ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №12 2002год

Журнал Мишпоха
№ 12 (2) 2002 год

Тридцать тысяч золотом за летчика

Константин Сердюк

Константин Демьянович Сердюк родился в Украине в 1937 году. Семья мамы жила в местечке Петривка Прилукского района и строго соблюдала все еврейские традиции. Отец – украинец. У Константина Сердюка биография военного мальчишки – раннее сиротство и беспризорность. В его жизни вместились ударный труд во время освоения целинных и залежных земель и служба в армии, учеба на факультете журналистики Ленинградского университета и страшные лагеря Республики Коми. Константин Демьянович любит путешествовать. Под парусом на туристской байдарке одолел озеро Байкал. Однажды заблудился и чудом выжил в плавнях Волжской дельты. Две дочери. Старшая, художник и кинооператор, сейчас вместе с внучкой живет в Австрии, младшая – рядом с отцом, учится в восьмом классе гимназии. Судьба героя-летчика Плавельского заинтересовала К.Сердюка из-за врожденной оппозиционности. Советская печать замалчивала Плавельского – потому что он еврей. Для таджиков – враг. Власть прятала концы из-за непонятной истории с деньгами. К.Д.Сердюк живет в Бобруйске. Его очерки печатаются в газетах “Авив”, “Берега”.

