Сергей Кузнецов родился в Москвe в 1952 году. Закончил биофак Московского государственного университета, работал в НИИЭМ им. Н.Ф.Гамалеи АМН СССР.

В конце 80­x написал несколько пьес, одна из которых, «…И Аз воздам», с 1990 по 1994 год шла в Малом театре в Москве.

Сейчас этот спектакль можно посмотреть на Youtube.

С 1992 года живёт в США, работает в Национальном институте здоровья.

Пишет в основном экспериментальные статьи на английском языке.

По словам Сергея Кузнецова, три четверти его предков – выходцы из Витебской области: Кузнецовы и Гиновкеры из Лядов, Чертки из Баева, Колдобские из Витебска.

Сергей Кузнецов будет благодарен за любую информацию о его предках.

 

Двадцать три и я

– Эй, Лариска! – сказал я своей жене Ларисе, – наплюй!

– На тебя, что ли?

– Пока лучше сюда вот, в пробирку. Пять миллилитров, будь ласкова!

– Это ещё зачем? – она подозрительно прищурилась. – Опять пакость какую-нибудь замышляешь?

– А как же! На чистую воду вывести хочу: есть ли в тебе хоть капля еврейской крови? А во мне – русской?

– Это ты чего – по слюне угадаешь?

– Ага. Компания такая открылась – «23 and me» называется, основана, между прочим, супругой самого Сергея Брина, который – Google. Я им, кровопийцам, 200 долларов уже отслюнявил, как одну копеечку. Пробирки вот прислали. Сейчас наплюём и отправим, a они там, у себя, ДНК нашу выделят и много кой-чего про нас разузнают. Откуда мы есть пошли, так сказать. Лично я родственников неизвестных откопать собираюсь (забегая вперёд, скажу, что, и вправду, нашёл: целых двух, троюродных).

На следующий день жена вернулась домой оживлённая:

– Слышь, Лёня уверен, что он больший еврей, чем ты!

– Какой ещё Лёня?

– Да, Коган же! Они с Олькой, оказывается, месяц назад ещё отправили. Он, реально, из этих ваших каких-то там священников, которые никогда ни с кем не смешивались. Говорит, он еврей на все сто!

– Ну, и пожалуйста, я за лаврами не гонюсь. Только, если он проценты имеет в виду, – это вряд ли! Ста процентов вообще не бывает. Ни у кого. Предки наши, конечно, религиозными были, но всё ж таки не святыми! И жили тоже не среди святых. Чтоб за много веков – ни единого усыновления, смешанного брака, измены, изнасилования? Да чего гадать, подождём – узнаем.

– Сколько ждать-то теперь, месяца два?

* * *

Едва забрезжил рассвет, в доме реб Мойши дер кузнеца, что на Пробойной улице, уже бурлила жизнь. Хозяйка, Фейга-Тема, щупленькая, подвижная женщина с лицом, изрезанным тонкими морщинками, и острым, хрящеватым носом, ссутулилась над столом, при свете одинокой свечи выбирая косточки из большой, разрезанной пополам щуки. К вечеру ожидали гостей – не каждый день случается такой праздник! Сам Мойшe, широкоплечий и заматерелый, молился в углу, прикрыв волосатой рукой свои прозрачно-голубые глаза, а заодно уж и крупный, картошкой, нос. Буйная, рыжевато-серебристая борода росла от самых его глаз; круглая лысина выглядывала из-под чёрной кепы. Белый талес с двумя широкими синими полосами, наброшенный на плечи, и пара чёрных кожаных тфилинов на лбу и на левой руке довершали молитвенное облачение.

– Шма Исраэль Адонай Элохэйну Адонай эхад! – шептал старик. – Барух Шем кевод малхуто леолам ваэд.

– Пинхеле, – обратился он к малышу, сновавшему от матери к отцу и обратно, – угомонись уже, наконец, хватит носиться взад и вперёд, аhин аhэр (туда-сюда – идиш)! Бесишься, словно телёнок на лугу! Не дашь папе сосредоточиться! Веаавта эт Адонай… Иди лучше сюда, запоминай молитву! Элоэха бехоль левовеха увхоль нафшеха увхоль меодэха.

– А я и так могу! – сказал Пинхас. – Вешинантам леванэха ведибарта бам бешивтеха беветэха увлэхтеха!

– Нет, вы только посмотрите на этого ребёнка! – умилился Мойшe. – Ему четыре года, а он уже знает святой язык! Быть тебе раввином, или, на худой конец, мелaмедом!

