15 сентября 2015 года исполнилось 90 лет со дня рождения Льва Матвеевича (Лейба Мотелевича) Смиловицкого. Судьба отвела ему 72 года, но сколько они вместили в себя! Довоенное детство, бегство от немцев и тяжёлые будни эвакуации, фронт, активное участие в боевых действиях, армейскую службу в послевоенный период, студенчество, работу в комсомоле, республиканском Министерстве культуры, издательстве «Беларусь», системе высшего образования, эмиграцию в Израиль. Все, кто родился в 1925 году, встретил войну в 16 лет, оказавшись на переломе эпох. Если верить статистике, выжить удалось меньшинству…

Много сюжетных линий, связанных с биографией Льва Матвеевича. И каждая из них просится стать самостоятельным повествованием с интригующими подробностями, наблюдениями и выводами.

Начнём с того, что Лев не собирался быть историком. Представим себе довоенную Речицу, где родился наш герой. Это был небольшой городок в живописном месте юго-восточной Белоруссии, который входил тогда в состав РСФСР, а в 1926 году был включён в состав Белоруссии в ходе второго укрупнения БССР. Советская власть кроила тогда границы республик СССР произвольно. Нужно было укреплять БССР на границе с недружественной Польшей. Речица стала белорусским городом, где преобладали русский язык и идиш. И не удивительно: к началу XX века евреи составляли большинство населения города. По итогам Первой Всеобщей переписи населения Российской империи 1897 года, евреи в Речице составляли 5334 человека, или 57,5 % городского населения. Речица считалась одним из центров хасидизма в Белоруссии. В 1914 году в городе работали Талмуд-Тора, хедеры, еврейское двухклассное народное мужское училище и частные еврейские училища. Евреи составляли почти 60 % населения Речицы.

Это было трудное время в истории белорусских евреев. Люди пытались очнуться от дурмана политики «военного коммунизма». Советская власть заигрывала с национальными движениями, провозгласила политику белорусизации и идишизации. Идиш наряду с белорусским, польским и русским был провозглашён государственным языком БССР.

Идиш был родным языком большинства местечковых евреев. Отец Л.М. Смиловицкого, Мотл-Борух Смиловицкий, по-русски мог только поддерживать разговор, а на идише – написать письмо, почитать газету. Его жена Лиза (Лея) научилась русскому языку только в результате кампании по ликвидации неграмотности в середине двадцатых годов. НЭП позволял Мотлу-Боруху зарабатывать на семью. Он подвозил пассажиров с железнодорожной станции на собственной бричке, торговал лошадьми или подрабатывал в качестве кацева (забой и продажа мяса в соответствии с еврейской традицией).

Когда индивидуальных предпринимателей придушили налогами, стал ломовым извозчиком. Мотл-Борух, человек небольшого роста, сухой и гибкий, большой физической силы, несмотря на увечье (потеря глаза во время прохождения службы в царской армии), прикладывал все силы, чтобы семья не голодала. Он оставался надёжным кормильцем для Лизы, сыновей: Хаима (1920 г.р.), Лейбы (1925 г.р.) и Рахмиэля (1934 г.р.). Вспыльчивый, он презирал пьяниц и курильщиков и считал, что нечего терять время на грамоту.

Старший и средний сыновья Хаим и Лейба учились в русской школе, которая считалась престижной (педагогический состав, отношение к учёбе, перспектива продолжить образование в любом учебном заведении Советского Союза). Преподавание на идише служило только прикрытием содержания советских учебных программ. В учебниках нельзя было ничего прочитать по истории евреев Палестины, узнать об исходе евреев и основных этапах еврейской истории и традиции в целом. Синагоги к середине 1930-х годов закрывались точно так же, как церкви и костёлы, раввинов арестовывали и ссылали, как православных священников и католических ксёндзов. В этом исключения ни для кого не делали. Следует ли удивляться, что дети Лизы и Боруха-Мотла росли в ассимилированной среде? После разгрома сионистов и роспуска Евсексции одни евреи демонстрировали советский патриотизм вынужденно, другие делали это искренне – «бежали впереди паровоза».

