Мишпоха №35 | Алла ЛЕВИНА * Alla LEVINA. ВЕК МОЕГО ОТЦА * THE CENTURY OF MY FATHER | |
ВЕК МОЕГО ОТЦА Алла ЛЕВИНА ![]() ![]() ![]() ![]() |
Век
моего отца… Вернее 100 лет и три дня… Я всегда жила с родителями, с самого
своего рождения и до их самого последнего дня. Сперва
не стало мамы, а через семь лет – отца. Мой
отец родился в Минске 22 мая 1898 года. Дед переехал в Минск задолго до
рождения папы из местечка (деревни) Лебедь. Эта деревня (местечко) находилась в
Вилейском районе, как мы сказали бы сейчас, а тогда в
Вилейском уезде. Дедушку своего я никогда не видела.
Он погиб в первые дни войны. В
Белоруссии было несколько деревень (местечек) с таким названием. Мне очень
хотелось бы узнать побольше. Но интерес пришёл, когда
спрашивать было уже не у кого. Папа
был мостовщиком, и эта профессия ему передалась по наследству от отца. У меня
даже сохранилась старая фотография дедушки Янкеля за
работой. Правда, после войны в паспорте отец уже был записан как Исаак
Яковлевич (а не Янкелевич) Каган. Семья
дедушки была многодетной. XIX
век… Тогда с раввином встречались чаще, чем с врачами.
Болезней наваливалось много, и жили не сытно. Смертность среди бедняков была
высокой. Дедушка несколько раз оставался вдовцом с детьми и через некоторое
время женился снова. У папы было много родных и сводных братьев и сестёр.
Папину маму, мою бабушку, звали Ева или Хава. Она
умерла, когда отцу было шесть лет, и дедушка снова женился. Папа
тоже родился слабым ребёнком, и тоже боялись, что он может умереть. Дедушка
спросил у раввина: «Что делать? Как быть?». Раввин ответил: «До трёх лет не
надо ему надевать штанишки. Он должен ходить, как девочка, в платьице». У меня
сохранилась и эта фотография. Папа маленький в платьице сидит, и дедушка,
бабушка – вся семья… Раввин сказал, что папе нужно дать ещё одно имя, чтобы
обмануть болезни. При рождении его назвали Иче-Гершон.
Если переводить на русский лад, то я сегодня могла бы быть и Исааковна, и
Григорьевна. По совету раввина дали третье имя – Алтер.
В переводе на русский язык это имя означает
старик. Раввин сказал, что мальчика надо назвать стариком, и он проживёт
долго. Когда
пришло время революции и Гражданской войны – время очень неспокойное, папе было
19 лет. Он был мобилизован в специальный рабочий полк. Папа всю жизнь считался
ветераном Гражданской войны, у меня сохранились документы об этом. Он
мне рассказывал о том времени, но в юные годы я не очень вникала в эти рассказы.
Помню, что их часть стояла где-то на Урале, оттуда он добирался до Минска. Потом
папа женился. Как я думаю, женился он счастливо. Я мало знаю о его первой
довоенной семье, потому что вся она погибла. Его
первую жену звали Песя. У них было четверо детей: два
мальчика и две девочки. Но один мальчик умер в младенчестве. На начало войны с
ними жило трое детей: две дочери, 1925 и 1926 г.р., и семилетний сын. В 1927 году папа своими руками построил дом – напротив
сегодняшнего музыкального театра. В этом же доме я и родилась после войны. В Минске в какой-то период истории не было такой улицы, к
которой бы папа не приложил руку. Он мостил улицы камнями. Папа занесён в Книгу
почёта тракторного завода, потому что и там он мостил территорию. У папы от
ежедневной тяжёлой работы к старости руки не разгибались в локтях. И, когда
приходилось делать ему внутривенный укол, медсестра говорила: «Выпрямите руку»,
она не выпрямлялась. Настолько руки привыкли к молотку, камню, что с годами
зафиксировались в локтях и не разгибались. Папа
стал помогать деду в работе с детства. В 13 лет он уже был полноправный
работник. Учился папа всего четыре года в хедере. Хедер находился где-то в
районе улицы Торговой. Когда папа женился, он вначале жил с родителями жены, а
потом построил собственный деревянный дом. Все
говорили: «У Исаака собственный дом…» Знаете, как звучало! А площадь дома была
всего 34 квадратных метра. Уже после войны, с момента
своего рождения я прожила там ровно 25 лет. Мы выселились из нашего домика,
потому что он шёл под снос. Это произошло как раз в день моего рождения. Дом пережил войну, во время которой в нём жили другие
люди. У меня сохранилась домовая книга, где много записей о жильцах дома. На
начало войны с папой жил его отец, жена и трое детей. Дедушку Янкеля немцы убили прямо на улице. Ещё до гетто. Он стал
одной из первых жертв среди мирного населения.