Имя

ВСТРЕЧА
По железной дороге этап заключенных прибыл в пересыльную тюрьму. В тюремном коридоре нас выстроили вдоль стены и старший лейтенант принял зеков от конвоя. Начальник пристально оглядел каждого и первым в камеру отправил меня. В бревенчатом помещении сидели двое. Коротко познакомились. Мужчина восточного типа в разговоре не участвовал. Он, перебирая четки, читал молитву. В беседе мелькнуло слово Бобруйск, и зек оживился. Он схватил меня за рукав, несколько раз повторил “Бобруйск, Бобруйск”. На непонятном языке начал рассказывать. Показывал жестом деньги, проводил рукой по горлу, сокрушенно качал головой. Я ничего не понял.
- Таджикский басмач, - представил его сокамерник. – Зовут Ибрагим. Дрова колет для тюрьмы и поселка. Невероятной силы мужик. Всем рассказывает, что за твоего земляка давали большие деньги, он его зарезал – теперь жалеет. Не обращай внимания – тут и не такое услышишь.
Тюрьму заполнил истошный человеческий вой. Из коридора доносились удары, топот ног, резкие команды. Слышалась отчаянная мольба:
- Мама! Мамочка! Я больше не буду!
Старинный централ равнодушно поглощал человеческие страдания. В камеру втолкнули двух этапников. Они улыбались, размазывая по лицу кровь и сопли. Без паузы сели играть в карты.
- Что там? – кивнул я в сторону коридора.
- Шмонают! Отбирают деньги и сигареты.
- Почему орут?
- Что бы меньше били!
- А меня не шмонали! – удивился я.
- Что они, дурные! За километр видно, что у тебя ничего нет.
Тюремный психоанализ – точнейший. Открывается дверь камеры, новичка встречает множество глаз и понятно: ночевать ему возле параши или займет достойное место на нарах.
Картежники спорили на что играть.
- Кто проиграет – даст щелбана нацмену.
- Здоровый! - засомневался второй, - сдачи даст.
- Отметелим вдвоем!
Пока они играли, в камеру кинули еще четверых. Зеки подсчитывали синяки и убытки. Ибрагим перебирал четки. Партия в карты кончилась. Проигравший прошел мимо Ибрагима, примерился и с маху врезал звонкого щелбана в бритый лоб. Зеки захохотали. Таджик поймал ладонь хулигана, заломил и поволок. Второй картежник кинулся на выручку. Ибрагим ударом ноги подсек его, вторым отправил под нары. Одной рукой поднял чугунную шконку с бревнами и опустил на ладонь игрока. От вопля заложило уши. Загремели запоры, вбежали надзиратели, охрана. Пинками построили этапников вдоль стены. Двое попытались поднять шконку, но только сдвинули ее с места. Хулиган зашелся в крике. Пришел старший лейтенант.
- Кто это сделал?
- Это он сам, - буркнул я в стену.
Старлей рывком повернул меня, и я утонул в огромных зрачках наркомана. Несколько секунд я умирал. Вдруг в нем что-то сломалось. Уже на выходе сказал:
- Прости его, Ибрагим! Сейчас принесут твой чай!
Басмач поднял чугунную шконку. Покалеченный парень уполз на нары. Пить чай Ибрагим пригласил меня. Невесть откуда достал пиалу, и мы медленно делали по два глотка, передавая друг другу посуду.
Утром пересыльных построили во дворе. Конвой из лагерей топтался вдоль строя. Искали трактористов, сварщиков, плотников. У дверей кухни Ибрагим колол дрова. Спор разгорелся из-за двух трактористов. Тюремные просили бутылку за голову. Конвойные мялись.
- Привезем на зону, а они самозванцы, а бутылочки – тю-тю!
- Сыграем! - предложил старлей. – Шапку на пень! Если Ибрагим попадет – с вас бутылка! Промажет – трактористы твои. Пятнадцать шагов.
- Двадцать! – согласился сержант. Поладили на семнадцати.
На стол для чистки оружия поставили чурбак. Сержант нахлобучил на пень щегольскую офицерскую шапку. Позвал Ибрагима.
- Постарайся, Ибрагим! - попросил старший лейтенант, и отдал басмачу пачку чая. Ибрагим спрятал пачку, глянул на дистанцию и вернулся к дровам. Придирчиво выбрал из трех топоров один. Скинул телогрейку, и я удивился звериной стати пожилого азиата. Замолчал конвой, замерла охрана, в окнах тюрьмы белели заинтересованные лица. Взмах руки – и сверкающая дуга развалила пополам воинскую кокарду, офицерскую шапку и еловый чурбак.
- Ну, Ибрагим! Ну, сука! Такую шапку! Попадись мне! - взвился сержант. Тюрьма ревела от восторга. Ибрагим молча вернулся к работе. Представление окончилось. Под рычание овчарок заключенных погрузили в автозак, и старенький газон поволок этапников навстречу судьбе.
В конце шестидесятых прошлого века практиковалась гулаговская система уничтожения уголовной и политической отрицаловки. Опасную вольницу везли в сибирские лагеря. Сюда же сбрасывали уголовную мразь, которую не хотели терпеть в других местах. Цель достигалась изощренной системой. За невыполненную на лесоповале норму уменьшали наполовину продовольственную пайку, уже разворованную администрацией и воровской элитой. Человек слабел от недоедания и непосильного труда. За отказ работать помещали в изолятор с диким режимом. Уйти из жизни казалось благом.
Выживали на полюсах системы. Одни погружались в абсолютную мерзость, что остатка жизни не хватало отмыться. Другие оставались людьми в любых обстоятельствах. Кто вашим и нашим – уходили на свободу ногами вперед. Похоронная команда долбила яму, несчастного зарывали и ставили в голове табличку с номером личного дела. Вечная мерзлота выдавливала тело, и тундровая живность поедала остатки, растаскивала кости. От человека не оставалось ничего.
В круговерти выживания знакомишься со множеством людей. Заключенных возят на доследования, экспертизы, проверку новых обстоятельств. Лагерь полнился слухами о помиловании, побегах, судьбе знакомых. С басмачом пересекались многие. Утверждали, что Ибрагим сидит за Москвой бессрочно. По истечении пяти лет ему объявили очередной срок и зону пребывания. Навечно погребенный молился не о милости Аллаха, а о винтовке “Смит и Вессон”. Предстать перед всевышним он мечтал в окружении неверных, которых прихватит с собой.

