Шевель (Саул) Моисеевич Гинзбург - еврейский историк и общественный деятель. Родился 25 марта (6 апреля по н.ст.) 1866 г. в Минске в купеческой семье. Он получил традиционное еврейское образование. Занимался с домашними учителями. Позже стал гимназистом. После окончания Минской гимназии поступил на юридический факультет Петербургского университета и закончил его в 1890 г. Еще учась в гимназии, в 1882 г. Гинзбург был одним из основателей кружка движения Ховевей-Цион ("палестинофилов", или просто сионистов) и продолжал принимать в нем активное участие в университетские годы.

      Писать Гинзбург начал еще подростком, его статьи и рассказы печатались в ряде русских и еврейских изданий, включая "Га-магид" и "Га-мелиц". Тем не менее, к своим ранним работам Гинзбург относился критически, это видно из приводимых здесь воспоминаний и из письма, написанного в 1930-е годы редактору Нью-Йоркской газеты "Форверртс" Аб. Кагану: "Литературную работу начал в 1892 г., т. е. с момента появления публикации в журнале "Восход". С 1897 по 1902 г., поселившись в Петербурге, работал в редакции "Восхода", вел в журнале постоянные рубрики "Обзор еврейской прессы", "Литературная хроника". Там же увидели свет его статьи о первом русском еврейском журнале "Рассвет". Об истории хасидизма, о писателях П. Смоленскине, А. Мапу. И другие исторические и литературные материалы. Одновременно Гинзбург работал в качестве присяжного поверенного в судебных учреждениях. В 1901 г. совместно с П. Маркером Гинзбург опубликовал обширный сборник "Еврейские народные песни в России" - это был один из первых трудов такого масштаба в истории песенного и музыкального еврейского фольклора.
      В 1903 г. вместе с Шабтаем Раппортом Гинзбург основал первую в России ежедневную газету на идиш "Дер Фрайнд" (с 1906г. - "Дос Лебн") и в течение 6 лет был ее редактором. Газета, в которой сотрудничали наиболее выдающиеся российские еврейские писатели и культурно-просветительские деятели, сыграла огромную роль в становлении национального самосознания евреев Российской империи, в формировании литературных вкусов массового читателя. Ее тираж достигал 50 тыс. экземпляров. В числе друзей Гинзбурга были С. Фруг, С. Дубнов, В. Жаботинский и многие другие выдающиеся люди.
      С 1908 г. Гинзбург стал вплотную заниматься историей евреев в России XIX века, издал ряд работ о кантонистах, выкрестах и книги "Война 1812 г. и евреи" (1912), "Минувшее" (1923). С 1898 по 1929 г. Гинзбург активно работал как секретарь и член комитета "Общества распространения просвещения между евреями в России", отредактировал и издал в 1908 - 1913 гг. 4 тома сборника "Пережитое", посвященного истории евреев в России, 2 тома исторического сборника на иврите "Геовар" (1918), запрещенного большевиками. Он также был членом редакции многотомного проекта "Истории евреев в России" издательства "Мiр" и председателем "Еврейского литературного общества", которое имело более 200 отделений в России и было закрыто Столыпиным в 1910 г. Гинзбург регулярно печатал исторические работы на идиш в Нью-Йоркском журнале "Цукунфт", которые впоследствии были изданы отдельными книгами. В начале 1920 г. Гинзбург преподавал еврейскую историю в Институте еврейских знаний в Петрограде.
      В результате усиления идеологического давления нарождающейся сталинской эпохи Гинзбург был вынужден прекратить общественную и издательскую деятельность. В 1930 г. ему с женой удалось эмигрировать, захватив часть своей огромной библиотеки, и поселиться вначале у сына Михаила во Франции, а с 1933 г. - в США, где он продолжал печататься в еврейской прессе.
      Умер С. Гинзбург в 1940 г. в Нью-Йорке.
      Фонд С. Гинзбурга в 1979 г. был передан в ИВО семьей сына С. Гинзбурга Михаила, который был основателем кафедры славистики в Университете Индианы.

      Я родился 25 марта 1866 года в Минске - средней руки губернском городе. В мои детские и юные годы город едва ли насчитывал более 40 - 50 тысяч жителей. Каменные дома составляли значительную часть общего числа строений, и весьма редко превышали два этажа. Они сосредоточены были в центральной части города, находящейся на горе, в нижней же части лишь в виде редкого исключения среди деревянных домов и домишек попадалось каменное здание.
      ...Живописностью Минск хвастать не мог, лишь кое-где по спуску с горы, в части города, прилегающей к реке, попадались красивые виды. Речка Свислочь, при которой расположен город, - довольно мизерная, в знойную летнюю пору она местами мелела настолько, что здесь и курица могла перейти вброд. Тем не менее, не проходило и года без того, чтобы несколько человек не погибало в Свислочи (в ней имеются и довольно глубокие места). Евреи объясняли это тем, что знаменитый талмудист, автор "Шаагас Арье", раввин Арье Лейб бен Ашер, изгнанный в 1742 году за независимость суждений из Минска - его вывезли в канун субботы при всеобщем глумлении в крестьянской телеге за город, - изрек в адрес жестоко оскорбившей его общины проклятие, чтобы река Свислочь ежегодно поглощала определенное число людей из ее среды. Называли в точности это количество, но я его позабыл. Вера в то предание была так сильна, что, помню, нам в детстве родители разрешали купание в реке лишь после того, как уже заполнено было сакраментальное число утопленников, предопределенное проклятием знаменитого раввина.
