Жил на земле Художник. А может, жил он не на земле, а в небесах? Поэтому землю и все то, что происходит на ней, видел по-другому, с другого ракурса. И не могли этого понять, и не могли этого простить ему.
      Пытались заставить молчать, затоптать, унизить.
      Не вышло.
      Он по-прежнему живет на небесах. Потому что он Художник. Потому что там его Родина. Потому что там хватает места для всех.
      В журнале "Мишпоха" №11 мы публикуем живописные и графические (стр. 9, 45, 65, 91, 103) работы художника Алека Рапопорта, воспоминания о нем, его собственные литературные труды.

      Я познакомилась с Алеком Рапопортом в 1962 году, когда он сделал предложение моей школьной подруге Ирочке, как мы ее всегда называли и называем до сих пор. Перед регистрацией брака Ирочка советовалась со мной, надо ли ей менять свою русскую фамилию на еврейскую. Зная по себе, как нелегко жить в России с такой фамилией, я не советовала ей делать это. Алек, очевидно, предоставил свободу выбора. Ирочка взяла его фамилию.
      По Ирочкиной комнате сразу стало видно, что в ней живет художник. Появился огромной длины стол, который Алек смастерил сам (он многое умел делать), и на котором умещалось все, что было ему необходимо, а потом и то, что было необходимо сыну Володе, с детских лет прекрасно рисовавшему. Надо сказать, что перестановки в комнате не очень нравились Ирочкиной тете, но Алек с его невероятной деликатностью умел гасить все недовольства.
      Забегая вперед, скажу, что когда Ирочкина тетя Мария Васильевна неизлечимо заболела, Алек необыкновенно преданно ухаживал за ней.
      Ирочка и Алек бывали у меня на днях рождениях, он очень нравился моим родным. Мама всегда говорила, что он необыкновенно благородный человек.
      Помню, как Алек в стареньком пальто и вязаной шапочке, собирался ехать на природу. Ирочка сказала, что природа его "подпитывает". К сожалению, в то время я больше воспринимала Алека не как художника, а как друга, прекрасного, обладающего мягким юмором, сдержанного человека, хотя по рассказам Ирочки знала, что он много работает, что пишет не так, как хочется советским идеологам от искусства.
      Материально они жили очень нелегко, фактически на одну Ирочкину зарплату научного сотрудника Эрмитажа. Алек порой сдавал пустые бутылки из-под вина и очень смешно показывал, как стоявшие в очереди вместе с ним пьянчужки ехидно говорили ему: "Иван Иванович водку пьет, а Абрам Абрамович бутылки сдает". Конечно, он старался хоть что-то заработать, брал заказы в детском журнале, даже устроился оформителем в универмаг "Гостиный двор" - это он, с его талантом! - но директор заявил, что евреям у него делать нечего. Помню, как-то придя к ним, застала всех троих в одинаковых, связанных Ирочкой, жилетках. Она сама шила себе платья, а ее мама вязала и шила одежду для Володи. У Алека были минимальные потребности - только возможность работать. В то время он, наверно, занимался еврейской тематикой, ибо говорил мне, что очень хотел бы написать портреты моей тетушки и ее мужа.
      В 1966 году я переехала в Москву. Изредка Ирочка или Алек останавливались у нас. И опять Алек удивлял какой-то невероятной деликатностью, ненавязчивостью, стремлением не быть в тягость.
      Несколько раз в Москве устраивались квартирные выставки ленинградских художников. Особенно запомнилась на Петровском бульваре, в огромной квартире, хозяева которой в ближайшее время должны были уехать. Алек водил меня по комнатам, показывал картины - свои и других художников. Меня поразили его работы - трех-четырехпалые трагические фигуры, взывающие к небу.
      Конечно, все художники, участвовавшие в квартирных выставках, были "под колпаком" КГБ. Алек потом рассказывал, что в вагон вместе с ним сели два человека, даже не считавшие нужным скрывать, к какому ведомству они относятся. Алек написал записку для Ирочки, вышел в тамбур и отдал ее какому-то молодому человеку, попросив "в случае чего" передать по адресу.
      Жизнь в Ленинграде становилась совершенно невыносимой и в моральном, и в материальном отношении. Найти хоть какую-нибудь работу Алек нигде не мог. Пришлось принять невероятно тяжелое решение: эмигрировать.
      В 1975 году Алек и Ирочка приехали к нам, чтобы начать оформление документов. У них была "Памятка для отъезжающего", в которой говорилось, что вопреки утверждениям советской прессы и обывателей, они не совершают ни государственной измены, ни преступления, и советовалось, как и какие документы необходимо оформить. И вот с утра они разъезжались по различным учреждениям, а вечером, совсем без сил, приезжали к нам. Все было сделано за несколько дней. И еще раз они приехали к нам, уже с Володей, для получения разрешения на выезд. Эти несколько дней, несмотря на печаль, на понимание, что мы видимся в последний раз, запомнились как светлые и даже веселые - мы много шутили, смеялись, много разговаривали. Дети, пользуясь моментом, резвились и шалили. До сих пор у меня перед глазами стоит картина: Алек, Ирочка и Володя вместе с моим мужем, который провожал их на вокзал, входят в лифт, и он увозит их навсегда. Мы переписывались. Приезжая в Ленинград, я навещала Ирочкину маму, которая из-за их отъезда выслушивала много горьких, несправедливых слов от соседей и даже обещаний добиться, чтобы у нее сняли телефон. Все мы были уверены, что уже никогда не увидим друг друга.
      Оказалось, судьба подарила мне и моей семье еще одну встречу с Алеком. В 1993 году он привез свои картины на выставку в Москву, а потом в Петербург. Выставка имела большой успех, прекрасные отзывы в прессе, ее открытие снимало Центральное телевидение. Мы встретились так, как будто не расставались. Он ничуть не изменился, разве что поседел. Та же манера держаться, говорить, та же деликатность, тот же мягкий юмор. Он много рассказывал о жизни в Америке, о том, как там нелегко художнику, и совсем мало - о своем творчестве, а ведь он уже имел мировое признание. Потом Алек звонил мне из Петербурга и просил узнать, отправлены ли туда картины, ибо по всегдашней российской безалаберности никакие сроки не были выдержаны. Я поехала в Центральный дом художника на Крымский вал и увидела, как грузятся картины Алека.

      Оказалось, что это была последняя встреча с ним и его работами, в феврале 1997 года наши общие друзья прислали из Петербурга вырезку из газеты, где говорилось, что в Сан-Франциско в своей мастерской умер художник Алек Рапопорт.