Я родилась в Ленинграде, в родильном доме имени профессора Снегирёва, на улице Маяковского. Было 13 ноября 1946 года. И хотя я появилась на свет в самом центре столицы бывшей империи, в красивом здании, на одной из лучших улиц этого города, я была ребёнком бездомных родителей. Мои мать и отец чудом вышли живыми из страшной войны, но потеряли в ней многих близких людей и то, что было их домом.

В ноябре 1946 года отец был офицером, его воинская часть стояла под Ленинградом, в чистом поле. Казарма была домом и для офицера, и для солдата. Мама происходила из города Полоцка. Что это значило в послевоенном 1946 году, хорошо понятно. В Полоцке почти не осталось целых зданий, а выжившие начинали жизнь с самого начала.

Оставшиеся в живых родственники, друзья помогали друг другу. Сейчас я понимаю, что эта скромная фраза не в состоянии передать подлинную картину той жизни…

Из родильного дома меня принесли в маленькую квартирку на 7-й Советской улице, где в комнатках-пеналах жили три семьи, не менее десяти человек. Это был дом папиной тётушки Софьи Львовны и её мужа Бориса Наумовича Захаревичей. Все потеснились, и нашлось место для меня и мамы.

Конечно, я не могу этого помнить, но, наверное, уже в этот мой первый домашний день слово Ушачи было произнесено. Во всяком случае, я помню это географическое название столько же, сколько помню себя.

Вся папина родня, вполне многочисленная даже после войны, происходила из этого городка, который вспоминался всеми всегда с нежностью и любовью.

Мой отец, Лейзер Израйлевич Дисман, родился в Ушачах 15 декабря 1917 года, эти сведения содержались в его паспорте. Бабушка говорила, что дата 15 декабря не соответствует истине, что этот день она постаралась вписать всем своим шестерым сыновьям в документы, чтобы это могло каким­-то неведомым образом улучшить их положение при призыве в армию, а вообще­-то Лейзер родился в день празднования Симхат-Торы. В связи с этим он всегда говорил, что успел родиться ещё при старом режиме.

Папа был четвёртым мальчиком у Нэхи и Исроэла Дисман, жителей местечка Ушачи. Благодаря знакомству с сайтом «Моё местечко» (www.stetle.co.il), где размещён список имён евреев, живших в Ушачах в 1895 году, теперь я знаю, что мой дедушка Исроэл родился в 1883 году, его матери, моей прабабушке Песе­-Мине, было на день переписи 37 лет, прадедушке Берке – 42 года, у них было пятеро детей. Все дальнейшие сведения мне известны по рассказам бабушки Нэхи и папы.

Семья Дисман занималась продажей скота и мяса. Жили в большом кирпичном доме на одной из центральных улиц Ушачей, при доме был магазин. В 1910 году Исроэл женился на Нэхе Минковой, уроженке Лепеля.

Отец бабушки Нэхи учил детей в лепельском хедере. После свадьбы бабушка переехала в Ушачи. Жили вместе с родителями мужа. Три года у них не было детей, и обеспокоенные родственники возили молодую жену к профессору в Витебск. Осмотр у доктора завершился заключением, что пациентка вполне здорова. И действительно, как говорила бабушка, потом дети посыпались, как горох. В 1913 году родился первенец – Залман (Саша), в 1915 году – Борис, в 1916-м – Михаил, в 1917-м – Лейзер (Лёня) – мой отец, в 1918-м – Завл (Евгений), в 1921-м – Хоня (Коля).

Бабушка оказалась способной к торговому делу. Она сидела в лавке. Дедушка ездил по окрестным деревням, закупал товар. За детьми смотрела свекровь Песя-Мина и младшие сёстры Исроэла – Ципа и Бейля. После замужества они жили в Полоцке.

У дедушки Исроэла была ещё сестра Хая-Лея, старше его на два года. Она была замужем за Мойшей Зельцбургом, жили в Ушачах. В этой семье были мальчики, папины двоюродные братья, и одна девочка – Берта. Папа очень любил свою двоюродную сестру, потом в течение всей жизни мои родители были дружны с семьей тёти Берты и её мужа Саши (Александра Наумовича) Асмана, тоже уроженца Ушачей, живших в Ленинграде. Сегодня одни из самых близких моей семье людей – это семьи Марка и Лили, детей тёти Берты. Марк живёт в Санкт-Петербурге, Лиля – в Израиле. Дружат и наши дети, и даже внуки.

