Мишпоха №35 | Сергей КУЗНЕЦОВ * Sergei KUZNETSOV. ДВАДЦАТЬ ТРИ И Я * TWENTY THREE AND ME |
ДВАДЦАТЬ ТРИ И Я Сергей КУЗНЕЦОВ ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() |
Сергей Кузнецов родился в Москвe в 1952 году. Закончил
биофак Московского государственного университета, работал в НИИЭМ им. Н.Ф.Гамалеи АМН СССР. В конце 80x написал несколько пьес,
одна из которых, «…И Аз воздам», с 1990 по 1994 год шла в Малом театре в Москве.
Сейчас этот
спектакль можно посмотреть на Youtube. С 1992 года живёт в США, работает в
Национальном институте здоровья. Пишет в основном экспериментальные
статьи на английском языке. По словам Сергея Кузнецова, три
четверти его предков – выходцы из Витебской области: Кузнецовы и Гиновкеры из Лядов, Чертки из Баева, Колдобские из
Витебска. Сергей Кузнецов будет благодарен за
любую информацию о его предках. Email:
srebel00@gmail.com Двадцать
три и я – Эй, Лариска! – сказал я своей жене Ларисе, –
наплюй! – На тебя, что ли? – Пока лучше сюда вот, в пробирку. Пять
миллилитров, будь ласкова! – Это ещё зачем? – она подозрительно прищурилась.
– Опять пакость какую-нибудь замышляешь? – А как же! На чистую воду вывести хочу: есть ли в
тебе хоть капля еврейской крови? А во мне – русской? – Это ты чего – по слюне угадаешь? – Ага. Компания такая
открылась – «23 and me»
называется, основана, между прочим, супругой самого Сергея Брина,
который – Google. Я им, кровопийцам, 200 долларов уже
отслюнявил, как одну копеечку. Пробирки вот прислали. Сейчас наплюём и
отправим, a они там, у себя, ДНК нашу выделят и много кой-чего
про нас разузнают. Откуда мы есть пошли, так сказать. Лично я родственников
неизвестных откопать собираюсь (забегая вперёд, скажу, что, и вправду, нашёл:
целых двух, троюродных). На следующий день жена вернулась домой оживлённая: – Слышь, Лёня уверен, что
он больший еврей, чем ты! – Какой ещё Лёня? – Да, Коган же! Они с Олькой, оказывается, месяц
назад ещё отправили. Он, реально, из этих ваших каких-то там священников,
которые никогда ни с кем не смешивались. Говорит, он еврей на все сто! – Ну, и пожалуйста, я за
лаврами не гонюсь. Только, если он проценты имеет в виду, – это вряд ли! Ста
процентов вообще не бывает. Ни у кого. Предки наши, конечно, религиозными были,
но всё ж таки не святыми! И жили тоже не среди святых. Чтоб за много веков – ни
единого усыновления, смешанного брака, измены, изнасилования? Да чего гадать, подождём
– узнаем. – Сколько ждать-то теперь, месяца два? * * * Едва забрезжил рассвет, в доме реб
Мойши дер кузнеца, что на Пробойной улице, уже бурлила жизнь. Хозяйка, Фейга-Тема, щупленькая, подвижная женщина с лицом,
изрезанным тонкими морщинками, и острым, хрящеватым носом, ссутулилась над
столом, при свете одинокой свечи выбирая косточки из большой, разрезанной
пополам щуки. К вечеру ожидали гостей – не каждый день случается такой
праздник! Сам Мойшe,
широкоплечий и заматерелый, молился в углу, прикрыв волосатой рукой свои
прозрачно-голубые глаза, а заодно уж и крупный, картошкой, нос. Буйная,
рыжевато-серебристая борода росла от самых его глаз; круглая лысина выглядывала
из-под чёрной кепы. Белый
талес с двумя широкими синими полосами, наброшенный на плечи, и пара чёрных
кожаных тфилинов на лбу и на левой руке довершали
молитвенное облачение. – Шма Исраэль Адонай Элохэйну Адонай эхад! – шептал старик. –
Барух Шем кевод малхуто леолам ваэд. – Пинхеле, – обратился
он к малышу, сновавшему от матери к отцу и обратно, – угомонись уже, наконец,
хватит носиться взад и вперёд, аhин
аhэр (туда-сюда – идиш)! Бесишься, словно
телёнок на лугу! Не дашь папе сосредоточиться! Веаавта
эт Адонай…
Иди лучше сюда, запоминай молитву! Элоэха бехоль левовеха увхоль нафшеха увхоль меодэха. – А я и так могу! – сказал Пинхас. – Вешинантам леванэха ведибарта бам бешивтеха
беветэха увлэхтеха! – Нет, вы только посмотрите на этого ребёнка! –
умилился Мойшe. – Ему четыре
года, а он уже знает святой язык! Быть тебе раввином, или, на худой конец, мелaмедом! – А скажи-ка, ингэле (мальчик
– идиш), – спросила Фейга, – ты и вправду всё это
понял, что сейчас произнёс? – Пока не всё, мамеле, –
сказал мальчик, – но я же расту! – Ты уже достаточно вырос, чтобы понимать: нельзя
мешать папе молиться! А ну стань рядом и слушай молча! Некоторое время в комнате раздавался только шёпот молящегося. Наконец, Мойше умолк, встал и, размотав тфилины, принялся укладывать их в чехольчик. – Фейга, – спросил он
погодя, – почему Малка не помогает? – Она пошла доить. – А Маня – она что, придёт тебе помогать? – С таким пузом пусть уже
лучше дома лежит, донашивает нам первого внука! Они с Янкелем
зайдут вечером полакомиться. Как-нибудь сами управимся. – А сколько будет гостей? – Четырнадцать, ты же знаешь. – Это вчера днём было четырнадцать. А сегодня
нужно ещё реб Шлёму дер сойфера
звать с женой! Очень может быть, наши будущие родственники! – Не кричи, Мойшe, – сказала Фейга, –
разбудишь мальчика! Грех, конечно, но я рада, что ты не поднял его на молитву.