      Население моего родного города было довольно пестрое. Зна чительнейшее большинство жителей составляли евреи, затем следующая по численности группа - католики-поляки, православное население (представленное почти исключительно чиновничеством, духовенством и офицерством) было невелико. Существовала и немноголюдная немецкая колония, имевшая свою небольшую чистенькую церковь с прилегавшим к ней тенистым садиком, была еще на окраине города татарская слобода, где находилась мечеть - деревянная и довольно убогая по своему устройству.
      Все эти группы населения жили обособленно, весьма мало входя в соприкосновение между собою. У поляков еще свежи были воспоминания о репрессиях и обидах времен Муравьевского режима. Православный люд преимущественно жил узкими служебными интересами. Общение евреев с христианами имело место лишь в тех случаях, когда приходилось иметь дело с "начальством", только единичные лица были знакомы (и то не домами) с неевреями, их знали на перечет и к помощи их прибегали, когда требовалась протекция к тому или иному из власть имущих. Особенно сберегали евреи своих дочерей и жен от знакомства с христианами. По-видимому, тут сыграл значительную роль казус, происшедший в Минске в конце 60-х годов: молодая девица из видной семьи (Элиасберг), познакомившись с русским, увлеклась им и, бежав из родительского дома, приняла православную веру. Случай этот, всполошивший город, заставил родителей-евреев насторожиться, и они тщательно заботились об ограждении женщин от знакомства с христианами и от возможного в таких случаях соблазна. Пройтись еврейской барышне по улице с неевреем означало совершить весьма предосудительный поступок, достойный всеобщего порицания. Одна моя дальняя родственница (О. Лурье), молодая, жизнерадостная и весьма бойкая девица, пренебрегая общественным мнением, завела знакомство среди христиан и иногда позволяла себе появляться на улице в сопровождении русского студента или офицера, что считалось особенно недопустимым, и за это на нее смотрели весьма косо. Время, конечно, постепенно брало свое, и в мои гимназические годы взгляды на этот счет несколько изменились; впрочем, к знакомству еврейки, в частности, с офицерами еще долгое время продолжали относиться неодобрительно.
      Различны были и занятия отдельных вероисповедальных групп населения Минска. Православные, как я уже сказал, преимущественно служили по разным ведомствам. Мещане - частью русские, частью же поляки, - проживавшие на окраинах города, занимались огородничеством, а то и земледелием. Промышленных заведений в годы моего детства в городе почти не было; существовали лишь несколько кожевенных заводов и пара табачных фабрик. Торговля и ремесла сосредоточены были почти исключительно в руках евреев. Не считая польского книжного магазина, в городе имелись всего две лавки, содержавшиеся русскими купцами Мухиным и Ероховым; они были словно два маленьких оазиса среди огромного количества еврейских магазинов. По своему характеру они вполне напоминали собою обычный тип лавок универсальных магазинов в русских провинциальных городах, заключая в себе всевозможные товары, начиная с бубенчиков, волокон, дуг и самоваров и кончая бархатом, шелками и деликатесами; эти две лавки обслуживали исключительно православное население города; евреи, как и поляки, туда не заглядывали. Ремесленники почти все были евреи, и христиан, представителей этой профессии, можно было по пальцам перечесть; евреи же занимались всеми прочими отраслями физического труда. Среди многочисленных носильщиков-евреев встречались люди, которые своим могучим сложением и способностью поднимать и переносить огромные тяжести являлись живым опровержением обычного представления о еврейском слабосилии.
      К еврейским профессиям принадлежало и лесопромышленное дело, имевшее в Минске довольно крупных представителей. Были здесь и значительные оптовые склады разных товаров. Число же небольших еврейских магазинов, лавок, ларьков было велико, и, по мере удаления от центральной части города, лавчонки становились все более убогими, мизерными. Во многих из них товару имелось всего на несколько рублей; а вместе с тем содержатели их прокармливали свои семьи, выдавали замуж дочерей, "выводили в люди" своих сыновей, обзаводившихся после женитьбы такими же лавчонками или пристраивавшихся к какому-нибудь ремеслу.
      Чтобы закончить рассказ о еврейских профессиях в Минске, следует упомянуть о кредитных операциях. Простейшим и наиболее распространенным видом их является так называемый "Wocher". Мелкий торговец или ремесленник, получив взаймы, например, сорок рублей, выплачивал этот долг заимодавцу в течение целого года еженедельными взносами по одному рублю. Трудно, даже приблизительно, подсчитать размер процентов, которые таким образом с него взыскивались. Этой операцией, которая была одной из худших форм ростовщичества, занимались и многие лица, пользовавшиеся хорошей репутацией; не брезговали этим занятием и иные, из причислявших себя к "интеллигентам", к людям свободного образа мыслей. Другим видом денежных операций являлся учет векселей - местных и, главным образом, иногородних. В Минске имелось довольно много весьма богатых (конечно, по провинциальному масштабу) людей, располагавших свободными капиталами. Поэтому сюда стекались из многих городов векселя лесопромышленников и разных других коммерсантов и учитывались через особых маклеров у минских капиталистов. Впоследствии, когда в Минске стали возникать банки, эти операции частных дисконтеров еще увеличились, так как они при помощи переучета получили возможность расширить свои обороты.

