Когда в хедере мы изучали Тору, образ святого Моисея мне представлялся похожим на водоноса Нохема. Высокого роста, плечистый, с длинной седой бородой. Нохему тогда было около пятидесяти лет. Два ведра воды он нес на коромысле безо всякого напряжения, и всегда улыбался встречным людям. Дескать, им повезет, с полным ведром встречает. С пустыми он шел окольными путями, чтобы никто не попался ему на встречу.
      В первые годы после революции пожилые люди были суеверными и верили всяким забабонам. Да и сам Нохем верил в них. Особенно радовался он, когда шел с полными ведрами, и ему встречался бедняк Хаим-Оре, который был слабосильный и не гож к физическому труду. Он собирал тряпье и сдавал в утиль, но тряпья было мало, потому что люди жили бедно и использовали рухлядь до последнего. А затем уцелевшие куски от тряпья шли на заплаты.
      При встрече Нохем моргал, и Хаим-Оре подходил к нему ближе. Нохем из своей выручки молча клал ему в карман несколько монет, а иногда и бумажных денег, потому что цены на все поднялись и одними медяками уже не обойдешься. Хаим-Оре покупал за эти деньги несколько куханов и нес домой, чтобы отдать своим девчатам. У него их было четверо, а сыновей у Хаима-Оре не было, и это его немало огорчало. Но ничего не поделаешь. Надо мириться с тем, что есть. Девочки у него покладистые, послушные, и при нынешней власти со временем выйдут в люди.
      Таких друзей, как Хаим-Оре у Нохема было несколько, и они его считали благодетелем. А те, которым он воду носил, считали его рвачом и скупердяем. Было достоверно известно, что в окружающих местечках Бочейково, Лукомль, Лепель водоносы получали за пару ведер воды три копейки, а не пять, как установил Нохем, который уверял, что вода в Ульянке особая, целебная. Кругом много криниц. И дно Ульянки песчаное, гладкое, вода кристально чистая. Она, как лекарство от многих болезней.
      - Но ведь не тяжелее обыкновенной воды, - говорили ему в ответ.
      - Да, не тяжелее. А вы думаете, это так просто - охранять воду от наносов и всякой порчи?
      И действительно, Нохем следил, чтобы не засорили дно Ульянки, чтобы по берегам было чисто. Даже сорванцов Нохем гонял, если они купались перед шлюзами.
      - Мало вам места там, за шлюзами? - кричал он на них.
      - Но ведь там неглубоко - оправдывались сорванцы.
      - Хорошо. Никто не утонет.
      А если кто-то осмеливался нечистоты вылить в речку, Нохем с коромыслом гонялся за ним, и если ловил, то не щадил.
      Каждое утро, когда Нохем появлялся на речке, он обходил ее берега, даже бумажки подбирал и уносил. Люди видели это и платили ему по пять копеек за пару ведер воды, и только жадные упирались и хотели, чтобы он снизил цену.
      Хана-Лея, которая разносила почту, однажды сказала, что больше трех копеек не даст, но Нохем стоял на своем. Если уступишь одному, и другие захотят, чтобы им уступили. Это нанесет ущерб. Он забрал у Ханы-Леи назад воду. И тут же подумал: "А куда ее деть?". Всех клиентов он обслужил. Вылить воду жалко. И он отнес ее назад в речку.
      - Зачем добро портить, - сказал Нохем.
      Правдивая эта история или нет, неизвестно. Но, глядя на Нохема, можно было в это поверить.
      В кагальные дела местечка Нохем не вмешивался, и даже не интересовался этим. В синагоге сидел не у восточной стороны, где сидели почетные люди, а ближе к дверям, где ютилась беднота. Там он чувствовал себя, как дома.
      Все его заботы были о речке. Нохем добился, чтобы коней перестали водить на водопой к Ульянке. Он следил, чтобы не трогали деревья, которые росли по обеим сторонам реки. Любители зубоскалить дали ему кличку "Ухажер Ульянки". Когда Нохему об этом говорили, он не злился, а наоборот, улыбался. Доволен был. И еще он имел кличку "Нохем-хохем", что в переводе с еврейского звучит как "Нохем-умник". Кличку дали потому, что она рифмуется с именем. А вообще его считали не глупым, но странным.
      Когда его жене Фейге говорили, что ее муж имеет ухажерку, она говорила:
      - Смейтесь, смейтесь над ним! Вы его подметки не стоите!