Боруху-Мотлу ещё повезло, поскольку он никогда не прибегал к наёмной силе, за это к лишенцам его и не причислили. Тем не менее, в тюрьме посидеть пришлось. После того как Лиза в голодный 1933 год отнесла последнее обручальное кольцо в «Торгсин»¹, прошёл слух, что у Смиловицких припрятано золото. Боруха-Мотла арестовали и продержали три месяца в заключении. Острог находился неподалёку от их дома. Когда Борух-Мотл не захотел сознаваться, арестовали Лизу. Дома дети оставались с бабушкой Басей (мамой Боруха-Мотла). Лёва вспоминал, как носил передачи на свидания в тюрьму, а на него смотрели глаза отца, потухшие и беспомощные, на лице густая щетина. …Но, не в пример другим, повезло, отпустили. Главное, что статья была не 58-я (политическая), да и доказать ничего не удалось, обвинение не признал, протокол не подписывал. Не сломался, однако след остался на всю жизнь. Когда спустя 40 лет его внук Леонид, сын Лейбы, студент исторического факультета Минского государственного педагогического института им. А.М. Горького, пытался разузнать подробности семейной истории, даже не имевшие отношения к аресту, Борух-Мотл категорически отказывался отвечать. Говорил: «Не помню».

Справедливости ради нужно сказать, что евреи в Речице до войны чувствовали себя уверенно. А как иначе, если секретарь райкома партии – еврей, председатель райисполкома – еврей, прокурор – еврей. За проявление антисемитизма можно было получить срок – существовала особая статья в Уголовном кодексе БССР.

Воспитывали Лейбу не только родители, но и книги, друзья. Читал он много. Именно книги помогли найти мальчику нужный ориентир. Учёба давалась легко, ему было интересно. Зная это, товарищи просили одноклассника перед уроком объяснить домашнее задание. Подходил один, второй, третий...

В 12 лет у Лейбы появилось новое увлечение: спортивная гимнастика. Закалку дали обязанности по дому. Общественный колодец находился через дорогу, и Лейба должен был обеспечить дом водой, 5–8 вёдер ежедневно. С возрастом силёнок прибавилось, и к 15 годам у подростка уже была развитая мускулатура. Это было далеко не лишним, законы улицы требовали за себя постоять.

В мае 1941 года старший брат Хаим (Ефим) окончил военное училище и отправился служить на границу. В начале июня ему позволили краткосрочный отпуск, и он смог навестить родителей и братьев в Речице. Предметом зависти мальчишек были новенькая с иголочки командирская форма и лейтенантские петлицы, скрипучие ремни и сапоги. Никто не подозревал, какие события развернутся через считанные дни.

До 22 июня 1941 года Лейба успел окончить только 9 классов школы. Верил ли он в светлое будущее, строил ли амбициозные планы? Кто в 16 лет может загадывать настолько далеко? Достоверно известно, что после окончания школы летом 1941 года Лёва и его товарищи планировали совершить путешествие на плотах по Днепру в сторону Киева – до тех пор дальше Гомеля он никуда из Речицы не выезжал. Но этому не суждено было сбыться...

С началом войны Лейба вступил в народное ополчение. Вместе со своим другом Исааком Бабицким они получили винтовки образца 1893 года, которые вместе с примкнутым штыком были выше их роста. Ополченцы должны были патрулировать улицы, охранять склады и маленький речицкий аэродром, высматривать диверсантов. Когда в конце июля 1941 года немцы подошли к городу, ополчение распустили. Кто-то из старших ушёл в армию, кто-то записался в партизанский отряд Речицы, подростков отправили по домам. Нет сомнений, как бы сложилась судьба Лейбы, если бы Мотл-Борух не внял мудрому совету жены, которая настояла на эвакуации. Ему жалко было бросать дом и хозяйство, нажитое непосильным трудом. В Речице помнили лояльное отношение немцев к евреям в 1918 году. «Немцы придут и уйдут, а добро пропадёт», – считал Мотл-Борух. Тогда Лиза Мордуховна отрезала: «Ты можешь оставаться, а я заберу детей и уйду!». Скрипя сердце, муж согласился. Дом оставили на бабушку Басю. О безумии такого шага тогда не догадывались… Басю немцы расстреляли в ноябре 1941 года вместе с другими евреями Речицы (не менее 3000 человек), которые по разным причинам не покинули город.

