, что волнует меня в работе с детьми, – растерянно, но все настойчивей, отвечал я.

– Вот вам мой добрый совет, – сказал один из них, заведующий отделом, плотнее прикрыв дверь кабинета. – Писать вы можете, в этом у меня нет сомнения, но…

Он замолчал, нервно вытащил пачку сигарет, прикурил, извинился и, смущенно улыбнувшись, предложил мне. Я, волнуясь, все же осмелился взять сигарету.

– Оказывается, учителя тоже курят, – пошутил он. – А это дурной пример…

Я признался, что начал курить в армии, когда в карауле, где часто мне приходилось бывать, порой так уставал, что слипались глаза, и не было сил выстоять смену.

– А я начал курить еще пацаном, во время войны, чтобы не подохнуть с голодухи.

– Когда началась война, мне был год, и мы с мамой стали беженцами…

– Ладно, не будем о грустном. Слава Богу, мы с вами выжили…

Он начал листать мою рукопись, изредка бросая на меня какой-то тревожный взгляд, губы его шевелились и тут же мгновенно сжимались, словно слова мои приносили ему неудобство, переходящее в боль. Я напряженно ждал ответа и почему-то чувствовал себя так, словно был причиной этого его странного состояния.

– Ну что вам сказать, – он медленно поднял на меня вдумчивые глаза. – Все, что я у вас читаю, – правда. Мне лично нравится и нечем возразить.

– Так в чем же дело? – вырвалось из меня.

– Наивный вы человек, романтик, – усмешливо отозвался он. – Самое ценное в том, что вы написали, – ваша способность заглянуть в душу ребенка, еще не испоганенную нашей реальной действительностью, и открыть ее другим. Но…– Он надолго замолчал, прикурил погасшую сигарету. – И, при всем моем искреннем желании, ее не напечатают.

– Вы заведующий отделом. И кто лучше вас может знать, что хорошо и что плохо…

– Извините, вы что, с Луны свалились? – он вздернул передо мной свою узкую ладонь с растопыренными пальцами.

– Мама нашла меня на грядке, – отшутился я.

– То, что вы написали, – откуда это?

– Открыли мне дети.

– И вы верите им?

– У ребенка говорит душа – и нет ничего священней ее откровения.

– Да, – задумчиво протянул он. – Не знаю… не знаю, что делать с вами. Но скажу честно: все, что вы написали, мне по душе. Ладно, к делу. Вот что предлагаю: разрешите мне немножко пройтись пером, чтобы у вас наконец-то была хоть одна публикация – думаю, это в наших с вами общих интересах.

Я, естественно, согласился: есть такая неискоренимая в человеке потребность – увидеть плоды своей работы.

Когда мы прощались, он как-то странно задержал мою руку и сказал, явно смущаясь:

– Вы уже извините меня, но, для пользы нашего с вами общего дела, я бы посоветовал вам взять псевдоним.

И здесь я согласился.

3

Через месяц рассказ был опубликован на полную страницу в газете, и я получил свой первый гонорар, равный моей месячной зарплате учителя. Но, когда прочитал его, – душа застонала: совсем не о том я писал. В нем сохранился лишь сюжет, внешнее проявление событий. А я в работе с детьми понял главное: без понимания причин любого явления в жизни общество не прозреет – и вся наша бытующая жизнь есть не строительство на основе их познания, а житейская суета в котле последствий.

В редакции меня встретили хорошо и показали уже подготовленный к печати рассказ. Я прочитал, и мне стало стыдно: из него была изъята душа…

– Нет, никогда, – только и смог произнести я.

– Да ты что! Главное в нашем деле печататься – ты, надеюсь, уже ощутил приятный вкус гонорара. А тебе выдали по высшему рангу – оценили! И вот что мы обещаем: продолжай с нами сотрудничать, и мы тебя заберем работать в наш отдел.