Между прочим, с Марком Асманом, который знает об Ушачах, как и я, исключительно по рассказам родителей, произошла вот какая история. Его мама Берта была детским врачом, перед войной окончила медицинский институт в Витебске. Когда началась война, её направили сопровождать поезд с детьми, которые выезжали из Ленинграда в Ташкент. Берта была беременна. 26 декабря 1941 года в Ташкенте она родила сына Марка. Марику выдали свидетельство о рождении, в котором были указаны его имя, место рождения, имя и национальность его матери, про отца скупо (без имени) было указано, что он боец Красной армии. С годами бумага обветшала, и Марк запросил уже где-то в девяностые годы дубликат. В это время в Ташкенте было, по­-видимому, совсем плохо с русским языком, и, получив дубликат свидетельства о рождении, Марк с удивлением прочёл, что в графе «национальность» у его мамы написано «ушачи»…

От бабушки и папы я знаю кое-какие семейные истории о том, какими были в детстве шестеро погодков – мой папа и его братья. Что самое удивительное, хотя их детство пришлось на годы Первой мировой войны, революций и Гражданской войны, в бабушкиных воспоминаниях никогда не было никаких рассказов об общественно­-политической ситуации. Видимо, эта компания из шести сорванцов создавала больше проблем, чем различные политические силы, которые в эти годы яростно боролись друг с другом вокруг.

Бабушка рассказывала, что дети часто болели обычными детскими болезнями вроде кори и ветрянки. Если заболевал один – она укладывала всех спать рядом, чтобы уже переболели вместе и побыстрее.

Пятый мальчик, Завл, родился слабеньким, болел с первых месяцев. Однажды среди зимы, в лютый мороз, было так плохо, что его повезли к доктору ночью. Погрузили ребёнка в телегу, в сено, и поехали. Стояла такая стужа, что по дороге пелёнки примёрзли к телу младенца, но всё обошлось, мальчик поправился.

Однажды бабушка ушла по каким-то делам в соседнее село, дети остались в доме одни, без взрослых. Когда бабушка возвращалась, на околице ей повстречался сосед, который сказал:

– Нэха, беги быстрее, там у тебя в хате такое…

Бабушка бежала из всех ног, воображая самые ужасные картины, но оказалось, что мальчишки, воспользовавшись свободой, решили достать из буфета банку с вареньем и поесть его вволю, потому что обычно варенье выдавалось только тому, кто соглашался в лечебных целях принять касторку. Доставая банку, они нечаянно уронили на пол весь буфет со всем его содержимым… Остальное понятно.

Про того же Завла (Женю) рассказывали, что он, когда подрос, был очень озорной. Однажды во время занятий в хедере он тайно прибил галоши ребе гвоздями к полу. Скандал был большой. Бабушка о нём помнила всю жизнь.

Когда родились все шестеро, бабушкины родители Минковы взяли к себе моего отца, видимо, желая как­-то помочь своей дочери. Папа жил в Лепеле, вероятно, с 1924 по 1927 год. Конечно, он виделся с матерью и отцом, с братьями, но постоянно жил у своих лепельских бабушки и дедушки. В 1927 году Минковы получили документы для выезда в Америку, в том числе и документы на внука Лейзера, но бабушка ребёнка не отпустила. Минковы уехали с тремя младшими детьми, у которых тогда ещё не было своих семей. Сейчас их потомки живут в США, но я почти ничего о них не знаю.

Один из бабушкиных братьев Борис Минков приезжал в Ленинград в 1960 или 1961 году. Я хорошо помню эту историю, потому что простодушный американский турист неожиданно приехал к нам прямо в военный городок, чем очень сильно озадачил моего папу, офицера Советской армии. К счастью, всё обошлось. Было много грустного юмора в том, как приезжий дядюшка воспринимал нашу жизнь, что он слышал об СССР у себя дома и как воспринял реально увиденное, какие подарки привёз он советским людям. Бабушка плакала и не верила своим глазам, что спустя почти сорок лет видит своего брата. Он уехал молодым парнем, а встретились они, когда оба уже имели внуков. В дальнейшем связь с Минковыми прервалась.

После отъезда родителей в Америку в Лепеле остались младшая сестра бабушки Соня и младший брат Нота.