…Сначала прибыли в Пензенскую область. Здесь в деревне Сура Больше-Вьясского района 7 августа 1941 года началась для Мотла-Боруха, Лизы, Лейбы, Рахмиэля жизнь в эвакуации. Смиловицких ждало тяжёлое испытание голодом. Поэтому пришлось перебираться в Башкирскую АССР. Они ехали туда в теплушке вместе с солдатами, командир которых оказался родом из Белоруссии. Когда он узнал, что рядом земляки, посадил к себе. Так семья доехала до станции Туймаза в 70 км от Уфы.

В годы войны башкирская нефть приобрела особое значение. Баку оказался под угрозой – на юге советская страна нефть потеряла. Люди в Башкирии были очень нужны, и новеньких приняли с распростёртыми объятиями. Мотл-Борух работал грузчиком, а Лейба ему помогал и учился в школе. В Уфе был размещён ряд эвакуированных средних специальных и высших учебных заведений. Но мальчишки стремились на фронт. В феврале 1943 года Лейба 17-ти лет ушёл добровольцем в армию. Когда пришли на вокзал, людей было – море. Подошёл железнодорожный состав, все бросились к вагонам, желающие попасть на поезд лезли чуть ли не по головам. Лейба попал в вагон с большим трудом. Когда же состав тронулся, то он с ужасом понял, что в суматохе не простился с родителями…

Военная биография Лейбы началась на Западном фронте. В августе 1943 года 18-летний рядовой 11-го минометного полка получил первое ранение…

С ноября 1943 года Л.М. Смиловицкий – водитель артиллерийской батареи противотанковой бригады Второго Белорусского фронта. Он возил 45 мм пушку, которая стреляла по немецким танкам прямой наводкой с расстояния нескольких сот метров. Понятно, что это была игра в кошки-мышки со смертью. Солдат-артиллеристов, которые обслуживали сорокапятки, так и прозвали «Прощай, Родина!».

О том, как воевал Лейба, которого армейские писари вскоре превратили в Лёву, свидетельствует документ из Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации в Подольске.

27 августа 1944 года

От имени Президиума Верховного Совета СССР наградить медалью «За отвагу» Смиловицкого Льва Матвеевича, шофёра 5-й батареи, рядового, за то, что 26 июля 1944 года в районе д. Курьяны Белостокской области, под артиллерийским и миномётным огнём противника, своевременно доставил боеприпасы на батарею, а во время налёта на батарею авиации противника вывел автомашину из-под ударов авиации, тем самым спас автомашину и орудие.

Командир 649 ИПТАП полковник Введенский

(Выписка из приказа. ЦАМО, ф. 33, оп. 17037, д. 1508).

Герой нашего очерка не раз, и не два находился на волоске от смерти. Как-то они с боевым товарищем пошли за едой для сослуживцев. Надо было пройти 10 километров. На обратном пути просвистел случайный снаряд, товарищ погиб, а Лев остался на месте, как заговорённый.

Всю войну он вёл себя как человек с сильным внутренним стержнем. Сколько раз Лейба поступал «нелогично», вопреки здравому смыслу, вместо того, чтобы приспосабливаться и не лезть на рожон, как требовала житейская мудрость. После госпиталя он попал в штаб бригады. Один из новых начальников, майор, приказал Лёве сесть за руль грузовика-вездехода на гусеничном ходу и отправиться вместе с ним объезжать позиции. Майор водить не умел, но зато как командовал! В конце концов, Лёве это надоело. Он остановил машину, вылез из кабины и сказал, что больше так не поедет. Взял автомат и пошёл в сторону фронта. Майор понял, что останется на десять километров один, и сдался, закричал:  «Стойте, не буду указывать, как ехать». К вечеру вернулись в штаб, а на утро Лёву отослали на передовую к его сорокапятке. Хорошо ещё, что не отдали под трибунал за неподчинение старшему по званию. Война сформировала в молодом человеке бесстрашие. Из Лёвы он стал Львом.