– А скажи-ка, ингэле (мальчик – идиш), – спросила Фейга, – ты и вправду всё это понял, что сейчас произнёс?

– Пока не всё, мамеле, – сказал мальчик, – но я же расту!

– Ты уже достаточно вырос, чтобы понимать: нельзя мешать папе молиться! А ну стань рядом и слушай молча!

Некоторое время в комнате раздавался только шёпот молящегося. Наконец, Мойше умолк, встал и, размотав тфилины, принялся укладывать их в чехольчик.

– Фейга, – спросил он погодя, – почему Малка не помогает?

– Она пошла доить.

– А Маня – она что, придёт тебе помогать?

– С таким пузом пусть уже лучше дома лежит, донашивает нам первого внука! Они с Янкелем зайдут вечером полакомиться. Как-нибудь сами управимся.

– А сколько будет гостей?

– Четырнадцать, ты же знаешь.

– Это вчера днём было четырнадцать. А сегодня нужно ещё реб Шлёму дер сойфера звать с женой! Очень может быть, наши будущие родственники!

– Не кричи, Мойшe, – сказала Фейга, – разбудишь мальчика! Грех, конечно, но я рада, что ты не поднял его на молитву. Довольно он вчера намаялся, пускай поспит подольше. Что до реб Шлёмы, хотела б я иметь его в семью, такого уважаемого человека. И приданое роскошное – сто рублей и все эти платья с перинами. Но, по-моему, Аврамеле был не рад!

– Кто ж будет рад? Только приехал, только в дом вошёл, родных расцеловать не успел – и нате вам, является шадхен (сваха – идиш)! Эта сваха таки немножечко обнаглела. Или они так мечтают сбагрить свою Фруму? Сколько ей, девятнадцать? Ещё не перестарок…

– Двадцать недавно стукнуло, на три года моложе нашего сыночка. И она таки вполне ничего себе. Но я видела, хоть Абраша слова не сказал, он негодовал на эту шадхен.

Помолчали.

– Ну, хорошо. Родственники или нет, а пускай вечером все узнают, какая ты у меня стряпуха! Полезу сейчас в наш книпл. Сколько денег тебе достать?

– Не волнуйся, Мойше, не нужно ни гроша! Абрам два рубля дал на угощение – ещё останется! Видел, какую щуку я купила – это же не рыба, это Левиафан! А днём пойдём с Малкой в лавку.

– Два рубля? – повторил Мойшe. – Я гляжу, он таки прилично себе заработал за эти три года, раз позволяет так кутить. Я гляжу, они там неплохо платят за эту работу – строить корабли!

– Он интересовался, не продаётся ли какой дом в местечке! Вот как он прилично заработал! – гордо сказала Фейга.

– Дом? – задумчиво переспросил Мойшe. – Дом? Я гляжу, он таки не на шутку собрался жениться!

Послышался шум в сенях, и, лёгок на помине, в комнату вошёл старшенький, Абрам, коренастый крепыш с коротким, прямым носом, карими, как у матери, глазами и густыми каштановыми кудрями, переходящими в курчавую бородку.

– Гут морген, тате, гут морген, маме. (Доброе утро, папа, доброе утро, мама – идиш.)

– Ой, – Фейга выронила нож, – а мы думали, ты дома, спишь в своём закутке.

– Слишком много дел, чтобы спать! Мне необходимо поговорить с вами. О чём-то очень важном!

– Ну, так говори, – настороженно предложил отец.

– Тате, я надумал жениться! И не нужно приданого, я сам смогу содержать семью. Я кое-чему научился в порту, открою своё дело.

– И на ком же ты собрался жениться, если не секрет?

– Заходи! – Абрам распахнул дверь. – Вот на ком!

Она вошла и застыла, скромно опустив очи долу – и родительские сердца тоже застыли, а потом упали, рухнули ниже земляного пола. Она была совсем молоденькая – и совсем не похожа на еврейку! Она вообще ни на кого не была похожа из известных им людей. Её можно было, наверное, назвать хорошенькой – если немного привыкнуть сперва…

После долгой паузы Мойше открыл, наконец, рот:

– И где ты её такую откопал?

– Она еду готовила у нас, на верфи. Ты не подумай, я всё ей рассказал, и тогда она стала варить кoшерное специально для меня и для Вульфа.

– Откуда она взялась?

– Приплыла на корабле, с дальнего берега, из чужих краёв. Она и на корабле тоже готовила. Она хорошо блюла себя с матросами!

– Кто её родители?