О! СВОБОДА!
На свободу я вышел с твердым убеждением ничего не делать на пользу гниющего режима. Хорошо иметь убеждения, но надо жить, зарабатывать на хлеб и, хочешь не хочешь, подстраиваться под существующие порядки. В отделах кадров сидели отставники спецслужб с невероятным нюхом. Бывало, стою за дверью, настраиваюсь, сгибаю спину и колени, и не стучусь, скребусь в замок. Слышу долгожданное: “Войдите!”. Боком тискаюсь в щель, ломаю шапку и прошу взять меня на работу. Настает момент поднять голову и посмотреть в глаза. Мгновенно понятно, что он видит мой камуфляж и на свою территорию не допустит.
По великому блату устроился на стройку таскать бетон. Перед скучающим интеллигентом встал вопрос: “Что делать в безысходной провинциальной серости?”. Детское сиротство заронило великую тягу к бродяжничеству. Огромная империя с едиными порядками, языком и коммуникациями звала к путешествиям.
Идеологи режима постоянно пополняли иконостас героев. На поиск давали некоторые деньги, хотя тысячи солдат последней войны лежали на полях сражений не погребенными. Особо ценились неизвестные факты. В старых журналах я наткнулся на заметку, где говорилось о борьбе с басмачеством. В ней отмечалось, что героем Таджикистана является житель Бобруйска и зовут его Михаил Плавельский. Очень интересно! Почему молчит партия и комсомол? Где улица его имени? Пионерская организация и школа?
В архивах Бобруйска ничего не было. Из Минска сообщили, что граждане по фамилии Плавельские в Белоруссии не проживают. Круг замкнулся, но неожиданно ответил Душанбе: бобруйчанин М.А.Плавельский, герой гражданской войны в Таджикистане. Героически погиб в 1931 году. По решению Совнаркома его именем назван перевал и установлена стела. Семье выплачено денежное вознаграждение.
Бумага поставила новые вопросы. Гражданская война закончилась в 1922 году. М.А.Плавельский погиб в 1931 году. Большая нестыковка. Но документы из Душанбе обладали несомненным достоинством. При умелой подаче можно выбить деньги на командировку в Таджикистан.
Месяц ушел на революционную болтовню в партийных кабинетах и… удача. У меня на руках деньги и решение о поездке. Приятная суматоха сборов, согласований, билетов. Посадка в самолет, ночь под звук моторов и под крылом величественная панорама Памира – вечность льда и холода.
В середине восьмидесятых Душанбе жил ритмом войны в Афганистане. Потоки грузов захлестывали узкие улицы чадом грузовиков, танковых выхлопов, вонью бронетранспортеров. Империя напрягала силы в очередной военной авантюре. От меня отмахивались. Никто не хотел разбираться с подвигом полувековой давности. Показали подлинник документа, который я получил. Свозили на перевал, где установлена стела. Потом отфутболили в национальный музей: разбирайся сам. Пожилая таджичка принесла папки с документами, и оставила меня в пустой комнате. Я развязал тряпичные тесемки, и на меня в фотографиях, воинских докладах, доносах стукачей хлынула кровь забытой войны.