                                                II
      Дед мой, Арон Моисеевич, был выходец из местечка Клецк Слуцкого уезда Минской губернии. У меня сохранился брачный документ деда, датированный 1813 годом, в этом году он, очевидно, и переехал в Минск. Так как в документе этом при обозначении отчества брачующегося прадед мой назван покойным, то отсюда следует, что он умер до 1813 года.
      Чем занимался в первое время дед, мне в точности не известно; можно судить только по рассказам, услышанным мною в детстве, что в течение многих лет у него были какие-то дела, связанные с частыми поездками по юго-западному краю в кибитке (железной дороги тогда еще в помине не было). Эти постоянные разъезды и длительные пребывания на открытом воздухе, надо думать, и развили в нем ту подвижность, выносливость, которую он сохранил до глубокой старости. Он обладал незаурядною физическою силою; так, врезался в память его рассказ о том, что когда-то на него в степи, когда он ехал одиночкой, сам правя лошадьми, напали трое чумаков с намерением его ограбить; после некоторой борьбы он их одолел, связал и, уложив к себе в бричку, доставил в ближайший город, где и сдал полицейским властям.
      В 1829 году дед открыл в Минске оптовый склад мануфактурных товаров. Судя по рассказам, слышанным мною впоследствии, душою этого дела являлась бабушка - женщина весьма умная, энергичная и предприимчивая, которой дед уступал в смысле коммерческого полета. Когда мой отец женился, он в качестве их старшего сына сделался компаньоном в этом деле и долгое время оставался таковым. Дело последовательно крепло, росло и давало владельцам крупные прибыли. Но независимость характера, склонность к самостоятельности действий, которыми в одинаковой степени обладали бабушка и мой отец, вызывали между ними частые деловые трения и несогласия, которые в конце концов привели к тому, что в 1858 году компаньоны разошлись и дело осталось за моим отцом. Сделавшись единоличным владельцем мануфактурного склада, отец мой значительно расширил дело и стал крупным богачом. Дед же, вскоре овдовев, прекратил торговые дела и жил в качестве рантье на доходы от учета векселей и с нескольких принадлежавших ему домов.
      Я помню деда лишь глубоким стариком (при моем рождении ему уже было около 70 лет). Почти до самой старости он сохранял бодрость и подвижность. Это был красивый, статный, крепкий старик, любивший пошутить, посмеяться, умевший понимать и прощать наши детские шалости.
      Он любил всякие виды физического труда и охотно сам делал разные небольшие починки в своей квартире, обнаруживая при этом большую ловкость и силу. Помню, в какой восторг он привел моего брата Самуила и меня, сказав в нашем присутствии отцу, что следовало бы обучать нас верховой езде, но отец, не придававший - как и подавляющее большинство тогдашних еврейских родителей - значения всяким физическим упражнениям, отверг это предложение, что несказанно нас огорчило. Дед был любителем лошадей и имел свой выезд, но чтобы не изнурять лошадей, пользовался их услугами весьма редко, кажется, только по пятницам, отправляясь в баню. Остряки говорили, что лучше всего в городе живется двоим: зятю Иоше Цукермана, богатого менялы, имевшего единственную дочь, в которой он души не чаял, и - лошади Арона Гинзбурга, которую он холил и великолепно кормил, но почти никогда не запрягал. Была у деда еще и другая страсть - карманные часы. У него имелась огромная коллекция часов всяких размеров, сортов и систем; все они были развешаны по ковру, покрывавшему стену у его кровати, и он постоянно проверял их ход, и сам их ремонтировал, когда была в том надобность. Любил он также варить всякие ликеры, употребляя при этом разные специи, от которых они получали сильный аромат и всевозможную окраску, он был по этой части большим мастером, хотя сам он их употреблял весьма редко, а изготовлял эти напитки преимущественно для угощения других в праздничные дни.
      У деда было 5 сыновей и 2 дочери, у которых, в свою очередь, при его жизни было многочисленное потомство. По праздникам сыновья со своими старшими детьми мужского пола заходили из синагоги к деду его поздравить. Ежегодно в канун Судного дня (Йом-Кипур), перед отправлением на молитву в синагогу, вся семья численностью до 70 человек собиралась у него для получения благословения. Сходились в обширном зале, где и ждали выхода деда. Когда он появлялся, весь седой, в белом молитвенном балахоне ("Kittel"), все, один за другим, по старшинству, подходили к нему, и он каждому, прикасаясь руками к его голове, давал благословение. Волновался и дед, и благословляемые, и, в общем, обряд этот носил весьма торжественный характер, еще усиливавшийся тем сосредоточенно-серьезным настроением, которое привносило близкое наступление дня покаяния и суда. На нас, детей, этот обряд благословения производил особенно сильное впечатление.
      Дед дожил до глубокой старости, он умер от воспаления легких 83-х лет в 1880 году (29 ноября, 9 месяца Тевет). Крепкий его организм сильно отстаивал право на свое существование, и агония была очень длительной.