В конце войны Л.М. Смиловицкий возил начальника контрразведки полка. Это было в Северной группе войск, которая стояла в Силезии и Померании, переданных от Германии по решению Ялтинской конференции союзников в состав Польши. Условия службы были вполне комфортными, город уцелел. Если сравнивать с тем, что пришлось пережить на фронте, то теперь жить можно было припеваючи, но тянуло домой. Рассказы о разрушениях, всеобщем дефиците и голоде не помогали. Германия повержена, цель достигнута, теперь домой. Только домой. Там начнётся новая жизнь. Оставаться на чужбине было мучительно. Солдаты и старшины срочной службы 1925 г.р.
подлежали демобилизации в последнюю очередь, поэтому Смиловицкому служить пришлось до 1947 года.

После демобилизации Лёва решил стать следователем. В 1948 году он поступает на юридический факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Однако иногородним студентам общежитие не предоставляли, а стеснять родственников Лёва не хотел. Молодой человек переводится в Минск. В разрушенной столице Белоруссии студенты Минского юридического института получали общежитие. Примечательной была встреча Смиловицкого с ректором МГУ, который заявил: «Молодой человек, это – Москва. Вы будете жалеть». Но Лев оказался непреклонен.

Жизнь в послевоенном Минске – отдельная тема. Восстановление города и республики, открытие новых учебных заведений, память о пережитых испытаниях, горечь утраты близких, следы разгромленного Минского гетто. Инвалиды на улицах, бараки и землянки, немецкие военнопленные на стройках… Но общее настроение – оптимизм, ведь победили врага, да какого! Холодная война, политика железного занавеса, «гонения на ведьм» по-советски (кампания по борьбе с безродными космополитами и «дело врачей») были ещё впереди.

В институте Лёва учился только на пятёрки, вёл активную общественную работу, был избран в комитет комсомола. Для прохождения производственной практики обычно студентов направляли по месту жительства. И родителей повидать, и жить есть где. Первую практику Лёва проходил в народном суде Речицы.

С началом кампании по борьбе с космополитами евреев начали вытеснять из учреждений судебной системы и правоохранительных органов. Для еврейской молодёжи были установлены негласные жёсткие квоты при приёме в высшие и средние юридические учебные заведения, выпускников лишали распределения, не принимали на работу и увольняли под разными предлогами. Значительное количество евреев вынуждено было перейти из прокуратуры в адвокатуру, стать юрисконсультами, нотариусами и арбитрами. Оставшаяся часть, в основном ветераны, коммунисты с большим довоенным стажем, бывшие партизаны и фронтовики, должны были беспрекословно выполнять требования системы. Парадокс состоял в том, что эти люди, подвергаясь национальной и профессиональной дискриминации, вынуждены были выступать в роли защитников политики КПСС и советского государства.

К четвёртому курсу Лев пришёл к выводу, что будущее юриста его больше не привлекает. Он убедился, что в стране грубо игнорируется принцип презумпции невиновности, что для судебной системы характерен обвинительный уклон, что оправдательный приговор рассматривается прокуратурой как брак в работе. Образно говоря, надо было соскочить с поезда, который вёз его не в ту сторону.

Как раз в это время в ЦК ЛКСМБ подбирали новые кадры, и выпускники с высшим юридическим образованием как нельзя лучше подходили на эту роль. Поскольку комсомольская работа Льву была знакома, а его личность известна, то он получил приглашение на собеседование. Так состоялась встреча нашего героя с первым секретарём ЦК комсомола Белоруссии Петром Мироновичем Машеровым. Анкета кандидата соответствовала предъявляемым требованиям: участник Великой Отечественной войны, ранен, награждён, высшее образование, отличник, имеет опыт общественной работы, ни в чём предосудительном замечен не был, родные не репрессировались …Машеров принял положительное кадровое решение.

Первое место самостоятельной службы Л.М. Смиловицкого – руководитель лекторской группы Барановичского областного комитета ЛКСМБ.

Новоиспечённый комсомольский работник в 1952 году связал себя узами Гименея. Его избранницей стала Галина Израилевна Чечик, которая училась во Втором Ленинградском медицинском институте.