ВЕЛИКИЙ ВОИН ИБРАГИМ-БЕК
Сведения об этом человеке я собирал по крупицам. Сорокалетие Ибрагим-бек встретил в чине полковника в войсках эмира Бухарского. В 1922 году М.В.Фрунзе во главе армии подошел к стенам Бухары. Превосходство красноармейских частей было огромным. Шесть стареньких пушек эмира против семидесяти, десяток пулеметов против ста. Добавьте бронепоезда, эскадрилью самолетов и казачью конницу – отчаянных рубак, прошедших школу Первой мировой войны.
Казаки рванули за сокровищами эмира, но во дворе было пусто. За неделю до атаки караван верблюдов с имуществом ушел в Иран. Больше каравана никто не видел. Пропал, растворился, исчез в жарких Каракумских песках.
В азарте и дыму пожарища казаки упустили Ибрагим-бека. Через восточные ворота эскадроны ушли на Самарканд. Лидер таджикского сопротивления свил гнездо в отрогах Каратегинского хребта.
Новую власть на местах укреплял Павел Дыбенко. Тот самый Дыбенко, который трусливо бежал под Псковом и Нарвой от немцев. Десятки лет наши деды маршировали 23 февраля, отмечая день трусливого предательства, как праздник создания Красной Армии.
Революционный порядок Дыбенко устанавливал по-большевистски. Вооруженные отряды окружали кишлаки, реквизировали стада баранов и лошадей. Самых состоятельных расстреливали в ближайшем ущелье, как помещиков и контру. Люди бежали в горы сотнями. Началась кровавая история басмачества, которую советские люди представляют по фильму “Белое солнце пустыни”.
Тринадцать лет Ибрагим-бек защищал горный Таджикистан от большевиков. Очаг сопротивления притягивал противников советской власти. С невероятными трудностями в горы пробирались офицеры белой гвардии. Деникинский полковник Пименов создал профессиональный штаб. Рейды отрядов приобрели целенаправленность и разрушительную силу. Кровавые следы зарезанных комиссаров, коммунистов, присланных учителей и собственных предателей потянулись по всему горному Таджикистану.

ЛЕТЧИК
Бобруйский еврей Михаил Абрамович Плавельский – второе действующее лицо трагедии. Жизни ему было отпущено всего ничего – 23 года. Особых подробностей биографии я не обнаружил. Родился в 1908 году. Закончил гимназию и по призыву комсомола пошел в аэроклуб. У Миши обнаружился необыкновенный талант – воздух и крылья он ощущал, как птица.
Отличника летной подготовки направили в Одесское училище. Пилоты были элитой молодежи. Они носили кожаные регланы, шлемы и летные очки – заветная мечта мальчишек.
На войну отбирали самых способных. Опыта полетов в высокогорье еще не было. В Душанбе выяснилось, что Плавельский – единственный в эскадрилье, кто мог летать по Памирским перепадам и воздушным завихрениям. Надо было наблюдать за скоплением войск противника, следить за их передвижением, обстреливать из пулемета.
Экипаж самолета состоял из двух человек. В передней кабине – пилот, во второй – стрелок-наблюдатель. Он записывал разведданные и сбрасывал передовым частям. В его обязанности входило следить за летчиком, чтобы не перелетел к противнику. Без этого никак нельзя.
Басмачи люто ненавидели самолет и называли его шайтан-арба. Люди феодального времени, а таковым был Бухарский эмират, воспринимали полет машины с человеком на борту, как колдовство. Сказка о летящем ковре превратилась в быль. Религиозные авторитеты не могли объяснить феномен полета. По воле аллаха, какая обида, ковер-самолет сражался на стороне неверных.
В последнем полете Михаила Плавельского у самолета отказал двигатель. На падающей машине пилот показал искусство высшего пилотажа. Между скальных обрывов он ухитрился посадить машину на каменную ступень пятьдесят на пятьдесят метров. Летчик и наблюдатель понимали, что вот-вот появятся басмачи. Они разделились. Наблюдатель побежал за подмогой. Миша снял пулемет и расположился на вершине горы.
Очень скоро к ущелью подошли люди. Хотели спуститься к самолету, но Плавельский очередью из пулемета преградил им дорогу.
После некоторого замешательства закричали на ломаном русском, что свои, учителя, из соседнего кишлака, махали красной книжкой, как партийным билетом. Миша Плавельский поверил. С пулеметом на плече спустился с гор. Басмачи мигом связали летчика. Поистине, если Бог хочет наказать, он лишает нас зрения. На вершине горы Миша мог спокойно сидеть несколько дней.

