Судя по происхождению фамилии МИНДЛИН, можно предполагать российские корни семьи отца. Вероятно, фамилия - производная от имени предка Менделя (сын Менделя, Менделин сын).
      Мой отец, Миндлин Арон Яковлевич, родился в 1900 году в Старом Селе Сиротинского уезда Витебской губернии. Село находилось в 25 км от Витебска, рядом с железной дорогой Рига - Орел, одной из первых российских дорог. Точного числа и месяца рождения у евреев того поколения нет. Даты были связаны с иудейским календарем и могли разниться до месяца. Записи делались казенными раввинами. По словам отца, он родился где-то в апреле. По стечению обстоятельств в паспортах у меня и у отца был один день рождения - 19 апреля, хотя фактически разница в датах значительная.
      Отец, как и все еврейские дети, с раннего возраста ходил в хедер - еврейскую начальную школу, окончил 3 или 4 класса. Больше официально он не учился. Был физически развит, умел многое делать по хозяйству.
      О своем детстве отец рассказывал интересные вещи. Село было частью имения польского шляхтича пана Свинцицкого - старинного родового имения "Летцы" с панской усадьбой, хорошими дорогами и зелеными насаждениями. Рядом с усадьбой - большое озеро с искусственно созданной системой проточной воды, дальше - большой бор с вековыми мачтовыми соснами. Пан Свинцицкий жил в имении до самой революции. Отец его видел и помнил. В имении была конюшня для верховых лошадей. Имение охраняли гайдамаки на лошадях, которые составляли и личную охрану пана, ездили с ним на охоту, решали все "проблемы" с помощью нагайки. Пан был настолько влиятелен и богат, что сумел договориться о специальной остановке поезда, для чего построил платформу. Современная станция "Летцы" еще после войны называлась "Платформа Свинцицкого". Сейчас на территории этого имения находится республиканский санаторий "Летцы".
      Мой дед был резником, обеспечивал соблюдение требований кошерности.
      Беднейшее еврейство жило за счет промыслов - извоз, мелкая торговля, кустарничество. Земли, кроме приусадебного участка, им не полагались. Все это, а также обстановка войны и близкого фронта, развило в подростке-отце "классовое" самосознание. Тяготила и религиозная атмосфера дома.
      В 14 лет отец ушел из дома на заработки. Работал грузчиком на Рижско-Орловской железной дороге на подсобных работах, а потом десятником - старшим группы рабочих в паровозном депо станции Витебск, где и встретил революцию.
      На железной дороге отцу приходилось работать в субботу и, кроме того, приходилось нарушать законы кошерного питания, что привело к разрыву с семьей. Этого мой дед, человек глубоко верующий, отцу не простил до самой смерти.
      Во время революции отец сразу принял сторону большевиков, вступил в Красную Армию, стал "сочувствующим". Его оставили на железной дороге охранять составы в пути. Позднее он воевал под Орлом с Деникиным, был ранен в ноги, что в последствии стало причиной их ампутации.
      Отец был в Могилеве, когда арестовывали штаб царских войск Западного фронта. Начальником штаба был генерал Духонин. Долго жила поговорка "отправить в штаб к Духонину", то есть расстрелять.
      После окончания гражданской войны отец собрался жениться, у него была невеста. Но в это время он заболел - открылись старые раны. Поехал домой в Старое Село, лечить его там было некому, и воспаление перешло в гангрену. Обострение пришлось на субботу, день, когда еврею нельзя даже запрягать лошадь. Время было упущено. Брат отца Залман-Берл принес его на плечах на станцию, но когда привезли в Витебск, чтобы его спасти, пришлось ампутировать обе ноги выше колен. В 21 год он остался инвалидом I группы. Отец не сдался, не опустился, не стал побирушкой. Он сумел вернуться к активной жизни. В 1923 - 24 годах работал секретарем Старосельского сельсовета. У него была бричка, на которой он разъезжал по району, представлял советскую власть. При инвалидности отца подвиг, по-моему, уже в том, что ты работаешь, живешь.
      Из событий того периода хочу вспомнить еще одно.
...отец любил картофельные оладьи - белорусские "драники", сам их пёк на примусе. По воскресениям он садился у окна, пёк оладьи и раздавал знакомым через окно.
      Сравнительно недалеко от Старого Села было имение художника Репина - Здравнево, где находилась расписанная им церковь и дом, построенный по его рисунку. В гражданскую войну имение, в основном, разграбили крестьяне. Отец участвовал в сохранении остатков, в оформлении имения как памятника.
      В 1926-27 годах отец перебрался в Витебск. Он ходил на протезах, получал приличную по тем временам пенсию - 300 рублей, ему дали комнату. Улица Канатная, 20 - это уже мой довоенный адрес. Отец был партийным, стал работать в Витебском райисполкоме, много читал, писал.
      В это же время он познакомился с моей матерью, и в 1928 году они поженились. Моя мама, Рудельсон Гита Иосифовна, была дочерью раввина местечка Сиротино, расположенного примерно в 40 километрах от Витебска. В 1920 году она уехала из дома в Витебск, работала в типографии, закончила 7 классов трудовой школы, отличалась абсолютной грамотностью. Впоследствии работала корректором в газетах.