      Ее именовали Черейской Луной. Так именовали всех женщин, уроженок Череи. Куда бы черейская женщина или девушка ни приехала, никто не называл ее настоящим именем, а именовали Черейской Луной. Кличку эту они приобрели не только потому, что были в большинстве круглолицые и низкорослые. Местечко Черея находится от нас в двадцати километрах. Однажды, черейскую девушку привезли к нам, познакомили с молодыми людьми. В субботний вечер она с компанией молодых ходила на прогулку. Только вышли со двора, она подняла голову и с удивлением произнесла:
      - Смотрите, смотрите! Тут наша черейская луна. По всем признакам ее узнаю. Как она сюда попала? Удивляюсь!
      Девушки и парни с улыбкой переглянулись.
      С тех пор начали ее именовать Черейской Луной. Но эта кличка не помешала ей выйти замуж за хорошего чашникского парня.
      С тех пор, где ни появляется черейская женщина, называют ее Черейской Луной. Дошло до того, что черейские девчата и женщины стеснялись куда-либо ехать. Кому это приятно, если тебя не по имени называют, а по кличке.
      Нохимиху не обзывали Черейской Луной. У нее была другая кличка, которая касалась не только ее, но и детей. Их было у нее четверо: один мальчик и трое девочек. Мальчику было восемь лет, а каждая из девочек на год моложе. Нохимиха мало с кем зналась в местечке и редко показывалась среди людей. Покупками занимался сам Нохем. Но в четверг она ходила покупать продукты, которые в пятницу должны быть приготовлены к святому дню субботы. Детей она никогда одних не оставляла. Мало что могут натворить. И всех брала с собой. Шла впереди, дальше ее сын, а за ним трое девочек по росту. И появлялись они в четверг во второй половине дня, чтобы закупить все, что надо к субботнему дню.
      - Смотрите, смотрите! - удивлялись в местечке. - Как быстро время мчится! Уже товарный поезд появился. Значит, четверг! А завтра вечером опять суббота.
      Товарным поездом нарекли шествие семьи Нохема за покупками. Они были плохо одеты, лица были немытые, и они медленно двигались друг за другом, держась за фалды впереди идущего.
      А Нохем с утра до вечера был занят своим делом. От речки - с полными ведрами, а к речке - с пустыми. После работы помогал жене в домашних делах. Был у них огород, садик, была корова. По двору в летнее время расхаживали куры и утки.
      В будние дни молился Нохем дома перед тем, как пойти к реке. Дневную молитву знал наизусть, и во второй половине дня он ее на ходу произносил. А вечернюю произносил перед ужином. Так что с Богом он был квит, как сам выражался. Скупой на слова Нохем иногда мог сказать такое, что крепко запоминалось.
      На вопрос:
      - Что слышно?
      Всегда отвечал:
      - Будет хорошо!
      - Когда?
      - Сам почувствуешь.
      Когда случался пожар, он бежал не туда, где горит, а к речке, следить, чтобы пожарники не нашкодили чего-нибудь.
      Так длилось до поры до времени. Годы индустриализации, коллективизации и ликвидации кулачества не прошли мимо водоноса Нохема. Началось с того, что он воспротивился, когда стали гонять к речке на водопой колхозных коней. Раньше лошадей гоняли к сажалке. Но колхозный табун большой, и в сажалку всех лошадей сразу не загонишь. Поить их по очереди отнимает много времени. Нохема не послушались. Кони пачкали возле реки, и во время дождя все это попадало в воду. Нохем ругал конюхов. И ему за это "пришили политику".
      - Ты что? Против коллективизации? - упрекали его.
      - Против такой, как вы делаете. Посмотрите, что вы натворили с конями! Кости и кожа только на них.
      Жители местечка уговаривали Нохема:
      - Ради Бога, не связывайся с властями. Они тебя в порошок сотрут. Лучше помалкивай.
      Нохем послушался людей.
      Но когда у ручья, что втекает в Ульянку, начали по плану первой пятилетки строить красильню, он не вытерпел.
      - Вы погубите нашу целебную реку, - кричал Нохем, - думаете, управы нет на вас?!
      - В других местах строили, и никто еще не отравился? - отвечали ему.
      Нохем добился приема у председателя райисполкома. Но тот сразу же выгнал его и не стал разговаривать с подкулачником, как он его назвал.
