Анпилов Андрей – художник, прозаик,
поэт, исполнитель авторской песни.
Член Союза писателей Москвы. Окончил факультет прикладного искусства
Московского текстильного института.
Стихи и песни начал сочинять более сорока лет
назад. Играет на шестиструнной гитаре. Более 30 лет выступает с концертами.
Дедушка
ветхую книгу читает,
Носом клюёт и глаза проедает.
Там под обложкой – пророки, цари,
Тайная тайных, и Бог жив внутри.
Младший
в семье, сроду грамотный Елья
Век свой растратит на это безделье,
В лавочке сидя без сна под часами.
Детки,
они заведутся и сами
Капнут копеечки струйкою манны,
Мерки и гирьки, щепотки и граммы.
Усики щёткой, глаза голубые,
Шелест страницы, библейские были.
Верно,
за чтенье и шелест страницы
Взят был однажды огнём колесницы
К Богу живым Илия, невредимым.
Над
Могилёвом развеялся дымом.
***
Чёрное
с золотом, дёготь и мёд,
Хаос житейский.
Что ты ни делай, а Он своё гнёт,
Бог иудейский.
Семя
– подушки распоротой пух –
Ветер развеет.
А вот, поди ж ты – опять во весь дух
Кровь розовеет.
Сами
не знаем, что свято храним,
Сладость и мука.
Прадед мой был, оказалось, раввин,
Вот так ведь штука.
Дети
уснули, кивают очки,
Голос бормочет,
В книге священные пляшут крючки
Вскачь среди ночи.
Справа
налево летает зрачок,
Движется веко.
Ангел дверной поддевает крючок
Крыльями снега.
***
Печаль
пройдёт и боль уймётся,
И всё вернётся на места –
Мне говорит, как сердце бьётся,
С небес незримая звезда.
Из
глубины бесплотной ямы,
Сквозь тёмный холод мировой
Ты, Господи, глазами мамы
Глядишь, умершей и живой.
Когда
мне радостно и больно,
Когда обида и беда,
Я на себе ловлю невольно
Твой взгляд, любимый навсегда.
Ну,
мама, вынь из ранки жало,
Мне в одиночку тяжело.
Ты ничего не обещала,
А всё до свадьбы зажило.
***
ИМЯ
Оно
не записано в паспорт
И в книгу судеб заодно,
Для входа в небесное царство
Ещё одно имя дано,
Земной
не окутано пылью.
Хотя никому не секрет,
Что звали все маму Рахилью
Немного отпущенных лет.
Рахиль
– это значит овечка,
Какая овечка, Бог весть.
Она не носила колечко,
Жила экономно, как есть.
Ведь
денег всегда маловато,
А дети растут, теребя.
И Бог называл её Злата,
Что значит – все любят тебя.
Почти
сорок лет нет Рахили,
Растёт на могиле трава,
Но мамы нет в этой могиле,
Бог знает, что Злата жива.
Написано
имя другое
На камне и справке. Живи,
Все любят тебя, дорогое
Златое колечко любви.
***
Он
жив и телесен,
в нём звёзды роятся,
Обрезанный воздух жилья,
Проснёшься во мраке,
не надо бояться
Молчанья и складок белья.
Вся
тьма из крупинок
любви и печали,
Вся жизнь,
её каждый вершок,
Все вещи в конце,
в середине, в начале –
Спасенья живой корешок.
Однажды
надрезана
песни уздечка
И в ней умещается Бог,
Как звёздное небо
в глухое местечко
И в стоптанный горем сапог.
***
КАМЕНЬ
Закатиться
б монеткой под стенку,
Затаиться б навек в январе
Ниткой к нитке, оттенком к оттенку
На обоях и старом ковре,
Улететь бы на быстрых оленях
Вглубь рисунка, нырнуть с головой
В пруд заросший, на тёплых коленях
Стать вязаньем у мамы живой,
Навсегда под настольною лампой
Световым распластаться пятном,
За еловою праздничной лапой
Замереть бы, в альбоме цветном
Неподвижным застыть человечком,
Дотянуться б, на цыпочки встав,
И обвить обручальным колечком
Безымянного пальца сустав,
Или Марьину Рощу, как Трою,
Окружить неприступной зимой
Так, чтоб знали секрет только двое –
Бог и камень под райской стеной.
***
ДЯДЯ ЛЁВА
К
старшим сёстрам прилепился,
Ремесло пошив-покрой,
Заикался, жить стыдился
Так, что вовсе позабылся,
Стал и в памяти дырой.