Я опять согласился. С каждым годом работы в школе понимал, насколько далек наш процесс обучения от того, что диктует человеку для выживания наша действительность. Было написано немало рассказов и очерков, но они мертвым грузом лежали в моем рабочем столе – и подспудное желание стало верой: стоит мне опубликовать их, и, как говорится, дело сдвинется с мертвой точки. Я приносил рукописи в редакции, все покорней смирялся с исправлениями опытной рукой их работников, и был рад тому, что могу озвучить хоть маленькую толику того, что ношу в душе. Ни коллеги, ни дети не знали, когда подсовывали и мне прочитать статью, что автором является их близкий человек. Псевдоним уже так укрепился в моем сознании, что я в редакциях только и отзывался на него. Среди их сотрудников со многими был не только в приятельских отношениях, но и вместе замачивали гонорары. Я стал у них своим человеком, и все чаще поговаривали, что время принять меня к себе в отдел. Мои статьи уже подписывали «спецкор» две республиканские газеты. Шли годы…. И нередко кто-то по-пьянке признавался мне: «Мы не раз просили редактора взять тебя в наш отдел, но, пойми, смущает его твоя фамилия. Вот если бы им кто сверху звякнул…»

Стремление стать журналистом, чтобы в печатном слове высказать все то, что хотелось мне сделать в практической деятельности для раскрытия и становление ребенка, но срывалось под гнетом абсурдных законов и обстоятельств нашей жизни, стало навязчивыми желанием, как единственная возможность для свершения своей мечты. Когда ты очень чего-то хочешь и искренне стремишься к своей цели, жизнь всегда дарует случай. Случай – это то, что ты не мог предвидеть, но, если принял его как судьбу и проник вглубь его, – это и есть твоя линия жизни. Последовательность и ответственность за свои действия свойственны лишь тому, у кого есть цель, ради которой он готов жертвовать собственной жизнью. Человек – носитель вечности, через него происходит осознание мира и определяется смысл быстротекущего времени.

Такой человек у меня был: известный композитор, лауреат множества премий, любимец и баловень сильных мира нашей страны. Он, музыкант от Бога, для того, чтобы пробиться – таким стало кредо его жизни – писал песни по заказу на любую тему, и делал это изящно и легко. Я был не раз этому свидетелем. В своем рабочем кабинете он вытаскивал из груды бумаг тексты, которые присылали ему государственные стихоплеты, и, бормоча слова, тут же напевал мелодии к ним, и легко, быстро записывал нотами. Он с гордостью хвалился мне, что открывает ногой дверь в кабинеты высших чинов нашей страны.

Свел нас случай. Он пришел к нам в институт преподавать на кафедре музыкального отделения, хотя ему предложили работу в консерватории сразу же после ее окончания, потому, что безумно влюбился в нашу студентку. Я в это время был членом комитета комсомола. Уже с первых встреч между нами возникли дружеские отношения: я, дитя улицы, был восхищен его игрой, мог часами сидеть на полу в классе и слушать самозабвенно его музыку, которую он посвящал любимой. Он с восторгом рассказывал о ней и словами, и своими сонатами, и признавался, что это чувство и рождает в нем высшее человеческое состояние. Не знаю, что он оценил во мне, но и когда мы стали стариками, называет меня «мой неумирающий романтик».

Когда он взошел на вершину славы, я все меньше стал общаться с ним. Он звонил, обижался, клялся в нашей дружбе, но все это я воспринимал как естественный порыв его художественной натуры. Он, прочитав несколько моих рассказов, не раз предлагал помочь их издать, но я уже понимал, что для этого из них выбросят то, что для меня является самым важным. Однажды он сам отправился к директору издательства «Молодость», на стихи которого написал не одну песню. И потом признался мне: «Мы с ним уже договорились, но, когда я назвал твою фамилию, он признался, что не любит евреев. Я сказал, и я их не очень люблю, но ты мой друг. Ты наш – свой еврей…»

Желание стать журналистом, иметь возможность не только писать, но и печататься, сделало меня беспамятным – я отправился к композитору. Он принял меня тепло и согласился помочь.

Через несколько дней позвонил и сообщил, что договорился с первым секретарем ЦК комсомола, и тот ждет меня.

4

Я явился в назначенное время. Сухощавый, с зачесанными назад редкими волосами, он встал из-за за стола, поздоровался со мной за руку и сказал:

– Наш лучший композитор просил за вас – это веский аргумент. Слушаю…

Я с волнением изложил суть просьбы: работаю в школе, у меня уже большой опыт, пишу, печатаюсь, и есть несколько предложений от заведующих отделом поступить к ним в штат.