      О свадьбах тогда не было и речи. Расписались, отметили дома с друзьями, и началась семейная жизнь. Оба они с удовольствием вспоминали этот период своей активной общественной и личной жизни. У нас часто собирались гости и шли шумные споры о будущем. Тем и жили, и были счастливы.
      В 1929 году родился я. Меня назвали в честь октябрьской революции Октябрем. С детскими именами происходило что-то невероятное, это было массовое безумие. Появились Трактора, Революции, Сталины, Индустрии и т. д. Так и живет это поколение с причудливыми именами. Меня с детства звали Отя, а когда разбомбили школу и пропало свидетельство о рождении, во всех документах мое имя и официально стало Отя.
      Примерно с 1930 года отец начал работать в МОПРе - Международной организации помощи революционерам. Сначала на общественных началах, а затем перешел в штат. Перед войной он был председателем Витебского обкома МОПР.
      Во главе Международной организации помощи революционерам была Е. Д. Стасова - ближайший соратник Ленина, член партии с 1898 года. Отец был очень дружен с ней и переписывался до самой ее смерти. Часть этой переписки сохранилась у меня и моей сестры. В переписке встречаются очень интересные мысли и факты. Мой дядя Моисей, брат моей мамы, учитель истории, после смерти Е. Д. Стасовой хотел издать переписку, но не успел - умер.
      В 1937 году родилась сестра Клара.
      На лето, как правило, нас отправляли к бабушке в Сиротино, и это тоже были прелести довоенной жизни.
      Война для нас началась внезапно, и она провела разделительную черту на периоды "до", "во время" и "после войны". Жизнь перевернулась мгновенно. 3 июля мы уже уезжали в эвакуацию. Нас, по решению какого-то папиного начальства, присоединили к станкостроительному заводу "Коминтерн", и мы поехали в неизвестность в товарном вагоне, под обстрелами с воздуха, с маневрами на станциях.
      ...Добрались до узбекского города Коканд в декабре 1941 года. Нас поселили в железнодорожном поселке, в доме, где раньше жила семья железнодорожников, но осталась одна старая хозяйка. В одной квартире жили 3 семьи. Голод тех лет не щадил никого, умирали соседи, дети и взрослые. Мама работала на военном заводе, изготавливавшем порох, где окончательно подорвала здоровье. Я летом тоже работал возчиком на ишаке, чтобы получить рабочую карточку - 600 граммов хлеба в день!
      Отец не мог ходить, нигде не работал. Это его убивало морально. Он пробовал заняться мелким предпринимательством - варил фигурки-леденцы и продавал их. Пробовал ремонтировать обувь.
      С 1944 года, после освобождения Витебска, отец стал проситься обратно в Белоруссию. Помню годами длившуюся переписку, его разговоры о том, что будет опять все хорошо. С помощью Е. Д. Стасовой, через ЦК КП(б)Б отец получил вызов лишь весной 1946 года, и летом мы отправились в Витебск. Дома у нас не было, но сразу с вокзала нас забрала к себе семья Мани Цирлиной, довоенной соседки и друга нашей семьи. В ее единственной комнате почти полтора года жило семь человек: она с мужем и сыном и нас четверо. Такими были отношения того времени между друзьями.
      Через полтора года нам дали комнату в восстановленном при нас и для нас доме. Нашими соседями была семья Григория Михайловича Пермякова, тоже инвалида без ног. В их семье было четверо детей. Общие проблемы полуголодного выживания сдружили наши семьи надолго.
      Отец получил работу - стал председателем обкома Красного Креста. Проходил до работы на протезах с двумя палками примерно 400 метров, что само по себе подвиг. Я хорошо помню, как в эти годы к отцу приходили домой и на работу его знакомые и друзья, возвращающиеся с фронта или эвакуации. Эти разговоры с горем, потерями, но и с надеждой остались во мне навсегда. В это время тяжело болела моя сестра Клара. Мать была с ней в больнице в Москве. Отец часто ночевал на работе. Я оставался дома один. Вся эта обстановка на фоне разбитого города, на фоне погибшего еврейства, и в том числе, наших родных, на фоне общей и громадной нищеты не делала нас счастливыми.
      Отец стал сдавать. Сначала морально, а к 1953 году и физически. Из обкома Красного Креста он ушел. Затем работал заместителем начальника в областном карточном бюро, а после отмены карточной системы - ревизором в Витебском областном управлении малых рек. В 1953 году он стал персональным пенсионером республиканского значения.
      В 1947 году я окончил школу, уехал учиться в Москву и приезжал домой только на каникулы. С 1955 года Клара тоже училась в Ленинграде, родители жили одни, им было нелегко, но они очень хотели и все сделали для того, чтобы мы окончили вузы.
      В 1966 году умерла Е. Д. Стасова, оборвалась связь отца с прошлым.
      В 1968 году умерла наша мама, оборвалась связь с настоящим.
      Отец тяжело болел и умер в 1971 году.
      Я приезжал на его похороны, и это для меня было прощанием не только с отцом, но и с прошлым, с юностью, с Витебском.