– Отец был моряком, в Неаполитанской земле. Он плавал по всем морям и привёз себе жену с другого конца света, с Востока. Жена была очень красивая.

– Почему был, почему была? – нахмурилась Фейга.

– Померли оба, от холеры. Вот тогда она и нанялась варить на корабль.

Все долго молчали. Видно было, как Мойшe собирается с силами.

– Ты, что же, – начал он зловеще, – собрался жениться на гойке? На шиксе? (иноверке – идиш.) Захотел навсегда опозорить меня, маму, всю нашу семью? Всех своих дедов и прадедов? Да блаженна будет их память!

– Тате (папа – идиш), я люблю её!

– Люблю, шмублю! Чтоб мне в синагоге никогда больше Торы не читать? Чтоб Малка осталась без мужа? Чтоб Пинхеле не взяли в ешиву? Чтоб мамины подруги переходили на другую сторону, когда она пойдёт в лавку? Ой-вэй мне, зачем только я дожил до этого несчастного дня? Крихн ойф ди глайхе вент! Слушай сюда, мальчишка: или ты завтра же обручаешься с Фрумой, дочерью реб Шлёмы, или я прокляну тебя!

– Oна тоже любит меня, тате!

– Вон из моего дома! – зарычал Мойшe и, мощным кулаком ухватив бороду, вырвал большой седоватый клок. – Вон из моего дома, я говорю!

Опять наступило молчание. Девушка стояла бледная, как фарфоровое блюдце, и только переводила взгляд с одного говорившего на другого, не различая слов, но понимая, что пришла большая беда.

– Хорошо, мы сейчас уйдём! – проговорил Абрам побелевшими губами, – уйдём из этого местечка навек! Но сперва, – он обернулся к девушке и прошептал по-русски: – Сперва скажи ему! Скажи им обоим, Кьюнг-Сун!

– Я хо-чу прой-ти ги-юр! – выдавила она заученную фразу еле внятно, но все поняли.

Снова повисла тяжёлая долгая пауза.

– А что, по-моему, очень даже мило, когда у девочки такие раскосенькие глазки, – не слишком уверенно промолвила Фейга.

– Сколько тебе лет, девочка? – спросил Мойшe.

– Тате, она плохо понимает на идише. Ей шестнадцать.

– Где она ночевала?

– У вдовы Брохи.

– Так отведи её поскорей обратно, пока совсем не рассвело, да прихватите побольше еды! И тотчас возвращайся, пойдём к реб Велвелу за советом. И запомни: вас не должны видеть вместе, покуда не подписана ктуба (свадебный контракт)!

* * *

– Эй, Лариска! – сказал я своей жене Ларисе, – е-майл пришёл, результаты наши ДНК-овые готовы. Пошли, что ли смотреть? С кого начнём – с тебя или с меня?

– С тебя давай! Скорей уже узнать, кто победил: ты или Коган! Он на девяносто восемь процентов только евреем оказался. Вот вам и священник!

– А больше, небось, и не бывает. Нашла, понимаешь, из чего соревнование устраивать!

– Да открывай скорее, интересно же!

– Так, сейчас… Пароль… Теперь сюда… Долго очень у них открывается… Поглядим… сюда вот идём… здесь! Видишь полосочки – это 23 пары моих хромосом… Так, почти всe хромосомы светло-зелёные… a цвет сей обозначает… ашкеназим, то бишь евреев. Что и требовалось доказать. Ага, и у меня тоже девяносто восемь процентов! Ничья, стало быть. Ну, хорошо, смотрим дальше… Эти вот голубенькие кусочки – восточноевропейские. У них тут русские, украинцы, белорусы – вместе все, программа не различает. Почти двa процента моей ДНК…

– А та вон синенькая финтифлюшка?

– Сейчас поглядим… ага, это у меня южноевропейский сегмент. Испанцы, итальянцы и разные прочие балканцы. Крошечный кусочек!

– А тот, рыженький?

– Оп! А вот это уже совсем что-то новенькое! Сейчас узнаем… а ну-ка? Вот так номер!

– Да чего там, скажи уже!

– Корейские гены, вот чего! Ноль целых одна десятая процента! Вот это сюрприз! Представляешь, выходит, в моём роду корейцы были! Дай сообразить… ноль одна – значит, десять поколений назад! Ранний восемнадцатый век, что ли?

– Ни фига себе!

– Вот именно! Откуда в захолустном еврейском местечке взяться корейцу? Или кореянке? Дорого б я дал, чтоб узнать, как всё было! Только ведь никогда тайны этой не разгадаешь... никогда…