Дедушка, как и многие тогда, помнил немцев ещё по Первой мировой войне и в
первые дни оккупации свободно ходил на улицам Минска, ничего не опасаясь. Там на улице он и был
застрелен. Когда в Минске образовали гетто, всем евреям пришлось
перейти в него. Папа тоже оказался в гетто. Он и две дочери были записаны в
рабочую колонну. Папа был достаточно крепкий и девочки молодые – их гоняли на
работы в русский район. На территории сегодняшнего университетского городка
немцы разбили огороды и выращивали овощи. Папа рассказывал, что узников гетто
заставляли работать на прополке. А старшую папину дочь Еву отправляли на работу
в швейную мастерскую. Они шила и ремонтировала одежду. Немцы
расстреливали узников гетто за любую провинность. Папа рассказывал, что если
они видели, как человек отправляет в рот листик салата, его могли расстрелять
на месте. И на прополке нужно было очень тщательно отделять сорняки от других
растений. Но все ведь были голодные, и, когда собиралась кучка сорняков,
старались пару листочков салата вниз подложить, чтобы потом как-то незаметно
съесть или унести с собой в кармане. И был гауптман Зюшке. Папа мне часто это имя повторял. Он был у них вроде
надсмотрщика. Оказался порядочным человеком. Папа рассказывал, как он ходил и
прутиком разваливал кучки сорняков, проверял, нет ли там салата. Иногда видел,
что узники что-то прятали среди сорняков, но никогда их за это не наказывал и
делал вид, будто ничего не заметил. Во время одного из погромов в гетто гауптман Зюшке сказал по-немецки:
«В гетто сегодня неспокойно». И он не повёл узников обратно, а спрятал в
подвале одного из зданий. Но папина жена и 7-летний сын остались в гетто и
погибли там во время этого погрома. Зюшке только на
следующий день привёл узников в гетто. Он был солдат, его мобилизовали, но
жестоким он не был. Я это имя запомнила на всю жизнь – гауптман
Зюшке. Родная сестра отца тоже находилась в Минском гетто и жила
недалеко, но он не имел возможности встретиться с ней. В гетто папа жил во
дворе за сегодняшней Исторической мастерской, там сейчас два деревянных домика
сохранились, а раньше было много деревянных домов. А сестра отца жила там, где
сейчас находится станция метро «Фрунзенская» на Юбилейной
площади. В гетто был жесточайший режим. Единственный
способ спастись – это бежать из гетто. Папе
и двум его дочерям удалось бежать. Одной было 16 лет, другая – на год младше.
Старшую звали, как и бабушку, Ева, папа назвал её в память о своей маме, младшую
– Соня. Бежали
они в Налибокскую пущу, в партизанский отряд Зорина,
который как раз в это время формировался. Евреев не все партизанские отряды
принимали. У папы были какие-то связи, какие-то люди, которые должны были их в
лесу встретить. Уходить большой группой из гетто было опасно. Шли по двое –
трое. Так было безопаснее. И в определённом месте их должны были встретить
посланцы из партизанского отряда. Папа шёл вместе со старшей дочкой – Евой. Они
были встречены в условном месте и дошли до отряда. Соня шла со своей подругой.
Они в отряд не пришли. История тёмная и по сегодняшний день. Те, кто должен был
их встретить, путались в показаниях. Потом партизаны организовали поиск и нашли их обеих изнасилованными и убитыми. Папа
и Ева до освобождения Белоруссии оставались в партизанском отряде № 106 под
командованием Зорина. Папа сначала был рядовым бойцом, но вскоре Зорин назначил
его командиром хозяйственного взвода. Папа пытался отказаться от этой
должности. Очень сложной она была. В отряде 800 человек, в том числе и женщины,
и дети. Надо сохранить людей, всех накормить. И отношения в отряде были
непростые. Например, ту же картошку вначале надо было добыть, а потом готовить,
делить еду. Были и такие, которые требовали для себя лучших условий, говорили,
что ночью в землянке холодно. Действительно, было холодно. Но условия для всех
одинаковые. Одна говорила, что муж на фронте кровь проливает, а её здесь
впроголодь держат. Разные люди были в отряде, хлебнувшие горя и обозлённые. И
со всеми надо было найти общий язык. Папе было очень непросто заниматься такой
работой. Но Зорин был крутой командир и однажды сказал отцу: «Или получишь пулю
в лоб, или будешь на этой должности». Он доверял отцу, и это, наверное, было
самым главным. Папа
пробыл командиром хозвзвода до самого освобождения
Минска. В партизанском отряде Зорина была создана целая инфраструктура,
необходимая для жизни в лесу. В отряде были свои врачи, сапожники, портные,
