Родилась в Новгороде, жила в Воркуте, училась в Саратове.

После окончания Саратовского медицинского института, с разницей в одиннадцать лет, последовали две эмиграции: Израиль и Канада.

Несмотря на это, любимой профессии не изменила, повсюду, как была, так и осталась врачом, чему очень рада и чем, безусловно, горжусь.

Стихи стали приходить рано, ещё в детстве – уж и не помню, когда.

Печаталась в нескольких сборниках и альманахах, в периодике и, конечно, в Сети.

 

В переводе с птичьего

Ещё чуть-чуть и сад остепенится,
Затеплится, заварится... Ещё –
Вернутся недоверчивые птицы,
Доверчивые сядут на плечо.

Как облако из чайника, как вата
Из куклы, перекроенной сто крат,
Появится моё – Не виновата.
Распустится твоё – Не виноват.

Нахлынет май – то мять меня, то маять,
Укачивать под простенький мотив,
И прошлое останется на память,
А будущее выйдет, не простив.

Отчаянье разделится на гроздья,
Тоска влетит в незапертую грудь.
Придёшь домой – повесь меня на гвоздик,
Гулять пойдёшь – в прихожей не забудь.

Любить легко. Но тем сильнее жажда,
Чем ближе недоступная вода.
По-человечьи – ты меня однажды...
А я тебя по-птичьи – навсегда.

Во всЁм такая простота

Светает нехотя. Свечей
Обкусанные губы пухнут.
Вот коврик у двери – ничей –
Ползёт на кухню.

Там, ломким пальчиком грозя,
Часы отряхивают время,
И маятник стучит – Нельзя.
И тень. И темень.

Из безрукавок сквозняков
Так тянет нежностью и мятой,
Что огорошена любовь –
Вы что, ребята?

Во всём такая простота,
Что вспоминать её и плакать.
Чем гуще проголодь листа,
Тем слаще мякоть.

Чем изумлённее ладонь,
Тем изумительнее тело,
И сердце падает в огонь.
Ну вот.
Cгорело.

Пока не растаяла

Январь – это значит лежать на печи,
Уткнувшись в любимые плечи,
И пусть невысокое солнце скворчит,
А небо свистит и скворечит.

Как быстро темнеет, как звонко хрустит,
Как жарко от этих объятий.
Огонь говорлив, домовой домовит
И безостановочен дятел.

Умрёшь и родишься – птенец, черновик,
Заложник рождественской стужи,
А слово, что легче и звонче музЫк,
Взлетит и над домом закружит.

И холод, и хохот – нахохлись и грей,
Пока не растаяла – трогай.
И я нарожаю тебе январей –
На счастье и зарадибога.

До нашей эры

Смотришь в слепое окно, понимаешь – влип
В этот осенний сплин, в перехлёсты лип,
В то, что несётся по небу от и до,
И западаешь клавишей – нотой до.

До нашей эры деревья шагали врозь,
Это сейчас у каждого в сердце гвоздь.
Вот и сиди прикидывай, что больней?
Сколько бы ни было осени – всё о ней.

Сколько бы ни было истины – вся в вине.
Вечер рисует тыквенного Моне.
Пробкой размахивая, кланяется бутыль.
Смотришь на дно, уговариваешь – остынь.

До нашей эры и после – не та, не тот.
Что же внутри колоколит, глаголит, бьёт?
Это прощается дерево день за днём
С вырвавшимся гвоздём.

На другой стороне любви

Полно, милая, не реви.
На другой стороне любви
Розы жалят и нежат осы.
Сад нездешний – что лист, что куст
Источают не грусть, но груз,
Не покой, но любимый голос.

Так случилось. Tеперь пора.
Из-под нежного топора –
Брызги, дребезги, звёзды, щепки.
Счастья щепоть, глоток вина.
Между нами стена, стена –
Ток несильный. Замок некрепкий.