      Своей настоящей бабушки, матери моего отца, я не знал: она умерла ровно за 8 лет до моего рождения. Девичья ее фамилия была Фишкин, звали ее Саррою (Соре). По обычаю того времени ее именовали Сорке Меерс (т. е. дочь Меера). По рассказам всех знавших ее, бабушка была женщиной выдающейся по уму, характеру и, вместе с тем, по своей богобоязненности и готовности творить добро. Деловую энергию она сочетала с глубокой религиозностью, которая, не довольствуясь молитвою и соблюдением предписанных обрядов, поддерживала в ней потребность к активной работе во славу Творца и его святой Торы. Она построила на свои средства синагогу, которая поныне именуется Jorke - Vejers Schul, основав при ней же ешиву; опекала юношей, изучавших Талмуд, заботилась об их материальных нуждах; она выдавала замуж бедных девиц, снабжала их приданым, широко оказывала помощь больным и нуждающимся. Наиболее приближенным к ней лицом, ее правой рукой был один из местных раввинов, ребе Гершон-Танхум (Позняк), которого она глубоко почитала, и который был приглашен на этот пост по ее настоянию. Он был ее советником и руководителем в ее религиозно-практических начинаниях и благотворительных делах. Покойный писатель И.-М. Вольман, уроженец Минска, которого я знал глубоким стариком, рассказал мне историю, случившуюся с ним в юности: он стал тайком почитывать запретные просветительские книги на древнееврейском языке и, набравшись вольнодумства, отважился отведать в пост Йом-Кипур пищи, к тому же еще, кажется, и некошерной. Его накрыли, и легко понять, сколько негодования и ярости вызвал среди евреев его еретический поступок, слух о котором облетел весь Минск. Его собирались с позором под звуки барабана водить по городу, оглашая содеянный им грех, намеревались изгнать из Минска, сдать в рекруты. Весь город был разъярен поступком юного "еретика". Одна только бабушка моя, как ни сильно было и в ней негодование из-за поступка Вольмана, заступилась за него и уберегла его от грозившего ему возмездия; она взяла его под свою опеку, приблизила к себе, оказывала ему материальную поддержку, словом, обнаружила образ действий, свидетельствующий об уме, способности вникать в человеческую душу. Она понимала, что под давлением всеобщей травли и жестокого возмездия несчастный юноша с отчаяния может решиться на самоубийство или отход от еврейства, и своею заботливостью, ласковым к нему отношением удержала его от непоправимого шага. Имя ее старик Вольман всегда произносил с умилением и трепетною благодарностью.
      Умерла бабушка в 1858 году, в последний день еврейской пасхи. Почувствовав приближение конца, она призвала к себе ребе Гершон-Танхума и с ним прочитала предсмертную молитву. Говорят, похороны по огромному числу лиц, сопровождавших ее тело, напоминали собою случаи погребения самых выдающихся раввинов нашего города. В ее могилу закопали верхнюю доску от стола, за которым в основанной ею ешиве читался Талмуд, как вещественное доказательство ревностных трудов бабушки во славу Торы, которое она вправе предъявить небесному суду.

                                                III
      Мой отец был, конечно, религиозным человеком, но отнюдь не фанатиком, не выносил святош и ханжей. Обширные коммерческие дела, торговые связи и соприкосновение не только с представителями разных слоев еврейского населения, но и с русским купечеством, пребывание подолгу в Москве и других крупных торговых пунктах России развили в нем терпимость, почитание потребностей времени. Отец был свидетелем ужасов николаевского режима в отношении еврейского населения, он, как и подавляющее большинство евреев его поколения, глубоко почитал императора Александра II. Сообщение о кончине этого государя потрясло его и вызвало у него слезы. Помню, какую радость доставило ему известие о падении Плевны. Своими бесчисленными издевательствами дальнейшие царствования вытравили тот патриотизм, который был присущ еврейскому населению, и посеяли впоследствии чувство озлобленности и подчас злорадства.
      У отца был оптовый склад мануфактурных товаров. Дело было крупное, обслуживавшее не только нашу губернию, но и ближайшие уезды, работало в нем человек 10 приказчиков и несколько мальчиков-учеников. Покупателями были местные торговцы и иногородние, которые приезжали от времени до времени в Минск за товаром; была еще и особая категория клиентов, многочисленные русские коробейники из Черниговской губернии. Забрав партию товара, они отправлялись пешком по деревням, где его и продавали, а затем возвращались в Минск, чтобы рассчитаться и вновь с товаром пуститься в путь. Для их стоянок во время пребывания в городе имелся во дворе нашего дома особый флигель. Как торговцам, так и коробейникам товар отпускался в кредит, однако случаи неплатежа были весьма редки.