Красных
девушек стеснялся
В Роще Марьиной Москвы,
Целый век краснел и мялся,
Только взглядом извинялся
И кивками головы.
Довоенный
мальчик Лёва,
Мастер ножниц и иглы,
Дядя из-под Могилёва –
С сорок первого ни слова,
Ни могилки, ни золы.
Не
оформленный приказом,
Позабытый наповал,
Словно пуговицу с мясом
Лёву Гитлер оборвал.
Как
надел шинель досрочно,
Так и сгинул наотрез
И без всякой, вот уж точно,
Дядя без вести исчез.
Никому
был не помеха,
И при жизни невесом,
А уж в смерти стал прореха,
А не Лев Ильич Харсон,
Черноглазый, безответный,
Кроткий, маленький, безвредный,
Жил на свете дядя бедный
Лейба Ельевич Харсон.
Посадил
дыру на локоть,
За войною вытек вслед.
Нету Лёвы, чтоб заштопать,
Да таких и ниток нет.
***
Не
отходи от материнских юбок,
От складок шороха, от песни колыбельной
И звёзд в саду вечернем.
От
Витебска, от гетто в Амстердаме,
От Рощи Марьиной, Тарусы,
От Константиново, мерцания
Оки.
Я
пробуждён был песней колыбельной,
Заплаканною лампой в каплях света.
И смутных три лица клубились в небе
Домашнем – папы, матери, сестры –
Точь-в-точь, как в церкви: лица, песня, звёзды,
Вечерний шорох юбок материнских,
В дверях дорожный голос влажной пыли –
Был
пробуждён – как вышептан молитвой
И вымолвлен из запаха травы.
***
МАРТ
Темно так и тихо в
квартире,
Как будто накинут мешок.
Евреи не всё заплатили,
Остался за каждым должок.
Прихлопнута дверь в
коридоре,
Соседки отводят глаза
На кухне. То горе – не горе,
Дымком унеслось в небеса.
А это
– которое завтра –
Налязгивает в тупике
Вокзала – последняя жатва
Серпа в сухожилой руке.
Целуй фараонову руку,
Лежи у рябого в ногах,
Но надо собраться на муку
Заранее, не впопыхах.
Узлы, документы в платочке,
Для дочки носки и чулочки
Сгодятся, ещё на убой.
Вернулся с работы: «Ну, будет... –
Сказал он, – поеду с тобой...»
Она
это век не забудет.
***
ТЁТЯ СОНЯ
Моя тётя Сара, моя тётя
Соня,
Давайте под лампочкой Эдисона
Сегодня достанем у памяти с донца
Полчашечки чайной домашнего солнца,
Немецкую вазу с горячим печеньем
И щебет трамвая в квартале вечернем.
Какая
вы маленькая, моя тётя Соня –
Пучок на заколке не больше фасоли,
Осенние боты времён послабленья,
По коврику – вот он! – гуляют олени –
Мне всё интересно, поскольку вещицы
Подчас откровеннее, чем очевидцы.
Моя тётя Соня, моя тётя
Сарра…
Вот кресло скрипит кобурой комиссара –
Я с детства люблю этот воздух укромный!
Послушайте, как Вам жилось при Верховном?
Какие понятья заштопало время?
А Золушка плачет в углу тем не мене…
Хлопочете мышкой, на поясе
– ключик...
Под окнами дождик московский канючит –
Куда он пропал, гимназист тот, ваш мальчик,
Лицо ободрав сквозняками Ламанчи?..
...Давайте пить кофе, с судьбою не споря...
Моя тётя Соня... Моя тётя Сарра...
1985
***
ВЕНИАМИН
Теперь я лучше понимаю старика –
Ни шагу за порог годами,
Клубилось вдохновение, пока
Земля горела под пятами,
Глядел в окно и шаркал вкруг стола,
Носил в штанах на брюхе грелку,
Жена курила тайно, чай пила,
Включив на кухне воду и горелку,
На папку папка высился архив
До потолка, завёрнутый в газеты,
Прах, документы, письма и стихи – –
Где что лежит, наощупь знал без
света,
Как старых пальцев пять своих, носил
Длиннейший ноготь на сухом мизинце,
Как Пушкин; затворившись в Боге сил,
В берлоге зверя, в логове лисицы,
В домашней тьме у чистого огня
На кухне мироздания, творенья,
Притёрся за века, очаг храня,
Хребтом к руке хозяйской вдохновенья.