В 1954 году Барановичская область была упразднена, и Лев получил новое назначение: заместителем заведующего отдела агитации и пропаганды ЦК ЛКСМБ. Он готовил отчёты о комсомольской работе, обзоры и аналитические материалы, докладные записки для вышестоящего руководства. ЦК ЛКСМБ отвечал перед ЦК Компартии Белоруссии за всю молодёжную политику во всем её многообразии. Кстати, вход в ЦК комсомола в Минске был свободным, никакого милицейского поста тогда не существовало.

Переезд из Барановичей в Минск произошёл, когда страна переживала хрущёвскую оттепель. Именно тогда стало реальностью проведение в Москве VI Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 28 июля – 11 августа 1957 года. Лев Матвеевич возглавил белорусскую делегацию на этом важнейшем молодёжном форуме, который должен был приоткрыть миру Советский Союз после десятилетий сталинского режима. Участвуя в фестивале, заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК ЛКСМБ впервые был вовлечён в народную дипломатию.

Для участия в фестивале приехали 34 тысячи гостей из 131 страны мира. Иностранцы свободно общались с москвичами, для них были открыты Московский Кремль и парк Горького. За две фестивальные недели было проведено свыше восьмисот мероприятий. О том, какое неизгладимое впечатление произвело на участников белорусской делегации это событие, рассказывает брошюра Л.М. Смиловицкого «О Шестом Всемирном фестивале молодёжи за мир и дружбу (о личных впечатлениях)». Это было время осуждения культа личности Сталина, поиска новых форм экономического и культурного развития, отказа от привычных стереотипов, поощрения инициативы. ЦК ЛКСМБ руководил белорусскими молодёжными и студенческими отрядами, направленными на освоение целинных и залежных земель в Казахстане, строительство Василевичской ГРЭС, Полоцкого нефтеперерабатывающего завода, первого Солигорского калийного комбината и др.

Между тем годы шли. Многие комсомольские кадры, которых Л.М. Смиловицкий брал на работу, делали успешную карьеру в партийных и советских управленческих структурах. Самому Льву Матвеевичу в этом плане ничего не светило. Несколько раз его документы запрашивали в ЦК КПБ, но каждый раз возвращали обратно без объяснения причин. Впрочем, догадаться было нетрудно. Политика ЦК КП республики проводилась в русле общегосударственной линии, которая и при Хрущёве оставалась антисемитской. Поразмыслив, Лев Матвеевич принял приглашение на работу в Министерство культуры БССР на должность помощника министра.

Григорий Яковлевич Киселёв (1913–1970), министр культуры республики, остановил свой выбор на Льве Матвеевиче не потому, что они были земляками. Киселёв, уроженец Буда-Кошелевского района, выпускник Гомельского пединститута, участник партизанского движения, бывший заведующий отделом науки и вузов ЦК КПБ знал, что делает. Не исключено, что кандидатура Смиловицкого обсуждалась Киселёвым с Машеровым, который к тому времени уже стал одним из секретарей ЦК Компартии Белоруссии. Показательно, что здесь анкетные данные Льва Матвеевича уже никого не смутили: Министерство культуры – это не ЦК КПБ. Нужен был подготовленный, грамотный специалист с незапятнанной репутацией, прошедший номенклатурную школу, имевший богатый жизненный опыт, скромный, работящий, не болтливый, инициативный, способный принять самостоятельное решение. И конечно, прекрасно владеющий искусством пера и слова. Еврейское происхождение кандидата в помощники министра обернулось достоинством – будет лучше стараться и меньше претендовать.

Григорий Яковлевич Киселёв был высокого мнения о своём новом помощнике. Он ценил во Льве Матвеевиче интеллект, житейский опыт, склонность к скрупулёзному анализу. В обязанности помощника министра входила не только подготовка материалов к докладам на партактивах, выступлениям на совещаниях и коллегиях министерства, встречах с работниками искусства, писателями и музыкантами, но и, время от времени, написание статей в газетах за подписью шефа. Статьи были посвящены проблемам государственной политики в области культуры, готовились с глубоким знанием дела, отличались оригинальными примерами и обоснованной авторской концепцией. Справедливости ради отметим, что Киселёв, в отличие от многих других руководителей, возвращал гонорар помощнику за публикацию в периодической печати.