Несмертельно, небезопас...
За тобою мне – глаз да глаз.
Там – за глазом – темно и пусто.
Мы с тобою едва видны.
На другой стороне луны
Отпечаток моей вины
И твоё неземное чувство.

А снег летел наоборот

Слова пригнулись, взяв разбег
От губ. Дорог не различая,
По улицам пронёсся снег,
Как сок по жилам молочая.

Я штопала молчаньем рот,
Топтался шёпот у порога.
А снег летел наоборот
И осторожно небо трогал. 

Окна покачивая гладь,
Сплетались нити белых кружев,

И было страшно – не терять,
А жить – потерь не обнаружив.

Снег был растаскан на клочки
Со временем, такое дело.
А грусть проникла сквозь зрачки,
Помедлила...И улетела.

Трогательное

Пусть холодно. Возьми меня и грей.
Я буду расцветать и удивляться,
Что вдруг зима становится добрей,
Хотя на ощупь добрых минус двадцать.

Мне зимний вечер горек и свинцов,
Но есть внутри мелодия простая:
Снег осторожно трогает лицо
И шепчет, и смешит, и обладает.

Так и стоим, обнявшись на ветру,
Забыв про хмурый быт и чувство долгa.
И кажется, что я вот-вот умру,
Но лишь от счастья. Тихо. Ненадолго.

Буду яблоком

Там, где зрела радуга – только дым,
Самолёт да облако – всех небес,
Хочешь, буду яблоком наливным,
В красной шкурке бархатной или без?

Дождь идёт по городу не спеша,
Расцветают голуби на груди,
Под ладонью августа спит душа,
Как придёшь – нащупай и – разбуди.

В глубине опаловой – тишь да зной,
Спеет, спеет семечко, будешь рад.
Под моею бархатной кожурой
Целый сад расцвёл. Целый сад.

Вечереет. Плавится неба бок,
На тарелке облака – лунный блин...
Ты бы спрятал жизнь свою, если б смог,
Между этих яблочных половин –

Чтобы в каждом городе – вечный Рим,
Чтобы в каждой комнате – солнца брешь...

Хочешь, буду яблоком наливным?
Или так распробуешь, выпьешь, съешь?

Сезанн

В размытых красках толка нет –
Сплошное крошево эмоций.
Весенний бред, неясный свет,
Но так пульсирует и бьётся,
Что подпеваешь. Вторь не вторь –
Теперь и ты заложник смуты,
А нерешительность и хворь
Испиты и сиюминутны.

Размякнешь от случайных слов,
И что-то ёкнет в сердцевине –
Так зарождается любовь
К непредсказуемости линий.

И вот – разруха и обман –
Весны разграбленная Троя.
А в облаках – Сезанн... Сезанн –
И обещание покоя.

На закате

Вроде, плакать о прожитом рано…
Слишком остро осенней порой
Пахнет яблоком, мёдом, шафраном,
Увяданием и красотой.

Этой прелестью обезоружен,
Ты глядишь в обессиленный сад.
Сердце бьётся спокойнее, глуше
И вливается в хрупкую душу
Обжигающий листья закат.

Размышляя о жизни и смерти,
Вздрогнешь: значит, бессмертия нет?
Бог услышит, правдиво ответит,
Улыбнётся и выключит свет.

Меня здесь больше нет

Меня здесь больше нет. Нe больше и нe меньше
Песка на берегу, ракушек на песке.
Кричат со всех сторон покинутые вещи
По-птичьи – на простом, понятном языке.

Как море прячет свет, как голову роняет
Заплаканный закат – почти не разглядеть:
Посмотришь и пропал – от края и до рая –
Уже не то, что жизнь
(совсем не то, что смерть).

Меня здесь... Ни меня, ни возгласа, ни тени,
Ни тяжести слепых, нагретых солнцем плит,
Ни трепета в груди, ни книжки на коленях –
Вкус яблок на губах. И больше не болит.