      После этого воду стал развозить колхозный водовоз. Плата была установлена чуть ли не в два раза больше прежней. Часть доходов за выручку отчислялась в колхозную кассу. Так кончилась карьера Нохема-водоноса.
      Он замкнулся, не выходил к людям. Только по субботам по-прежнему посещал синагогу. Там относились к нему с уважением и с сочувствием. О раздорах с местным начальством в его присутствии старались не упоминать, чтобы лишний раз не портить настроения. Да и сам Нохем на эту тему не хотел разговаривать.
      Но чувство юмора не покидало Нохема. На вопрос, что слышно, он по-прежнему отвечал:
      - Будет хорошо.
      И этим давал понять, что нынче - плохо.
      На собраниях его фамилия значилась среди подкулачников, которые льют воду на мельницу кулаков.
      - Это что за выдумки? - возмущались в местечке. - Он этим никогда не занимался! И вообще, никаких мельниц кулацких в округе нет! Есть только одна мельница на Смолянецкой улице. Цалка ее построил. Так уже давно ее отобрали у него и передали в Коммунхоз. Да и кулаков в округе нет. А есть хорошие хозяева. Так им жить не дают. Все у них отнимают, а самих высылают к черту на кулички. А лодырей в колхоз сгоняют. Посмотрим, какая от них будет польза!
      - Цыц, - кричал рассыльный Хацкель Черейский. - Языки поразвязали! Нашли время! В Сибирь захотели?
      - Ты нас будешь высылать, что ли? - спрашивали у него, давая понять, что при нем не боятся крамольные слова говорить, потому что знали - не доложит.
      - Если не я, другой это сделает. В таких желающих недостачи нет, - ответил Хацкель.
      :В местечке люди стали боязливее, реже посещали синагогу. Под нажимом властей закрывали хедеры. В магазинах стали продавать продукты по талонам, установили строгие нормы, сколько положено отпускать каждому едоку. Молодые люди в большинстве, окончив семилетку, уезжали кто в Витебск, кто в Ленинград, к своим родственникам. На жительство устраивались во времянках, как называли тогда бараки, или у родственников. В местечках оставались старики и старухи.
      Нохем хоть и старался поменьше бывать среди людей, но местечковые его не забыли. Часто слышно было:
      - Надо бы как-то пристроить этого старика, жалко его. Ведь он пострадал ради доброго дела, речку оберегал, целебной водой нас поил. Разве воду с колодцев сравнишь с водой из Ульянки!
      - Но где его пристроишь? - сомневались другие. - Ремесла не имеет. Таскать груз не по силам ему.
      И тогда бывший сапожник Калман, который теперь стал начальником местной пожарной дружины, пожалел Нохема и решил его сделать дежурным на пожарной каланче.
      Упрашивать Нохема не пришлось, потому что семья очень нуждалась в деньгах. С огорода долго не проживешь. Надо детей одевать, обувать и учебники им покупать. У самого Нохема одежда вся в заплатах. Стыдно в синагогу появиться.
      Нохем стал напарником бывшего псаломщика Самусевича. Нохем служил исправно, но за ним числился один грешок. И за Самусевичем тоже числился тот же грешок. Они имели привычку вздремнуть во время дежурства. Не только ночью, но даже днем. Долго думал Калман, что с ними делать. И все же придумал. Пусть каждый час звоном отбивают время. В час дня или ночи дежурный одним ударом колокола оповещает время. В два часа - двумя ударами колокола, и так дальше. Две пользы от этого: дежурные не будут засыпать от безделья, а жители местечка будут знать точное время.
      Председатель райисполкома одобрил это предложение. И дело пошло. С тех пор, как Калман стал начальником пожарной дружины, он одевал китель синего цвета, такого же цвета брюки-галифе. На лацканах кителя сделал нашивку с двумя ромбиками. Чем не начальник!
      В субботу он в форме сидел на скамейке возле скверика, который находился напротив пожарного сарая. На вышке дежурил Нохем.
      К Калману подходили люди, присаживались, и начиналась беседа. А на вышке Нохем отстукивал время: бом, бом, бом и так дальше.
      Калман подскакивал и начинал кричать:
      - Нохем! Вместо двенадцати ты тринадцать раз отстучал! Людей с толку сбиваешь. Куда это годится?
      - Не может быть! Я двенадцать отбивал.
      - Тринадцать говорю! Все слышали.
      Через секунду послышался звон "бом", и вслед за этим крик Нохема:
      - Это я назад отбил один раз, - объяснял он Калману.