К той роли, в которой оказался Лев Матвеевич, хорошо подходила известная поговорка: «Секретарь главнее наркома». Помощник решал, кого пускать к министру, в какой очерёдности представлять шефу те или иные материалы. Нахождение на такой должности сулило целый ряд благ: выгодные знакомства, хороший отдых, дефицитные продукты питания в столе заказов, улучшение жилищных условий и пр. Но тут случилось непредвиденное. Смиловицкий почувствовал, что новая обстановка, в которой он оказался, его угнетает. Атмосфера чинопочитания, преклонения перед начальством, лизоблюдство, хождение на «полусогнутых» претили его натуре. А ведь была уже семья и двое маленьких детей. Жизнь на зарплату советского служащего, от сих до сих. Решение уйти стало полной неожиданностью для коллег по Министерству, с которыми Лев Матвеевич проработал меньше года. Григорий Яковлевич отговаривал помощника от опрометчивого шага.

Работу удалось найти в издательстве «Беларусь», где Смиловицкий более пяти лет проработал стиль-редактором. Фактически это был труд литературного негра. Рукописи книг чаще всего приходилось лепить заново, а зачастую просто переписывать. Ежедневный размеренный труд с 9.00 до 18.00. Лев Матвеевич устраивал начальство и здесь. Он отличался грамотным языком (русский и белорусский), чувством композиционного построения текста, образностью речи, покладистым характером и высокой работоспособностью. Но как долго это могло продолжаться, ведь ему уже стукнуло 40! И тут подвернулся случай, который всегда имеет место, когда человек внутренне готов к переменам, более того, жаждет их.

В издательство «Беларусь» поступила рукопись книги Анатолия Денисовича Молочко (1916–1986), бывшего секретаря Минского горкома и обкома КП(б)Б, заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б)Б (1942–1947), кандидата наук (1958), заведующего кафедрой истории партии Минского пединститута им. А.М. Горького (с 1961). Готовить книгу к изданию поручили Льву Матвеевичу. Работа предстояла большая, однако тема Смиловицкому была хороша знакома. Спустя полгода вышла в свет монография А.Д. Молочко: «Достижения Белоруссии в развитии экономики и культуры за годы советской власти – торжество ленинской национальной политики» (Минск, 1969).

Итогами работы А.Д. Молочко остался очень доволен и пригласил Л.М. Смиловицкого к себе на кафедру. Но что делать в вузе преподавателю без учёной степени? Роль ассистента – удел молодого человека в начале педагогической карьеры, когда сил и времени без меры. Однако накопленные знания, работоспособность и мотивация внушали надежду, и Лев Матвеевич решил попробовать, приняв это приглашение с условием, что он будет писать диссертацию. Забегая вперёд, отметим, что герой нашего очерка успешно проделал путь от ассистента до доцента. В 1968 году он пополнил корпус кандидатов наук, защитив диссертацию на тему по истории развития социалистической промышленности в 1933–1937 годах. Научный руководитель профессор Михаил Ефимович Шкляр был восхищён, что работа была написана практически за один год, и тем, что она задавала потолок для соискателей учёной степени кандидата наук.

Конечно, сделаем поправку на время, когда готовилась эта диссертация. Говорить о каких-либо преступлениях Сталина, ошибках и просчётах партийного и советского руководства в середине тридцатых годов было немыслимо, а Эзопов язык в науке неприемлем. Советская власть цепко держала бразды правления в своих руках и не собиралась ни с кем делиться. Не будем забывать и о возможностях спецхрана, куда были упрятаны наиболее компрометирующие материалы. Отделы специального хранения запрещённой литературы существовали не только при библиотеках, но и в архивах. При этом обобщать разрешалось только положительный опыт партии, как ни странно это может звучать сегодня. После защиты диссертации Лев Матвеевич не обольщался достигнутым успехом. Он считал, что присуждение первой учёной степени – это только пропуск в науку.