      Отец значительную часть года проводил вне дома: он с давних пор по несколько раз ежегодно ездил за мануфактурным товаром в Москву и Петербург, посещал регулярно также Нижегородскую ярмарку. В Москву он стал ездить, кажется, с начала 40-х годов, я в детстве слышал от него много рассказов про существовавшие во времена Николая I тяжелые для евреев-купцов условия пребывания в первопрестольной столице, про знаменитое "Глебовское подворье", где обязательно должны были жить приезжие евреи, про унижения, поборы и притеснения, которым они здесь подвергались. Впоследствии я читал письменную жалобу целой группы евреев-коммерсантов на злоупотребления, практикуемые в этом своеобразном московском гетто, она относится к 1848 году, и в числе лиц, подписавших ее, фигурирует и мой отец. Торговые отлучки отца иногда бывали довольно продолжительными, но на большие праздники он всегда возвращался домой. Эти его приезды для нас, детей, постоянно были торжеством, так как всем выпадали обильные подарки - игрушки, обновки, не говоря уже о разных деликатесах и лакомствах: виноград и изюм он привозил бочонками, сардины, фрукты, мармелад и т. п. - целыми ящиками, столь славившиеся в свое время филипповские крендели и сухари были мне знакомы с раннего детства, так как отец привозил их из Москвы в огромных количествах, хватавших до его следующего возвращения домой.
      Мануфактурная торговля была основным, главным делом моего отца, но отнюдь не исключительным. Купец с некоторою жилкою художника, которого увлекал сам процесс выискивания и закупки товаров, он с легкостью приобретал все, что ни попадалось: щетину, воск, конопляное семя, сушеные грибы и чернику, табак, рогожи и т. д., и все это в огромных количествах, для которых еле хватало места в обширных складах, помещавшихся во дворе нашего дома. Помню, однажды он закупил на Нижегородской ярмарке партию сушеной воблы, с которою впоследствии не знал, как развязаться, в другой раз с таким же успехом привез из Москвы огромную партию простых курительных трубок, которые не получили никакого сбыта и в течение нескольких лет служили только предметом забавы для нас, детей, наших товарищей. Отец сам неоднократно признавался, что все эти случайные и донельзя разнообразные товарные операции почти никогда не давали ему прибыли, чаще всего приносили убыток, и что все покрывало лишь его основное, мануфактурное дело; но это не мешало ему в ближайшую же поездку снова приобрести значительную партию какого-нибудь неожиданного товара: он никогда не мог преодолеть присущего ему влечения к крупным и разнообразным закупкам.
      Будучи обремененным делами, и к тому еще находясь часто и подолгу в отлучке, отец, естественно, не мог уделять достаточно времени воспитанию своих детей; эта забота лежала, главным образом, на нашей матери. Он только периодически проверял наши успехи по прохождению Библии; часто вел с нами беседы, имевшие целью укрепление в нас морального начала, разъяснение нравственного долга в отношении ближних и самого себя, и иллюстрировал свои назидания примерами из агадической литературы.

                                                IV
      Мать моя, Фрейда, с отцовской стороны принадлежала к старинной и родовитой семье Левиных, давшей немало выдающихся ученых и иных общественных деятелей, а с материнской - к знатной семье Ашкенази (потомки знаменитого раввина Лемберга, Хахама Цви, р. Якова Эмдена и целого ряда других прославленных еврейских ученых). Отец моего прапрадеда, р. Моисей Левин, был раввином в Глуске, как известно, раввинский пост в названной общине, который обычно занимали выдающиеся ученые, считался весьма почетным. Прапрадед - мой тезка по имени и отчеству - Саул Левин, родился в 1755 году, жил в Карлине, предместье Пинска (отсюда и его прозвище: р. Саул Карлинер), где и скончался в 1834 году. Он был крупным лесопромышленником и владел имением "Телеханы" в Пинском уезде Минской губернии. Его знатность, богатство, талмудическая ученость, широкая благотворительность и глубокая преданность интересам своего народа сделали его одной из выдающихся еврейских фигур того времени. Сохранился документ, писанный на пергаменте (в форме "мегилье"), который содержит трогательное повествование о том, как Саул Левин, узнав в 1795 году, что в одном из католических монастырей находится древний свиток Торы, благодаря своей энергии, настойчивости, а также тому уважению, которым он пользовался и в не еврейских кругах, добился освобождения этой святыни из "плена", подробно описываются здесь труды и жертвы, положенные Саулом Левиным на это богоугодное дело, и ликование, которым сопровождалось доставление свитка Торы в Карлин, где прапрадедом моим по этому поводу устроен был пир, на который "съехались великие и именитые люди из всех городов". Событие это, как сказано и записано "по приказанию раввинов и глав ешив, во славу святой Торы и на вечную память". У меня в архиве имеется копия, подлинник же и сам свиток Торы находятся у родственника моего, инженера И. И. в Киеве. Свиток этот несомненно весьма старинного происхождения; по размерам он очень миниатюрный и писан удивительным по красоте мелким шрифтом на тончайшем пергаменте из оленьей кожи.