      - Ну и Нохем! Его за рубль двадцать не возьмешь! - шутили люди.
      - Вы не смотрите, что он такой чудаковатый. Старик он бедовый, - ответил Калман и добавил: - Я его хорошо знаю. По соседству живем. С работы его выжили, как и меня. Потому я его приютил.
      Все в местечке знали, как Калмана выжили с прежней работы. Среди сапожников он считался лучшим из лучших. Особенно, когда шил на заказ. Обслуживал начальство и их жен. Калман, бывало, смастерит пару сапог или туфель дамских так здорово, что жалко было их носить. Он и сам любовался своей работой. Прежде, чем отдать клиенту, он сапоги вывешивал над окном, чтобы все видели его работу. И действительно, люди останавливались и любовались мастерством сапожника. А когда клиент приходил получать заказ, Калман начинал уговаривать его:
      - Пусть еще повисит немного. Никуда они не денутся, придете через пару дней и получите.
      Остальные сапожники местечка завидовали ему. Собираются вместе и давай его обговаривать. Наплетут всякую всячину. Дескать, обувь, которую он шьет, хоть и фасонистая, но долго не держится. А женщины за красотой гоняются, потому и липнут к нему. Обувь не красотой славится, а прочностью.
      - Давайте будем откровенны. Прочность зависит от качества товара, и это мы все прекрасно знаем. Калман просто большой мастер, поэтому заказчики липнут к нему, - сказал сапожник Лейзер.
      После этого сапожники стали коситься и на Лейзера.
      И так это все тянулось, пока не создали сапожную артель. Калмана туда втянули, можно сказать, силком. Ему страшно не хотелось вступать в эту артель, где придется работать с людьми, которые ему завидуют и будут все время коситься на него.
      Латать обувь мог каждый, но когда надо было шить сапоги или женские туфли, то заказчики настаивали, чтобы эту работу выполнял Калман. Собралось у него много заказов, выполнял он их медленно, потому что главное для него - это качество. А по плану учитывалось количество, и за это устанавливали оплату. Чем больше выполнял заказов, тем больше начисляли денег, и часть из этих денег поступало в общую кассу. Калман не выполнял план, он попал в список отстающих. Его фамилию поместили на "черную доску", как тогда принято было поступать с пьяницами и прогульщиками.
      Жена спрашивала Калмана:
      - Что? Не умеешь, как они портачить? Они много денег гребут в артели, и им хорошо, и начальству не плохо. А ты копейки зарабатываешь. Потому они тебя в грош не ставят.
      -Я иначе поступлю, - говорил он жене, - выйду из артели, возьму патент и буду дома работать, как раньше.
      - А налоги? Никак не выплатишь. Они нас задушат этими налогами. С ними только свяжись.
      Среди его заказчиков был финагент. Калман с ним поговорил по душам, но финагент его не обнадежил:
      - Выручать я тебя не смогу. Не те времена. Кончится тем, что сапожники съедят и тебя, и меня. Но могу тебе посоветовать. Переходи на другую работу. Требуется начальник пожарной дружины. Тебе это как раз подходит.
      Калман послушался финагента, и дело было сделано.
      Он ничуть не жалел, что взялся за это дело. Работа получалась у него хорошо. Насосы исправны, бочки не протекают, лошади всегда наготове. Но с Нохемом прямо беда.
      Однажды вечером, когда Калман шил меньшему сыну пару сапожек, он услышал звон. На улице переполох:
      - Где горит? Кто горит?
      Никто толком ничего не понимает. Побежал Калман к пожарной.
      - Ты звонил? - спрашивает у Нохема.
      - Я.
      - Где горит?
      - А вы поднимитесь выше.
      Действительно. За деревьями на востоке было красное зарево. Калман тут же дал приказ запрячь лошадей и выезжать в сторону бумажной фабрики. С гиком и свистом пустились туда. Только выехали из местечка, видят - из-за фабричного парка выползает на небе луна. Оказывается, зарево от луны Нохем принял за пожар.
      - Что ты натворил, Нохем, завтра все местечко будет над нами смеяться?
      - Пусть лучше смеются, чем плачут, - ответил Нохем.

      ***
      Последний раз я побывал в Чашниках в конце восьмидесятых годов. И как всегда отправился к речке Ульянке, на то место, где в молодости провел не один час. Там вспоминались мне старые друзья, многих из которых уже нет на этом свете.