А

ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №10 2001год

Журнал Мишпоха
№ 10 (2) 2001 год

Семейный альбом

Борис Гинзбург
БЫЛ ТАКОЙ ДОКТОР

Часто знакомясь со мной, люди спрашивали: “А доктор Гинзбург - это не ваш отец?” Получив утвердительный ответ, считали своим долгом рассказать, как мой отец смог их вылечить. Многие рассказывали каким он был веселым, общительным человеком. Естественно, самые добрые воспоминания об отце остались и у меня. Мой отец – Лев Арсеньевич Гинзбург, как все эго звали и как он назван в свидетельстве о смерти (а по рассказам отца, в действительности – Шолом-Лейб Альтерович), родился в 1892 году в местечке Бабиновичи ныне Лиозненского района. Его отец был рабочим на лесоразработках и довольно долго – сплавщиком леса. Когда дед уже перебрался в Витебск, он меня, совсем пацанка, часто водил на Двину; мы входили на плоты (“ганки”, как тогда называли), которых всегда у берегов было множество. Дед знакомил меня с плотогонами и очень много рассказывал об этой романтической профессии. Моя бабушка по отцу была крестьянкой, домохозяйкой. У отца была родная сестренка, но она очень рано умерла. Родители отца мечтали дать ему образование, и это им удалось: отец закончил гимназию в Витебске, успешно поступил и в 1916 году “сдал зачет 10 семестров медицинского факультета Юрьевского университета и утвержден в звании лекаря”. После Юрьева (ныне Тарту) он служил врачом в царской армии, а с июня 1918 по декабрь 1924 года – в Красной Армии. Участвовал в походе на Варшаву, был награжден именным револьвером. С декабря 1924 по июнь 1931 года был врачом адмотдела (милиции) г. Витебска. С 1929 года, сначала по совместительству, а с 1931 года и до самой Великой Отечественной войны по основной должности работал в кожвендиспансере. В эти же годы он работал по совместительству на здравпункте кожзавода, потом госсанинспектором по промсанитарии. По отзывам многочисленных пациентов, коллег и официальным характеристикам отец зарекомендовал себя прекрасным диагностом и лечебником, за что неоднократно поощрялся. Добавлю, что отец в совершенстве владел также медицинской деонтологией (наукой о профессиональном поведении врача) и врачебной гомилетикой (искусством обхождения с больными), что безусловно способствовало эффективности лечения. Занимался отец не только лечением. Он часто выступал в печати (газета “Вiцебскi пралетары”, “Крестьянская газета”) со статьями на санитарно-просветительские темы, выступал с лекциями на заводах, фабриках, активно участвовал в подготовке медицинских сестер по линии общества Красного Креста. Часто бывал в командировках, в том числе длительных (месяцами беспрерывно) в районах области. Отцу принадлежит работа “Меланодматоз китовщиков Витебской очковой фабрики”, опубликованная во всесоюзном научном журнале. Благодаря проведенной работе удалось оздоровить условия труда на фабрике и провести эффективное лечение заболевших. Не избежал отец и трагедий своего времени. В 1935 году, когда после убийства С.М.Кирова начались массовые репрессии, был арестован и он. Моя мать побывала во всевозможных инстанциях, добилась приема у самых высоких должностных лиц республики и смогла их убедить в надуманности предъявляемых отцу обвинений, и он через несколько месяцев был выпущен на волю. Из довоенных воспоминаний считаю нужным рассказать следующее. Наша семья в материальном отношении жила довольно сносно. Работал отец, работала мать лаборантом молочной кухни (между прочим, беспрерывно с 1919 по июль 1941 года и затем там же после возвращения из эвакуации), почти до самой смерти работал дед сторожем на льнопрядильной фабрике “Двина”. У нас был огородик, держали кур и даже цесарок, за которыми смотрела бабушка. Тем не менее, помню и конец 20-х годов, когда был голод. В этот период бабушка решила подготовить приятный сюрприз. Она собрала картофельные очистки, отварила их, затем размяла и на конопляном масле из этой массы нажарила оладий. Когда я их вспоминаю, даже теперь у меня выделяется слюна, до того они мне понравились. Но… все мы этими оладьями отравились. И если взрослые это кое-как перетерпели, то меня еле откачали. Помню и “Торгсин”, куда пришлось родителям сдать свою самую большую ценность – обручальные кольца. Мы никогда до войны не “выезжали на дачу”, не говоря уж о “югах” и морях. Мои родители любили и ценили искусство и прививали эти качества и мне (я – единственный ребенок). Очень рано они познакомили меня с кино (мой первый запомнившийся фильм – “Поэт и царь”), театром (в том числе с часто гастролировавшим у нас еврейским), цирком, водили в музеи (исторический, как тогда назывался наш краеведческий, и имевшийся в Витебске, медицинский). Отец хорошо знал русскую литературу, очень любил и Шолом-Алейхема, что передалось и мне. Отец хорошо пел, и я до сих пор помню в его исполнении и колыбельную “Спи, моя радость, усни” и многие другие (“Оружьем на солнце сверкая”, “Ваши пальцы пахнут ладаном”, “Из-за острова на стрежень”, “Есть на Волге утес”), и еврейские песни (“Lomir ale inejnem”, “Tumbalalajka”), и эстонские. К сожалению, я не унаследовал ни голоса, ни слуха, но когда никто не слышит, я еще и сейчас пытаюсь напевать эти песни. Отец был хорошо знаком со многими уважаемыми жителями города. Он меня познакомил с героем гражданской войны Шубиным, знаменитым авиатором Смушкевичем, замечательными актерами нашего театра. Был я с отцом в гостях у художника Пэна. Мне запомнилось, как Юдель Моисеевич научил меня очень быстро и просто рисовать смеющуюся и плачущую рожицы. Бывала у нас дома Р. Млодек, будущая солистка Белорусской оперы, тогда участница художественной самодеятельности, жена папиного друга. Немного о личных качествах и убеждениях отца. Дома, как правило, разговаривали на русском, русский – мой родной язык. Дед с бабой (больше разговаривали на белорусском), и мои родители свободно разговаривали на белорусском, но довольно часто между собой разговаривали и на идиш.