      В мае 1816 года в Минске состоялось совещание виднейших представителей общин Литвы и Белоруссии для выбора, по велению императора Александра I, еврейских депутатов, выработки для них директив и для изыскания средств, необходимых для содержания их в столице. Среди участников этого совещания был и С. Левин, чья подпись, в числе нескольких других, находится под постановлениями, которые тогда были приняты. Имеется также упоминание, что им потрачено было много труда и забот, чтобы обнаружить невинность лиц, привлеченных по известному Велижскому делу. Собирая материалы для своей работы о евреях и их настроениях во время Отечественной войны, я неожиданно набрел в официальной газете "Северная Почта" за 1813 год (№ 38) на следующее сообщение, относящееся к моему предку: "Главное Управление путей сообщения получило на сих днях от начальника VI округа донесение, что Огинский канал, соединяющий разными побочными реками Дикарь с Неманом, сохранен от разорения неприятелем. В сем важную услугу оказал Пинский первой гильдии купец Шевель Мовшевич Левин, владеющий имением в Телеханах. Усердствуя к общей пользе, он во все время бытности неприятеля прилагал особое, сколько ему возможно было, к сохранению гидротехнических зданий того канала и к поддержанию нужного порядка при сплаве судов. Он нанимал для надзора за шлюзами сторожей и других необходимых работников и притом вновь построил один мост на место сожженного неприятелем. За таковой и похвальный поступок его Главное Управление путей сообщения поставило изъявить ему свою признательность". Из этого сообщения ты узнаешь, что уже в 1813 году (возможно, что и раньше) С. Левин состоял в купечестве первой гильдии; в нем же я нашел фактическое объяснение семейному преданию о том, что у прадеда была шпага: как известно, в прежние времена купцам первой гильдии присвоено было "право носить шпагу, а при русской одежде - саблю" (постановление это сохранилось в ст. 55 т. IX Рв. Зах. Изд. 1899 г.)
      Я остановился несколько подробно на своем прапрадеде не из генеалогического тщеславия, а потому, что это был яркий представитель отошедшего в далекое прошлое и ныне все более забываемого типа еврейских "гвиров" - богачей-талмудистов, которые смысл жизни усматривали не в одном стяжании, соединяли в своем лице деловитость с глубокою преданностью Торе и родному народу, печалились о нуждах последнего.

                                                VII
      Жили мы в большом каменном доме по Забицкой (впоследствии Торговой) улице, который куплен был в 1849 году сообща дедом и моим отцом; здесь раньше помещалось Дворянское училище, когда-то существовавшее в Минске. Дом был двухэтажный, с надстройкой посередине, половину нижнего этажа занимал наш мануфактурный склад, имелись еще многочисленные надворные амбары и сараи, занятые почти все различными отцовскими товарами. Двор примыкал к реке. Весной (обыкновенно на Пасху) тихая и мелкая речка Свислочь выступала из берегов и, точно вознаграждая себя за свое обычное ничтожество, затопляла всю прилегающую местность. Для нас, детей, это наводнение каждый раз служило особого рода праздником. Обжитой двор наш превращался в озеро, по которому плавали наскоро сколоченные плоты, куда сваливались товары из подвальных помещений, царила суматоха, суета, иной раз крысы, спасаясь от воды, выбегали из раскрытых амбаров и взбирались по водосточным трубам - все это было для нам интересным, необычным зрелищем, и когда через день-другой вода к радости взрослых спадала и все вновь принимало свой прежний вид, детям было жаль, что их праздник кончился.
      Весь второй этаж дома занимали две квартиры: дедовская и наша. Вторая была на две комнаты больше и удобнее первой, и для поддержания "равновесия" совладельцы дома, т. е. отец и дед, через каждые три года менялись квартирами. Эти периодические переезды, связанные с перемещением всей мебели и обстановки, разумеется, были чрезвычайно обременительны. Однако они практиковались в течение долгого времени. Прекратились они лишь после того, как отец женился на моей будущей матери, в дальнейшем "равновесие" достигалось некоторым денежным эквивалентом, который стал получать дед. Последний за два года до смерти передал по дарственной записи свое право на половину дома отцу, который и сделался единственным собственником его.
      Квартира у нас была удобной и вместительной, 7 комнат, не считая большой людской и кухни, с многочисленными кладовыми и чуланами. Была и мансарда с просторными светлыми комнатами, здесь жили младшие дети, сестры и братишка Лео со своею бонною, одну комнату занимали мой старший брат Самуил и я, а другая отведена была молодому племяннику моей матери Григорию Левину из Пинска, который служил в местном банке и жил у нас вплоть до своей женитьбы. Во дворе отец и дед имели по небольшому деревянному домику с подъемною крышей, где происходили трапезы в праздники Кущей. Сверх кухарки, горничной и дворника был еще еврей-служитель для разных посылок по дому, в его же обязанности входило чистить плиты, приносить мне с братом в хедер завтрак.
      На обеды приглашаемы были родственники, часто приезжавшие из разных городов в Минск. Приказчики в числе десяти человек завтракали у нас на дому, также получали обед бедняки и солдаты из числа иногородних евреев. К большим праздникам всегда делались обновки.
      Субботы и праздничные дни вносили в домашнюю жизнь особое настроение, которое прочно запечатлелось у детей в душе. В Пурим происходила торжественная трапеза, на которую приглашались наши взрослые братья с их женами и детьми. Ежегодно, в один из дней Хануки, устраивалась под вечер торжественная трапеза для приказчиков при участии всей нашей семьи. Особенно же торжественно справлялась Пасха. Все облачались в самые лучшие одеяния; вся посуда, не говоря уже о бокалах и особом кубке для незримого Ильи-пророка (как и прибор для омовения рук), была из серебра и только по прочтению первой части Агады заменялась фаянсовой, с красивыми узорами, специально предназначенной для пасхальных дней. По праздникам ставились на стол особые массивные канделябры из серебра. В мои детские годы керосиновое освещение еще не было в ходу, употреблялись исключительно свечи, причем, имевшие особые щипцы для удаления нагара. На моей памяти отец впервые привез из Москвы керосиновую лампу, эта новизна произвела сенсацию, и многие приходили поглядеть на диковинку.