пекари, люди других профессий. Из партизанских отрядов приезжали к Зорину,
привозили, например, муку. В 106-м отряде была своя пекарня, выпекали хлеб, за
это часть его оставалась в самом отряде. Даже лесная партизанская школа была. И
всё это надо было организовать и поддерживать в рабочем состоянии. В послевоенной памяти оставалось многое, но чаще
вспоминали самые трудные дни. О том, как отряд, разделившись на группы, меняя
дислокацию, уходил от наступавших немцев. В группе, которую возглавлял папа, не
погиб ни один партизан. Стояли в болоте по шею, дышали через соломинки, но
вышли живыми. Когда немцы отступали в 1944 году, был тяжёлый бой, погибли
шестеро партизан, Зорин потерял ногу. Папа участвовал в этом бою. А потом
вместе с отрядом он вошёл в освобождённый Минск. Его
довоенный дом был занят. В нём жили разные люди. Многие из них даже не
догадывались, кто здесь жил до войны. И папе пришлось очень сложно доказывать
своё право на жильё и возвращать дом. Перед уходом в гетто он закопал домовую
книгу, в которой всё было записано… Сначала ему одну
комнатку освободили, потом вторую… Папа
сошёлся с мамой после войны. Минск был в руинах. Людей очень мало. Когда два
человека встречали друг друга на пустынной улице, они обязательно здоровались:
это было счастье увидеть кого-то. Папа
ходил на работу пешком, от сегодняшнего музыкального театра до тракторного
завода. По дороге часто встречал одну женщину. Сначала они стали здороваться,
потом – разговаривать. У мамы была своя, очень длинная история. Она родилась в
Острошицком городке. Девичья фамилия – Чарная.
Маминого первого мужа, его фамилия Биндлер,
репрессировали в 1937 году. У неё было трое детей. Она сама поднимала их. Когда
Минск в июне 1941 года горел, сумела посадить в машину и отправить на восток
всех троих, а сама осталась в Минске. До войны мама работала в сберегательной
кассе, была ответственной за ценности и осталась при них. А когда она
наконец-то ушла из города и добралась с толпами беженцев до Крупок, немецкий
десант перерезал им дорогу и заставил повернуть обратно. Маме
пришлось вернуться в Минск. Она оказалась в гетто. Вместе с Михаилом Гебелевым работала в антифашистском комитете. Была не
похожа на еврейку. Ей сделали русские документы, она действовала как связная,
ходила в русский район до того момента, как ушла в партизаны. В книге Гирша
Смоляра «Мстители гетто» упоминается в шести местах Хася
Биндлер – это моя мама. Мама
продолжила бороться с фашистами в партизанской бригаде Никитина, в отряде
Пархоменко. Ей
посчастливилось найти своих детей в Казахстане. Мой брат и одна из сестёр
вернулись с мамой в освобождённый Минск. А старшая сестра вышла замуж в
Казахстане за молодого лейтенанта и осталась там. В
послевоенном Минске мама жила в маленькой комнатке на Немиге с двумя детьми.
Однажды папа пришёл к ней домой, увидел мою среднюю сестру (она с 1938 года),
ей было 7-8 лет. Ребёнок был голодный, дома холодно, жили они очень бедно, и
папа предложил им перебраться к нему. Но
мама не знала, что с её репрессированным мужем. Она пошла к своей свекрови,
вернувшейся из эвакуации, и рассказала ей всё. Старая женщина понимала в жизни
больше, чем мама. Она сказала маме: «Он (твой муж, мой сын) не вернётся. Если
есть такой человек, выходи за него замуж». Мама
с папой не сразу расписались. В 1946 году от тифа умерла папина старшая дочь
Ева. Её похоронили на еврейском кладбище. Когда его сносили, перезахоронили на Чижовском. У
папы не оставалось никого. Были мамины дети. И в 1947 году родилась я – их
общий ребёнок. 100
лет и три дня… В последнюю ночь папа вспоминал своих
сестёр, братьев. Говорил вперемешку то на идише, то на русском языке, какие-то
слова на белорусском… Вот такая история… Такой век моего отца. Когда я вспоминаю своих
родителей, то всегда вижу маму, постоянно хлопочущую по дому: то она стирает
бельё, то возится на кухне, то наводит порядок в шкафу… А
я, маленькая ещё, постоянно дёргаю её, зову поиграть со мной. И слышу её родной
терпеливый голос: «Сейчас-сейчас, вот только закончу работу, потерпи ещё
немножко… Я уже скоро…» Я вижу, как отворяется калитка и во дворе появляется
папа. Он возвращается с работы. И вот я уже бегу вниз по дорожке от сарая
(возле которого мы любили играть с соседскими детьми) к воротам, утыкаюсь лицом
в его серую рабочую рубаху, а он гладит меня по голове и говорит: «Иди, иди,
деточка, играй». Алла Левина, поэт и переводчик |
|
© Мишпоха-А. 1995-2016 г. Историко-публицистический журнал. |