Довольно он вчера намаялся, пускай поспит подольше. Что до реб
Шлёмы, хотела б я иметь его в семью, такого уважаемого человека. И приданое
роскошное – сто рублей и все эти платья с перинами. Но, по-моему, Аврамеле был не рад! – Кто ж будет рад? Только приехал, только в дом
вошёл, родных расцеловать не успел – и нате вам, является шадхен
(сваха – идиш)! Эта сваха таки немножечко обнаглела. Или они так мечтают
сбагрить свою Фруму? Сколько
ей, девятнадцать? Ещё не перестарок… – Двадцать недавно стукнуло, на три года моложе
нашего сыночка. И она таки вполне ничего себе. Но я видела, хоть Абраша слова не сказал, он негодовал на эту шадхен. Помолчали. – Ну, хорошо. Родственники или нет, а пускай
вечером все узнают, какая ты у меня стряпуха! Полезу
сейчас в наш книпл. Сколько денег тебе достать? – Не волнуйся, Мойше, не нужно ни гроша! Абрам два
рубля дал на угощение – ещё останется! Видел, какую щуку я купила – это же не
рыба, это Левиафан! А днём пойдём с Малкой в лавку. – Два рубля? – повторил Мойшe. – Я гляжу, он таки прилично себе заработал за эти
три года, раз позволяет так кутить. Я гляжу, они там неплохо платят за эту
работу – строить корабли! – Он интересовался, не продаётся ли какой дом в
местечке! Вот как он прилично заработал! – гордо сказала Фейга. – Дом? – задумчиво переспросил Мойшe. – Дом? Я гляжу, он таки не на шутку собрался
жениться! Послышался шум в сенях, и, лёгок на помине, в
комнату вошёл старшенький, Абрам, коренастый крепыш с коротким, прямым носом,
карими, как у матери, глазами и густыми каштановыми кудрями, переходящими в
курчавую бородку. – Гут морген, тате, гут
морген, маме. (Доброе утро, папа, доброе утро, мама – идиш.) – Ой, – Фейга выронила
нож, – а мы думали, ты дома, спишь в своём закутке. – Слишком много дел, чтобы спать! Мне необходимо
поговорить с вами. О чём-то очень важном! – Ну, так говори, – настороженно предложил отец. – Тате, я надумал жениться! И не нужно приданого,
я сам смогу содержать семью. Я кое-чему научился в порту, открою своё дело. – И на ком же ты собрался жениться, если не
секрет? – Заходи! – Абрам распахнул дверь. – Вот на ком! Она вошла и застыла, скромно опустив очи долу – и
родительские сердца тоже застыли, а потом упали, рухнули ниже земляного пола.
Она была совсем молоденькая – и совсем не похожа на еврейку! Она вообще ни на
кого не была похожа из известных им людей. Её можно было, наверное, назвать
хорошенькой – если немного привыкнуть сперва… После долгой паузы Мойше открыл, наконец, рот: – И где ты её такую откопал? – Она еду готовила у нас, на верфи. Ты не подумай,
я всё ей рассказал, и тогда она стала варить кoшерное специально для меня и для Вульфа. – Откуда она взялась? – Приплыла на корабле, с дальнего берега, из чужих
краёв. Она и на корабле тоже готовила. Она хорошо блюла себя с матросами! – Кто её родители? – Отец был моряком, в Неаполитанской земле. Он
плавал по всем морям и привёз себе жену с другого конца света, с Востока. Жена
была очень красивая. – Почему был, почему была? – нахмурилась Фейга. – Померли оба, от холеры. Вот тогда она и нанялась
варить на корабль. Все долго молчали. Видно было, как Мойшe собирается с силами. – Ты, что же, – начал он зловеще, – собрался
жениться на гойке? На шиксе?