      Знакомств домами с чужими не водили (это вошло в обычай лишь позднее, в 80-х годах), зато отношения между родственниками, даже довольно отдаленными, тогда были иными, чем теперь. Чужих посещали почти исключительно в случаях свадеб или других семейных торжеств. Пригласительных билетов не посылали, а являлся из так называемой "холодной" (т. е. неотапливаемой) синагоги р. Янкель и выкрикивал: "Такой-то (имярек) просит вас тогда-то пожаловать с женою и детьми на свадьбу (или "брис")!!" К более близким из числа чужих заходили по праздникам из синагоги на несколько минут, чтобы поздравить. В Пурим обменивались подарками ("шалахмонес"), которые в богатом кругу обыкновенно заключались в бутылке вина и паре апельсинов.
      Развлечения были очень редки. Театральное здание в городе хотя и имелось, но спектаклей в нем почти никогда не бывало в ранние годы моего детства. Отец, любивший музыку, посещал иногда, когда бывал в Москве или Петербурге, оперные представления. Помню, однажды он по возвращению из Москвы с увлечением рассказывал нам про "Аиду"; меня особенно поразило в его описании то, что одна из сцен в этой опере изображала собою два этажа, где одновременно находились исполнители! Сколько я не напрягал свое детское воображение, я никак не мог себе этого представить: единственными "спектаклями", мне знакомыми, тогда еще были крайне примитивные представления "Акейдас Ицхок" или "Мхирас Иойсеф", которые изредка ставились портными или "клаузниками" и происходили в каком-нибудь сарае без всяких декораций.
      В Пурим для нас, детей, "гвоздем" праздника служил приход "Purim-spielerow", изображавших царя Ахашвероша, "принца" Амана, царицу Эсфирь, Мордехая и прочих героев пуримской пародии. Еще большее удовольствие нам доставлял небольшой кукольный театр ("батлейка"), с которым на Рождество семинаристы ходили по городу. Эти представления не носили исключительно религиозный характер и потому, по усиленным просьбам детей, хотя и неохотно, иногда допускались и в еврейские дома. Наряду с ангелами и чертом, на миниатюрной сцене тут выступали и комические персонажи: пьяный казак, цыган, дерущийся с женой, еврей в ермолке с чудовищно длинными пейсами и другие; движения марионеток, как и шутки, и забавные реплики, которые за них отпускал скрытый от зрителей хозяин "батлейки", возбуждали в детях веселье и смех. Перечисленными, кажется, исчерпываются те развлечения, которые мы знали с раннего детства.
      Повседневный быт, жизненный обиход представляет собой смесь старинного, дореформенного с новым. Религиозные предписания и весь обрядовый ритуал выполнялись неукоснительно. Были люди и даже целые семьи, которые считались вольнодумцами (замечу попутно: как это ни странно, к числу признаков "свободомыслия" относилось тогда и ношение галош), но и те никогда не позволяли себе, например, открытого нарушения субботнего покоя: это было бы не только грехом, но и верхом неприличия. Соблюдать же общественное приличие, что в значительной части совпадало с выполнением существующих религиозных постановлений, считали долгом также и люди свободомыслящие. В случаях денежных споров и претензий в государственные суды обращались крайне редко, а прибегали к раввинскому суду "бет-дину". В том кругу, к которому принадлежала моя семья, светское учение отнюдь уже не преследовалось, однако богословское знание продолжало цениться выше всего. Когда я поступил в гимназию, мой отец, хорошо это помню, в течение нескольких ближайших суббот ходил в синагогу, словно он своим данным на то согласием совершил нечто не вполне допустимое.

---

Примечания
1. Арье Лейб бен-Ашер (1695, Минская губ. - 1785, Метц, Франция) - талмудический корифей. В 1766 г. был избран на должность раввина г. Метца. Автор многочисленных талмудических трактатов, издаваемых во многих городах: Метц (1781), Вильно (1835), Варшава (1860), Вена (1875). В 1733 г. организовал в Минске иешиву, в которой позже и преподавал, считаясь одним из больших талмудических авторитетов. Резкий и откровенный по природе, он часто открыто высказывал свое мнение о событиях и людях, в том числе и влиятельных, чем наживал себе врагов. В 1742 г. вынужден был покинуть Минск, о причинах чего существуют различные легенды. Например, похожая на ту, о которой пишет С. Гинзбург, но проклятие р. Арье-Лейба касалось ежегодных пожаров в городе.
2. Муравьев М. Н. (1796 - 1866) -граф, государственный деятель. В 1863 - 1865 гг. занимал должность генерал-губернатора Северо-Западного края, в состав которой входила и Минская губерния. За жестокость при подавлении польского восстания 1863 - 64 годов прозван "вешателем".