Соня вышла замуж за ушачского жителя – Захаревича Хаим-Бера Носоновича (в переписи ушачских евреев за 1896 год упомянуты его родители, сам он родился позже), они переехали в Ленинград в 20-е годы. Пережили войну. К ним на 7-ю Советскую меня и принесли в 1946 году из родильного дома. Тётя Соня и её муж (все называли его Борисом Наумовичем) сыграли очень большую роль в судьбе моих родителей. Прожив долгую жизнь, они остались в душе жителями своего местечка, тепло вспоминали его, поддерживали связь с земляками, помогали всем и всегда и остались для меня живым и добрым олицетворением этого знакомого только по рассказам объекта под названием Ушачи.

Бабушкин брат Нота с предвоенных лет тоже жил в Ленинграде. Он был женат на лепельской девушке Фане из семьи Хазановых. Фаня уехала с сыном и дочкой в начале июня 1941 года на лето к своим родителям под Смоленск. Все погибли в гетто. Нота пережил ленинградскую блокаду, но остался инвалидом, до самой смерти ходил с трудом, с палочкой. Дожил до глубокой старости. На его могиле, на кладбище имени Жертв 9 января в Санкт-Петербурге, на памятнике его фотография и фото молодой и красивой Фани с детьми, сделанное перед началом войны.

Вернусь к судьбе моего отца. Папа учился в еврейской школе в Ушачах, сохранилась фотография с надписью «Второй выпуск Вушацкай Яўрэйскай 4-гадовай школы», дата на обороте – октябрь 1929 год. Мой папа – это стриженный наголо мальчик в нижнем ряду.

В ноябре 1929 года дедушку Исроэла репрессировали и отправили на три года в лагерь в Архангельск, а бабушку Нэху с детьми и свекровью Песей-Миней в ссылку в город Барабинск Новосибирской области. Дальнейшие события мне известны без подробностей, схематично, потому что по понятным причинам и бабушка, и папа не очень охотно говорили об этом в те времена, когда я была ребёнком, а потом, к большому сожалению, не было ума расспросить.

Дедушку Исроэла репрессировали как эксплуататора. В то время от торговли мясом, конечно, не осталось ничего. Чтобы как­-то содержать семью, дедушка оборудовал в сарае смолокурню, гнал дёготь на продажу. С ним работал помощник, за «эксплуатацию» которого дедушка и пострадал.

В связи с репрессиями семью выселили из дома. Из бабушкиного рассказа у меня было впечатление, что она самостоятельно приняла решение ехать вслед за дедушкой в Сибирь. Однако, когда ко мне в руки попала книга «Память. Ушачский район», я с удивлением увидела бабушкино имя и фамилию рядом со сведениями о дедушке в списке незаконно репрессированных граждан. Бабушка же говорила, что троих детей (моего отца Лейзера, Завла и Хоню) она оставила у родственников в Смоленске, откуда дети вскоре попали в детский дом, старшие сыновья Залман и Борис были уже на положении взрослых и учились где­-то вне дома. Она взяла Мишу и поехала в Сибирь. Мишина кандидатура отличалась от других братьев тем, что он был очень хозяйственным, даже умел доить корову, и бабушка рассчитывала с его помощью как­-то продержаться в ссылке и помогать дедушке. Дедушку отправили в принудительном порядке, а бабушка ехала самостоятельно. На вокзале в Новосибирске она сидела со свекровью и Мишей на узле с одеждой и горько плакала, не зная, как добираться дальше в неведомый Барабинск. Мимо проходил какой­-то пожилой еврей, который обратил внимание на соплеменницу. Еврей, выслушав горестный рассказ, дал мудрый совет: в Барабинск ехать и писать письмо М.И. Калинину с просьбой облегчить судьбу многодетного отца, сыновья которого скитаются по детским домам. Бабушка послушалась совета, и случилось чудо: через год их освободили из ссылки, а дедушку отпустили из лагеря. Вернуться домой в Ушачи они уже не могли, жили у родственников в Смоленске. Детей, конечно, забрали из детского дома. Жизнь как­-то налаживалась, сыновья разъехались учиться. Купили какое­-то жилье.

В 1937 году дедушку Исроэла арестовали снова. Скорее всего, причиной ареста было то, что он уже подвергался репрессиям раньше и к тому же имел родственников за границей (его брат жил в Польше). Дедушка умер в лагере через несколько месяцев. Бабушка оплакивала его до последнего дня своей жизни.