ЧЕКИСТЫ
В трагической истории М.А.Плавельского я не нашел фамилию или должность чекиста. Невидимая жестокая воля под гладкой поверхностью событий ощущается, когда сопоставляешь факты. Течение не проявляется. Ласковые струи воды охватывают, тянут тихо, спокойно, и на краю могилы человек понимает, куда попал.
Противостояние в Таджикистане притянуло лучшие чекистские силы. Это был золотой период в становлении советских спецслужб. Петля за петлей, чекисты плели паутину, охватывая мятежные районы. Революционные доклады Дыбенко вызывали насмешку. Центр был прекрасно информирован о положении дел в крае.
Штаб Ибрагим-бека чувствовал противостояние. Пропадали люди, проваливались явки, потоком шла дезинформация. Деникинские офицеры организовали разведку и контрразведку, но переиграть чекистов не могли.
Показательна переправа через Амударью. Великий шелковый путь, дорога скотоводов, завоевателей и торговых караванов. Весной, пока не началось таяние снега в горах, Ибрагим-бек приказал выступать. Штаб категорически настаивал переправляться в другом месте. Особых аргументов у Пименова не было. Пугала немота другого берега. Разведка, верные люди пропадали бесследно. Возникший спор разрешался на совете старейшин. Старики покачали головами и вынесли вердикт:
- Ты великий воин! – сказали они Ибрагим-беку. – А эти проиграли свою войну.
Правоту штаба командующий наблюдал вместе со старейшинами. Черная лента эскадронов в полной боевой пересекала реку. В глубине того берега ударил артиллерийский залп и открыла огонь пулеметная рота. Лучшие силы в предсмертной тоске метались в пойме Амударьи, и спастись было невозможно. Пулеметчики выкосили все живое. Кровавая вода равнодушно уносила трупы людей, лошадей и верблюдов.
До смертного часа Ибрагим-бек помнил кровавую баню, которую чекисты устроили его джигитам.

ВТОРАЯ КОМАНДИРОВКА
Обстановка подвига Миши Плавельского была ясна. В документах говорилось, что его пытали, но он ничего не сказал. Что мог сказать рядовой летчик? Его дело – разведка. Удивляла сумма, которую Совнарком Таджикистана выделил за его жизнь – тридцать тысяч рублей золотом. После гибели летчика деньги вручили матери.
Прошло два года в поисках спонсора, готового оплатить поездку. Экспедиция планировалась большая, но в итоге поддержал товарищ по путешествиям Саша Антипов. Для свободы передвижения взяли велосипеды.
В аэропорту Душанбе проверили машины, погрузили рюкзаки и покатили на места былых сражений. Первая ночь в горах. Вдали сверкают вершины, журчит вода, призрачный лунный свет придает стоянке очарование первобытности. Почему столько крови на фоне божественной красоты?
Ночью Саша разбудил меня:
- Кто-то тащит рюкзак!
- Не дури! – отмахнулся я. – Кому же нужен твой рюкзак?
Не успел задремать, и мой рюкзак плавно и бесшумно поехал из-под головы. Я вернул его назад.
- Что за чертовщина?
- А ты не верил!
Осмотрели палатку. Горные шакалы прогрызли брезент, рюкзак и тянули колбасу, которую мы взяли в поход. Колбасу мы повесили на сучок, и шакалы устроили под деревом танец голодного желудка. Видит око, чует нос, а не достать.
Вечером мы въехали в поселок, над которым в горах Плавельский посадил самолет. Официальные лица с нами встречаться не пожелали: “Ушел, уехал, занят и сегодня не будет”, – звучали ответы.
Непонятный мужчина предложил ночевать в доме приезжих. Восточное гостеприимство выразилось в пустом доме с панцирными койками. Виноградная беседка, журчит вода под мостиком и тишина. Ни луча света, возгласа, разговора, ничего. На сердце ощущение опасности. Обычно дети, подростки, просто любопытные окружают кольцом, здесь – ни души.
В тревожном ожидании стою над арыком. Шорох одежды – и в лунном свете вижу женщину. Закутана до глаз, в руках поднос, две пиалы, горка ломтиков арбуза и дыни. Она остановилась, я загораживал проход.
- Я видел Ибрагима! – неожиданно сказал я.
Послышался то ли вздох, то ли стон. Одним движением она опрокинула поднос в арык и растворилась в лунном свете. В темноте раздался взволнованный говор, еще и еще. Загорелся свет в окне, заплакал ребенок, и улица стала похожа на нашу деревенскую в Беларуси. Подошел мужчина.
- Председатель приглашает в гости, он приехал.
Рокота мотора и света фар не было. Приехал, так приехал. У входа разулись. Большая комната ярко освещена. У стены сидят по-восточному человек десять пожилых людей. Председатель в мягких полусапожках бесшумно ходит от стены к стене.
Я сел и представился. По очереди люди называли имена и должности. Принесли поднос с чаем и курагой. Неторопливо наслаждались напитком.
- Для разговора, - начал председатель на хорошем русском, – расставим акценты. Михаил Плавельский ваш земляк и герой. Для нас он враг и завоеватель. Мы были вправе поступить так, как поступили. Но мы уважаем мужество. Вы согласны?
Угораздило меня вляпаться! Еще бы я был не согласен?
- Мне передали, что вы видели Ибрагим-бека. Расскажите, когда и где это произошло! Не торопитесь, пожалуйста! Я буду переводить аксакалам.
Я рассказал, что видел в пересыльной тюрьме. Старики возбужденно заговорили.
- Как он выглядел? Сколько, примерно, ему лет?
Ответы на вопросы вызвали бурю эмоций. Старики забыли о восточном этикете, орали друг на друга, таскали за грудки и чуть не рвали бороды.
Напоследок спросили, какого роста заключенный? Я ответил, что высокий плечистый, метра два, если не больше.
Председатель остановил разговор.
- Огромное спасибо! – он приложил руку к сердцу. – Мы не знали, что в тюрьмах живы наши земляки. По вашим словам – это не Ибрагим-бек. Слишком молод. Мы считаем, что это Джафар – любимый племянник командующего, его оруженосец. В деле Плавельского он был джолады.
- Что это значит? – не понял я.
- По-вашему, - замялся председатель, - палач!