3. Минск являлся центром лесоторговли, которая почти полностью была сосредоточена в руках евреев, как и возникшая в конце XIX в. фабрично-заводская промышленность. В 1876 г. из 280 купцов, живущих в Минской губ., 252 (90%) были евреями, а в 1886 г. из 191 - 168 (88%) являлись купцами-евреями. Среди евреев-ремесленников в 1904 г. насчитывалось: мастеров - 2360, подмастерьев - 2751, учеников - 1525. В основном, это были сапожники, портные, шляпники, токари и столяры.
4. Кittel - белое льняное одеяние в виде длинной рубахи со свободными рукавами и завязанным впереди воротом, с поясом и маленькой шапочкой из льняной же ткани. Белое платье считалось символом духовной чистоты. Одевали к пасхальному седеру как символ свободы. В день Всепрощения (Йом-Кипур) белое одеяние символизировало уверенность в прощении грехов.
5. Вольман Исраэль-Меер (1821, Минск - 1913, там же) - писатель, гебраист, издатель. Получил традиционное еврейское образование. Отец его, известный в городе знаток Торы, из-за любви к физическому труду работал водоносом. Исраэль-Меер учился у знаменитого койдановского раввина Иосифа. Увлекся светскими науками и выступал с речами о необходимости изучать их в синагогах, что вызывало большие скандалы ортодоксов. Печатался в изданиях, выходящих на языке иврит, и в 1865 г. начал издавать журнал "Гакоханим" ("Звезды"). Но случился большой пожар, и весь тираж сгорел. Позже он издал иврито-русско-немецкий словарь. Преподавал до 80 лет, был одинок.
6. Николай I - русский император (1825 - 1855). Его правление отличалось ужесточением законов в отношении евреев. Особенно тяжелым ударом для русского еврейства стало введение рекрутской повинности для мальчиков, которых с 12 лет отправляли в специальную военную кантонистскую школу, где широко применялось принудительное крещение.
7. Царствование Александра II (1855 - 1881) вошло в историю России как эпоха "великих реформ", а первые месяцы его правления вошли в историю как самое благоприятное время для евреев. Либеральные реформы этого времени значительно расширили права различных групп еврейского населения, и евреи сыграли значительную роль в быстром экономическом подъеме, начавшемся в России.
8. В Плевне (Болгария) во время русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. шли упорные бои. Три штурма русских войск закончились неудачей, после чего город был осажден. Только через несколько месяцев турки сдались.
9. Глебовское подворье - место в Москве, где приезжим евреям-купцам было разрешено производить торговые операции. Это ограничение давало возможность властям и христианам-купцам иметь надзор за деятельностью евреев. Кроме того, последние имели право жить, находясь в Москве, только здесь, и это место превратилось в своеобразное гетто, где евреи подвергались всяческим притеснениям и унижениям.
10. По всей вероятности, это была улица Торгово-Набережная (сегодня не существует), находившаяся на правом берегу Свислочи - от сегодняшней улицы Богдановича до улицы Интернациональной.
11. Праздник Кущей или Суккот - праздник урожая, который проходит осенью. В соответствии с традицией следует строить шалаш (кущу), украшать его и жить в нем все дни праздника, чтобы помнили, как жили евреи во время выхода из Египта.
12. Илья-пророк - символ спасителя и защитника евреев, во все времена расстраивающего козни ненавистников евреев. Во время пасхального седера для него специально наливают бокал вина, оставляют на некоторое время дверь открытой и ждут его прихода. Этот обычай укрепляет веру в грядущее избавление, т. к. в Нисане (месяц, когда отмечают Песах), евреи вышли из Египта и стали свободным народом.
13. Брит-мила ("обрезание") - первая обязанность, которую отец должен выполнить после рождения сына. Буквально означает - "обрезание" в знак союза еврейского народа и Всевышнего. Эта процедура производится на восьмой день рождения мальчика и является большим семейным праздником.
14. Батлейка - старинный белорусский кукольный театр. Сценой служил двухэтажный, похожий на домик ящик. Куклы передвигались и в нижнем, и в верхнем этаже. Интерес к батлейке, особенно в начале ХХ в., был вызван подъемом интереса к белорусскому национальному театру.
      "Воспоминания" Саула Гинзбурга, известного еврейского историка, одного из тех, кто стоял у истоков создания русско-еврейской исторической науки вместе с Ш. Дубновым, М. Винавером, И. Цинбергом, Ю. Гессеном и др., посвящены минскому периоду его жизни. В мемуарной литературе, вышедшей на русском языке, крайне редко встречаются описания еврейского Минска 70 - 90-х годов ХIХ века. Тем более ценны для нас свидетельства очевидца, в которых ярко отражена эпоха изменений, характерная для конца XIX века, в традиционной жизни евреев города. Рукопись "Воспоминаний" прислал нам белорусский ученый Виталь Зайка, известный своими исследованиями в области изучения вопросов этногенеза и истории белорусских евреев. Сейчас он работает в ИВО - Институте изучения языка идиш, еврейской истории и культуры (Нью-Йорк). В архиве ИВО Виталь Зайка и нашел эту рукопись. Мы очень признательны нашему земляку за то, что именно в Минск он передал этот интересный и важный материал. Журнал "Мишпоха" начинает публиковать отрывки из воспоминаний С. Гинзбурга, которые полностью будут изданы отдельной книгой.