Отец верил в Бога, но его взаимоотношения с Господом были, я бы сказал, очень личными. Религиозность никогда не подчеркивалась (уверен, не только потому, что это было не очень модно). Воспитанные во мне школой атеистические убеждения никогда не обсуждались и, тем более, не осуждались. Так называемая “еврейская традиция” ортодоксально не соблюдалась, хотя и не отвергалась. Не проходили хоть как-то не отмеченными ни еврейская Пасха, ни другие большие праздники. Я с детства знал, что такое маца (благо ее выпекал наш сосед), и любил ее, знал, что такое фаршированная “фиш”, “гомулки” и другие национальные блюда, хотя в доме не брезговали и яичницей со шкварками и свиной домашней колбасой. Отец ненавидел антисемитов, но не меньше он презирал и многие отрицательные черты своих “братьев по крови”. А вообще он был интернационалистом в самом хорошем смысле этого слова. Среди его друзей были и евреи, и белорусы, и русские, и латыши. Он дружил с директором Витебской цыганской школы. Я в детстве посещал латышскую детскую площадку. Это чувство передалось и последующим поколениям – в нашем роду течет кровь и еврейская, и белорусская, и русская, и украинская, и немецкая, и грузинская. Отец был очень общительным человеком, находил общий язык и с интеллигентами, и простыми рабочими, и крестьянами. Любил компании. Знал и очень хорошо умел рассказывать анекдоты, особенно еврейские. Он очень любил детей. И детишки отвечали своему “дяде Леве” взаимностью. В послереволюционные годы была создана общественная организация по борьбе с детской беспризорностью “Друг детей”, в которой отец принимал самое деятельное участие. Любил отец и животных. До войны у нас был кот (между прочим, лапкой открывавший водопроводный кран, когда хотел пить) и очень умная собака Марс – красный пойнтер. После войны в квартире (если “квартирой” можно назвать одну комнату в действительно 3-х комнатной квартире, в которой жили еще две семьи, и не было воды, а отопление было печным), пока не появились внуки, родители держали белочку и какое-то время молоденького волчонка. Белочка однажды выбралась на балкон и отправилась гулять, но после прогулки так и не вернулась. А волчонок сначала был ласковым щенком, а потом стали проявляться волчьи инстинкты (выл, схватил маму за ногу), и его пришлось отдать в ветинститут. Оставался только котенок. Все, о чем я рассказывал, в основном относится к довоенному времени. А 22 июня 1941 года началась война. Уже 23 июня отец отправился в действующую армию. Довелось перенести все: и отступление, и окружение. Был тяжело ранен, подобран и спасен крестьянами. Родных братьев и сестер у отца не было. Двоюродный же брат Илья Давыдович, кадровый подполковник, артиллерист, закончил войну с 6 боевыми орденами, второй брат – Дмитрий, летчик, погиб в бою; сестра – Елизавета оставалась в Витебске, судьба ее неизвестна. На фронте был и я. В начале 1943 года отец был освобожден Красной армией и вскоре оказался в Борисоглебске. Был признан негодным к несению воинской службы и исключен с воинского учета, получил инвалидность войны. Работал врачом Борисоглебского кожвендиспансера, искал родных. Узнав, что его жена в г. Невьянске Свердловской области, поехал туда, где с 26 июня 1943 года работал заведующим кожвенприемом военного завода № 68 и по совместительству райпромсанинспектором, а также внештатным научным сотрудником Свердловского института экспериментальной медицины. По официальному отзыву “относился к своим обязанностям крайне добросовестно и дисциплинированно”, “со свойственной ему энергией и интересом выполнял задания института …по изучению профзаболеваний и оздоровлению условий труда”. 17 апреля 1944 года отозван с семьей в распоряжение Народного Комиссариата Здравоохранения БССР. Сначала был в Гомеле, а с ноября 1944 года по сентябрь 1960 года работал врачом Витебского облкожвендиспансера и несколько лет по совместительству областным госсанинспектором по промышленной санитарии. В послевоенные годы, а именно в разгар “дела врачей”, случился с отцом казус. На прием к нему пришел молодой человек с жалобами на многочисленные прыщи. Отец, естественно, выписал ему необходимые медикаменты и сказал: “А вообще, молодой человек, женитесь и прыщи пройдут без лечения”. Человек был молодой, но какой-то очень активный, и он написал на отца жалобу в обком партии. Была создана комиссия по ее проверке, которую поручили возглавить ректору мединститута И.И. Богдановичу. Этот кристально честный человек в выводах комиссии подтвердил, что по научным данным заболевание молодого человека действительно самоизлечивается с началом регулярной половой жизни. С заключением профессора – дерматовенеролога обком не мог не посчитаться – как говорится, “инцидент был исчерпан”. Умер отец 26 мая 1962 года. На проходившем в те дни областном совещании медиков присутствующие почтили его память минутой молчания.

© журнал Мишпоха