– Вы скромный человек, – улыбнулся он. – Ваш друг рассказал намного больше хорошего.

– На то он и музыкант, – отшутился я. – Ему свойственно писать кантаты.

Он взял телефонную книжку и набрал номер. Голос его стал деловым:

– Это вы? У вас печатается такой… – и назвал меня по псевдониму. – Что вы можете о нем сказать? – Молча выслушал и, пожимая плечами, спросил: – Тогда я не понимаю, почему вы не хотите иметь в своей редакции такого сотрудника?

Нажал на кнопки и набрал номер телефона второй газеты. Разговор был тот же. Он передернул плечами, положил трубку на рычаг и, помедлив, сказал мне:

– Давайте сделаем так. Мне срочно нужна статья по теме «Научная организация труда в комсомольских коллективах», – он объяснил проблему. – Беретесь сделать?

За неделю я обошел и взял интервью во многих коллективах, написал статью и отнес редактору газеты – через день ее напечатали на первой полосе. Я позвонил секретарю ЦК, и он назначил мне встречу.

Когда вошел в кабинет, он встретил меня как-то по-деловому, но пригласил сесть, и, поглаживая на столе газету с моей статьей, сказал:

– Сделано хорошо. Мне понравилось, как вы точно и остро поставили вопросы по этой проблеме.

Он замолчал, отвел глаза и продолжил каким-то другим голосом. Притом, я это как-то растерянно отметил, обратился ко мне по моему настоящему имени и фамилии.

– Да, вам надо работать журналистом, и именно в нашей центральной молодежной газете. Я уже об этом говорил с редакторами, но пока у них нет мест. Давайте немного подождем. Думаю, что они должны решить этот вопрос положительно.

Я выслушал эту привычную для меня тираду, но не сказал ему, что завотделом, прочитав мою статью и узнав, что я ее сделал по заданию самого первого секретаря ЦК комсомола, признался, что есть место и он очень хочет видеть меня у себя. Хотелось вскочить и высказать все наболевшее по этому вопросу, но мысль о том, что я подведу своего друга, который, рискуя карьерой, устроил эту встречу, сдержала. Я встал и сказал:

– Спасибо. Извините, что отнял драгоценное время от исполнения ваших важных государственных проблем.

– Да что вы! Я рад нашему знакомству. Как только будет возможность, мы решим ваш вопрос. Надо немножко терпения…

И тут я не выдержал:

– Этот вопрос мой народ решает уже не одну тысячу лет, – и, чувствуя, что сейчас меня занесет, кивнул на прощанье головой и вышел.

На перекрестке улиц возвышался на пьедестале танк, который первым ворвался в мой город, освобождая его от тех, кто пытался покорить мою родину, уничтожая на своем пути все живое на земле, и первыми – народ мой. Объявили они на весь мир: «Все беды в мире от евреев исходят. И виновен их Бог, который избрал иудеев своим народом. Не бывать двум богам в мире. Чтобы победить ненавистного нам Бога их, надо уничтожить народ его. Не будет смеяться ни один еврей!» А праведники горько шутили: «Вами, евреями, заквасили, нами замешивать будут».

Я долго слонялся по городу и просил у разума своего: «Не дай мне сил озлобиться. Помоги верить и надеяться, что все происходящее со мной, временность. Я, как и тысячи других современников моих, попал случайно в колесо истории, я лишь малая частица общей трагедии ее от несовершенства к совершенству. Глупо обижаться на историю, если люди – послушное орудие в ее руках. А мы живем так, словно каждый наш миг в мире вечность, и претендуем на бессмертие свое. Тот, кто уразумел свою бренность в ней, но идет своим путем, лучший из нас – он верен душе своей, в ней бессмертие».

Черные стволы деревьев темнели среди желтой опавшей листвы, еще яркой и волнующей. Но листья, как мои чувства и мечты, желанные и красивые, погибали, а стволы деревьев продолжали жить на любимой мной земле и среди этой опадающей красоты. Они тянулись своими оголенными ветвями к чистому ясному небу, встречая грядущую зиму, не исчезали, а засыпали до новой весны. Было радостно и мудро в этом осеннем очаровании, и потаенно думалось о том, что сквозь все неудачи ты должен остаться верен лучшим мечтам юности и, как бы ни было тяжело в настоящий момент осознанности настоящего, не сдаваться, а продолжать жить, бороться и верить. Полжизни позади, но есть ты – и это главное: жизнь слишком коротка, чтобы быть незначительной. И наступил покой в душе.