В 1932 году папа уехал в Ленинград. Учился на рабфаке Кировского завода. После рабфака поступил на исторический факультет педагогического института имени Герцена. Вообще-­то он мечтал стать юристом, но при подаче документов в юридический институт в коридоре встретил какого-­то знакомого. Папа испугался, что этот человек знает о судьбе его отца и может донести на него. Он не стал подавать здесь документы и пошёл в пединститут. Эта история имела для меня значение при выборе профессии. Кроме того, что меня привлекало юридическое поприще как таковое, мне хотелось осуществить несбывшееся желание отца. Я поступила на юридический факультет Ленинградского университета в 1964 году и после его окончания до сего дня являюсь адвокатом Санкт-­Петербургской городской коллегии адвокатов.

Папиному курсу вручили дипломы об окончании института имени Герцена 20 июня 1941 года.

22 июня или в какие-­то ближайшие дни  папу направили в военное училище связи, расположенное в пригороде Ленинграда, в Пушкине. Позже училище эвакуировалось в Башкирию, в город Бирск. В конце марта 1942 года, уже лейтенантом, папа ехал из Бирска на Сталинградский фронт. Он прошёл, что называется, всю войну, дошел до Румынии.

После окончания войны остался в армии. Ехать было некуда. Мои родители были женаты с 20 марта 1942 года, и теперь, когда закончилась война, они, наконец, были вместе. Не было жилья ни у них самих, ни у папиной матери – бабушки Нэхи, что и послужило главной причиной решения остаться на военной службе. Папа прослужил в армии до 1961 года. Демобилизовался в звании майора при хрущёвском сокращении. После этого ещё 25 лет работал инженером на военном заводе.

Бабушка Нэха всегда жила с нами. Мы с ней практически вместе осваивали русскую грамоту, потому что бабушка умела читать и писать только на идише. Примерно в то время, когда я научилась читать, бабушка пристрастилась к чтению газет. Она читала вслух «Правду» и громко критиковала содержание статей, к чему мама с папой относились с большой опаской, ведь мы жили в военных городках и всегда с соседями в коммунальных квартирах. Благодаря бабушке я хорошо понимаю идиш и даже могу при необходимости объясниться, что в моём поколении, увы, уже редкость.

Бабушка умерла в 1974 году. Она увидела свою правнучку – мою старшую дочь Соню, ей было четыре года, когда бабушка умерла.

В годы войны погибли два папиных брата – Борис и Хоня.

Хоня пропал без вести в 1941 или 1942 году где-­то под Тихвином. Папа пытался найти место, где он похоронен, но не удалось. Хоня не был женат. Ему был 21 год. На память осталась только фотография, которая всегда висела над бабушкиной кроватью.

Борис женился перед самой войной. К этому времени он был квалифицированным станочником на машиностроительном заводе в Ленинграде. За несколько месяцев до войны ему удалось купить какое-то небольшое жильё в пригороде (Павловске), где он стал жить со своей молодой женой и с бабушкой Нэхой, которая уже несколько лет была бездомной после смерти дедушки, потери своего дома и скитаний по добрым людям. Когда началась война, бабушка успела уехать в эвакуацию до установления блокады Ленинграда. Их дом в Павловске сгорел в самом начале войны. Бориса не взяли на фронт, у него была бронь. Сутками он оставался на заводе, где делали вооружение. 15 ноября 1941 года в блокадном Ленинграде жена Бориса родила дочь. Зная, что мать и ребёнок умирают от голода, Борис в какой­-то из дней в январе 1942 года отпросился с завода домой. Он нёс за пазухой хлеб, который накопил из своего рабочего пайка. Ночью на улице блокадного города его остановил патруль. Для выяснения источника происхождения этого хлеба его арестовали. Через несколько дней Борис умер в тюрьме. Моя сестра Алла и её мама чудом выжили. Аллочке сейчас 73 года, она живёт в Санкт­-Петербурге.

Папины братья Залман (Саша) и Завл (Женя) воевали всю долгую войну. Остались живы. Жили в Ленинграде. Трудились, сохранились в памяти многих людей как честные и порядочные люди.