(иноверке – идиш.) Захотел навсегда опозорить меня, маму, всю нашу семью?
Всех своих дедов и прадедов? Да блаженна будет их память! – Тате (папа – идиш), я люблю её! – Люблю, шмублю! Чтоб
мне в синагоге никогда больше Торы не читать? Чтоб Малка осталась без мужа?
Чтоб Пинхеле не взяли в ешиву?
Чтоб мамины подруги переходили на другую сторону, когда она пойдёт в лавку? Ой-вэй мне, зачем только я дожил до этого несчастного дня? Крихн ойф ди
глайхе вент! Слушай сюда, мальчишка: или ты завтра же
обручаешься с Фрумой, дочерью реб
Шлёмы, или я прокляну тебя! – Oна
тоже любит меня, тате! – Вон из моего дома! – зарычал Мойшe и, мощным кулаком ухватив бороду, вырвал большой
седоватый клок. – Вон из моего дома, я говорю! Опять наступило молчание. Девушка стояла бледная,
как фарфоровое блюдце, и только переводила взгляд с одного говорившего на
другого, не различая слов, но понимая, что пришла большая беда. – Хорошо, мы сейчас уйдём! – проговорил Абрам
побелевшими губами, – уйдём из этого местечка навек! Но сперва,
– он обернулся к девушке и прошептал по-русски: – Сперва
скажи ему! Скажи им обоим, Кьюнг-Сун! – Я хо-чу прой-ти ги-юр! – выдавила она
заученную фразу еле внятно, но все поняли. Снова повисла тяжёлая долгая пауза. – А что, по-моему, очень даже мило, когда у
девочки такие раскосенькие глазки, – не слишком
уверенно промолвила Фейга. – Сколько тебе лет, девочка? – спросил Мойшe. – Тате, она плохо понимает на идише. Ей
шестнадцать. – Где она ночевала? – У вдовы Брохи. – Так отведи её поскорей обратно, пока совсем не
рассвело, да прихватите побольше еды! И тотчас
возвращайся, пойдём к реб Велвелу
за советом. И запомни: вас не должны видеть вместе, покуда не подписана ктуба (свадебный
контракт)! * * * – Эй, Лариска! – сказал я своей жене Ларисе, – е-майл пришёл, результаты наши ДНК-овые
готовы. Пошли, что ли смотреть? С кого начнём – с тебя или с меня? – С тебя давай! Скорей уже узнать, кто победил: ты
или Коган! Он на девяносто восемь процентов только евреем оказался. Вот вам и
священник! – А больше, небось, и не
бывает. Нашла, понимаешь, из чего соревнование устраивать! – Да открывай скорее, интересно же! – Так, сейчас… Пароль… Теперь
сюда… Долго очень у них открывается… Поглядим… сюда вот идём… здесь! Видишь полосочки – это 23 пары моих хромосом… Так,
почти всe хромосомы светло-зелёные… a цвет сей
обозначает… ашкеназим, то бишь евреев. Что и
требовалось доказать. Ага, и у меня тоже девяносто восемь процентов! Ничья,
стало быть. Ну, хорошо, смотрим дальше… Эти вот
голубенькие кусочки – восточноевропейские. У них тут русские, украинцы,
белорусы – вместе все, программа не различает. Почти двa процента моей ДНК… – А та вон синенькая финтифлюшка? – Сейчас поглядим… ага, это у меня южноевропейский сегмент. Испанцы, итальянцы и разные прочие
балканцы. Крошечный кусочек! – А тот, рыженький? – Оп! А вот это уже совсем что-то новенькое!
Сейчас узнаем… а ну-ка? Вот так номер! – Да чего там, скажи уже! – Корейские гены, вот чего! Ноль целых одна
десятая процента! Вот это сюрприз! Представляешь, выходит, в моём роду корейцы
были! Дай сообразить… ноль одна – значит, десять поколений назад! Ранний восемнадцатый
век, что ли? – Ни фига себе! – Вот именно! Откуда в захолустном еврейском
местечке взяться корейцу? Или кореянке? Дорого б я дал, чтоб узнать, как всё
было! Только ведь никогда тайны этой не разгадаешь... никогда… |
© Мишпоха-А. 1995-2016 г. Историко-публицистический журнал. |