Когда мой друг композитор узнал, что произошло, он сказал:

– Главное в жизни – пробиться, если хочешь доказать свою правду. А для этого есть величайшее искусство – компромисс.

Я ничего не ответил, но записал в своем дневнике:

«Неужели компромисс и есть самое главное в игре знатока за правду? Но какая эта игра скользкая, изворотливая – все на цыпочках: проституция. Тот, кто всей душой верен мечте своей, и, даже познав всю горечь утрат своих, лишь посмеется над этой игрой в правдолюбца. Пусть большего тебе не дано, но совесть души заключается в том, чтобы быть честным до конца, зная и смертельный исход. Идущие на компромисс, «борцы за справедливость», играют лишь в такую игру, где можно не просто уцелеть, но и построить карьеру. Это наше апробированное течение общественной жизни: Некрасов, даже Пушкин, прибегали к нему. Но Чаадаев этого не делал. Не думаю, что он был глупее. Именно это качество поставит его в будущем в первые ряды личностей рода человеческого, их жизнь – бессмертие, хотя уже при жизни их предавали забвению. Вот основной вопрос – что выше: при помощи компромисса отстоять свою идею или бескомпромиссно следовать ей? Неразрешимая дилемма творческого человека. И оттого, что большинство придерживается компромисса, – не значит, что оно самое верное и истинное. Сколько оно вносит с собой обмана и путаницы – где грань между ней и ложью? Быть может, и я верю в это, человечество уже давно достигло желанного золотого века, если бы пошло путем Коперника, а не Галилея, и было бы меньше жертв. Компромисс создал беспросветность в человеческой жизни – каждое новое поколение пожирает его плоды, расплачиваясь за прошлое предков своей извращенной жизнью и «утонченной» моралью. Вот мы и пришли к тому, что имеем: нет веры, морали. Все дозволено, всему находим оправдание, и все, что вчера называли черным, сегодня провозглашаем белым. И Дамокловым мечом висит над человечеством угроза всеобщей гибели – результат этой массовой морали, разложившей первооснову смысла понятий: Да – Нет. Произошло раздвоение не только личности, но и человечества. И где та сила, которая способна нас излечить? Она одна: правда – честный без примесей путь к истине».

После этой истории я перестал ходить в редакции. Но продолжал писать: рождались рассказы, повести, и взялся за задуманный уже давно роман. Идея его вызрела еще в институте, когда я начал осознавать на собственном горьком опыте противоречия нашей социалистической действительности с тем, что выражали о мире бессмертные классики мировой литературы: человек становится личностью лишь тогда, когда, преодолевая все препятствия и мерзости нашей жизни, остается верным до конца своим идеалам и чистоте души, данной нам от Бога. Пусть ты и не добился в реальной жизни того, о чем мечтал, но если дано тебе призвание – должен все это выразить в слове.

 

Об авторе:

Борис Роланд (Букенгольц Роланд Борисович) родился в Глуске Могилевской области в семье кузнеца. Отец Борис Израилевич погиб при защите Брестской крепости. Мать Хая Менделевна, учительница математики, во время войны спасла 15 детей, были беженцами – лишь спустя полгода добрались от Глуска до Урала.

Закончил школу в Бресте, служил в армии. После окончания Минского педагогического института (литературно-музыкальный факультет) работал педагогом в школе и колледже искусств, методистом по эстетическому воспитанию в Министерстве просвещения, журналистом в республиканской газете, рабочим в геологических экспедициях. Награжден бронзовой медалью ВДНХ. Опубликованы книги рассказов, повестей, роман «Книга судьбы», автор девяти пьес. Лауреат премии журнала «Неман», дважды лауреат премии им. Марка Алданова, которую учредил «Новый журнал» (США) за лучшие повести русского зарубежья. Член Союза российских писателей. Живет в Минске.