Брат Михаил (который умел доить корову) перед войной женился, жил в Брянске. Его не взяли на фронт, он был электросварщиком высочайшей квалификации. С Брянским машиностроительным заводом выехал в эвакуацию в Сибирь, делал танки. После войны жил со своей семьёй в Брянске, всю жизнь проработал на том же заводе сварщиком. Дядя Миша был удивительным человеком, добрым, с большим чувством юмора. Умел всё: и сварочным аппаратом владел, и сад развёл, и с детьми играть умел лучше всех.

У всех папиных братьев были хорошие семьи. Любовь к семье, настоящая, разумная забота о детях были фамильной чертой всех братьев Дисман.

Сейчас в Санкт­-Петербурге живут три моих двоюродных сестры и два брата, один брат в Минске, одна сестра в Германии.

В статье об Ушачах, опубликованной на сайте «Моё местечко» (www.shtetle.co.il), упомянуты Хона Футерман и Рувим Асман – это по их инициативе был поставлен первый памятник погибшим евреям в местечке. Дядю Рувима Асмана и его семью я знала хорошо, он был старшим братом Александра Наумовича Асмана, мужа папиной двоюродной сестры Берты. Мы часто встречались на семейных праздниках. Три дочери дяди Рувима давно живут в Израиле. Один из его внуков хорошо известен в еврейском мире, особенно на Украине, – это раввин Мойше Асман.

К сожалению, в этой статье на сайте рядом с именами Хоны Футермана и Рувима Асмана не упомянуто имя Наума Борисовича Когана. Он тоже родился в Ушачах. В 1941 году ему было 15 или 16 лет. Мальчишкой примкнул к партизанам, потом прятался у добрых людей на каком­-то хуторе. Чудом избежал расстрела в Ушачском гетто. В гетто погибли его мать и сестра. После освобождения был призван в ряды Советской армии. После демобилизации жил в Ленинграде. С семьёй переехал в США в 70­-е годы. Умер в Нью­-Йорке несколько лет назад. Я имела счастье знать этого удивительного, красивого и умного человека. Наум Борисович женился на племяннице Б.Н. Захаревича, мои родители дружили с его семьёй. Наум Борисович – один из тех, кто сделал всё возможное, чтобы появился первый памятник погибшим евреям в Ушачах. Он ездил туда, договаривался с властями, просил, давал деньги. В 60­-е годы такие поступки требовали не только настойчивости, но и мужества, я знаю это по рассказам самого Наума Борисовича и моих родителей. Сколько его помню, он трогательно чтил память своих погибших родных. Его вдова Людмила Наумовна, дочь Рита и сын Борис с семьями живут в Нью­-Йорке.

Примерно в 1960­–1961 году папа ездил в Ушачи и взял меня с собой. Мы были там буквально несколько часов. Папа без труда нашёл свой бывший дом. Одноэтажный, по фасаду шесть высоких окон, белый кирпич. В нём размещалось отделение Госбанка.

Мой отец умер 30 апреля 2006 года. Мама пережила его на 5 лет.

Наверное, это почти всё, что я знаю об Ушачах и жителях этого местечка. Чтение старого списка его обитателей­-евреев за 1895 год произвело на меня большое впечатление, потому что в этом списке мне всё время попадались знакомые фамилии: Язмер, Футерман, Коган, Маймин, Захаревич, Зельцбург.

О Захаревичах я упоминала. Маймины – это девичья фамилия моей бабушки с маминой стороны, но они жили в Полоцке. О других семьях что-­то говорили бабушка и папа, но многое ускользнуло от моего внимания или забылось. Тем более я рада предоставленной вами возможности записать то, что пока живо в моей памяти. Может быть, это будет для кого­то важно или интересно.

У меня хранится подлинная вещь, которая происходит из старых Ушачей. Это серьги моей прабабушки Песи­-Мины. Ничего вроде бы особенного: орнамент из синей эмали и старое золото. Бабушка Нэха подарила мне их в день свадьбы 26 сентября 1969 года. Вынула из ушей и протянула со словами: «Носи на здоровье. Это серьги моей свекрови, она подарила их мне на свадьбу. Вечная ей память, пусть она будет твоей заступницей».

Это было единственное бабушкино украшение. Не знаю, как оно уцелело до дня моей свадьбы.

Я ношу бабушкины серьги уже больше 45 лет и очень их люблю. Надеюсь, что у меня будет возможность с радостью передать их в соответствующий день моей внучке Ане.

Лариса ДИСМАН

9929617@mail.ru