Сначала Лев Матвеевич, который уже давно достиг творческой зрелости, расширил довоенный период своей кандидатской диссертации (1933–1937), чтобы дополнительно исследовать развитие промышленности БССР после свёртывания НЭПа (1926–1932). Когда это предложение не утвердили, решил взяться за семилетку (1959–1965). Прямых отказов и запретов не было, просто рецензенты очередной раз предложили сменить структуру диссертации. Когда это произошло в четвёртый раз, Смиловицкий понял, что его не хотят видеть доктором наук.

В Институте истории партии при ЦК КПБ и Академии наук БССР существовали свои представления, кто достоин стать доктором наук и соответственно носить звание советского профессора. В первую очередь речь шла не о научной квалификации, новизне постановки вопросов, вводе в научный оборот неизвестных сведений и материалов, убедительном их анализе, а о формальном допуске в высокое научное сообщество. После войны число евреев профессоров в БССР можно пересчитать по пальцам. К началу 1980-х годов, когда Лев Матвеевич покусился на это предприятие, степень доктора исторических наук и звание профессора в республике среди евреев имели только единицы: Гилер Маркович Лившиц (1962), Михаил Ефимович Шкляр (1963), Лев Михайлович Шнеерсон (1965), Григорий Маркович Трухнов (1967), Залман Юдович Копысский (1968, д. и. н., без проф.), Эфроим Моисеевич Карпачев (1970, д. и. н., без проф.), Яков Наумович Мараш (1974), Давид Борисович Мельцер (1976), Иосиф Самуилович Росман (1977). Да и в последующий период советской истории евреев не очень пускали в профессора: Борис Самуилович Клейн (1990), Хаим Юдкович Бейлькин (1991).

Поскольку научное поприще оказалось недоступным, Лев Матвеевич переключил свое внимание на педагогическую ниву. В 1975 году на базе библиотечного факультета Минского государственного пединститута был образован Минский институт культуры. Лев Матвеевич сразу же станет его доцентом и проработает там 17 лет. Середина 1980-х – начало 1990-х годов были временем трудных испытаний. Рушились старые стереотипы, открывались запретные темы, достоянием гласности становились бывшие государственные секреты, шла всеобщая переоценка ценностей. Оставаться в стороне от этих процессов было невозможно. Часть историков не пожелала «поступиться принципами» и превратилась в догматиков, другие нашли в себе силы по-новому взглянуть на открывшиеся обстоятельства. Страсти кипели.

В 1990 году в Израиль уехала его дочь Елена. Отец не возражал против этого шага, а после того как в 1992 году подобное сделал сын Леонид, Лев Матвеевич и сам решился на отъезд. В Израиле всё внимание Л.М. Смиловицкого было занято интересами семьи. Нужно было узнавать новую страну, постигать её историю, устраивать быт, учить язык. Впервые появилась возможность прикоснуться к еврейской традиции, получить представление, как жили предки. И удивляться, что существует другой мир, другая культура, менталитет – словом, всё, что десятилетиями было отгорожено в СССР от остального мира железным занавесом. Это было непростое время, приходилось всё начинать сначала. Встать на ноги, подтвердить профессиональный статус, доказать, что можешь и на что способен. Конечно, эти задачи были по плечу не пенсионеру, а молодым. Вот почему Лев Матвеевич с такой надеждой следил, как обустраиваются в израильской действительности его дети. И они встали на ноги, родились внуки…

В начале декабря 1997 года после тяжёлой и продолжительной болезни Льва Матвеевича не стало. Но посеянные всходы не пропали. Дело доцента Смиловицкого продолжил его сын Леонид Львович Смиловицкий, который последние 20 лет успешно возглавляет проект истории евреев Беларуси в Центре диаспоры при Тель-Авивском университете. Смиловицкий-младший стал признанным учёным, автором важных монографий по истории Беларуси до и после 1917 года.

Михаил Стрелец,

доктор исторических наук,

профессор

Автор выражает искреннюю благодарность Леониду Львовичу Смиловицкому, который предоставил для написания очерка необходимые документы и материалы, поделился фотографиями из семейного архива, ответил на многочисленные вопросы, сделал ценные замечания и дополнения.