КАЗНЬ
На подавление басмачества большевики бросили лучшие части. Красная Армия окружила мятежный район, плотно закупорила перевалы и медленно стягивала петлю. Казаки окружали кишлаки, уводили мужчин и подростков, достигающих колена кавалериста. Небольшие группы рубили шашками. Побольше конвоировали в лощины, под огонь пулеметов. Над хребтами поплыл кровавый стон.
Отряды басмачей метались в кольце, когда Плавельский попал в плен. Маленький успех в череде горьких неудач. Посмотреть на погонщика “шайтан арбы” приехали командиры. На травянистом плато постелили ковры, поставили чаши, разложили лепешки и фрукты. Поспевал зеленый чай и мясо.
Солнечные лучи смягчили прохладу, когда на гнедом скакуне показался Ибрагим-бек. За ним ехали духовные лица и Джафар, мальчишка-оруженосец, любимый племянник командующего. Он тихо уговаривал муллу назначить его джолады – палачом. Он говорил, что уже взрослый, а кинжал не пил крови неверных.
Ибрагим-бек слушал вполуха. Удача изменила талантливому командиру. Он не видел возможности избежать разгрома. Армия таяла. Нет курьера с деньгами. Курбаши надеются, ждут оплаты и хитрого маневра. Открытой осталась дорога на ледовый перевал, 4600 метров. Молодой и пеший может пройти, если повезет и будет воля аллаха.
Командующий спросил муллу о пленнике.
- Молодой, доверчивый и глупый, как ягненок! – сказал мулла. – Под ножом джолалы заплачет.
Спешились и спустились к самолету. Морщили носы от запаха бензина и моторного масла. Не верилось, что это летает. Михаил Плавельский лежал связанный. Ночью холод ледников спустился в долины, и он закоченел.
…Перед отправкой и Таджикистан летчиков отпустили на недельку домой. С вокзала в Бобруйске он пошел пешком. Весенняя зелень украсила улицы. Утреннее солнце искрилось в листве. Он узнавал каждый камень. Девушки провожали взглядами. Подростки восторженно ахали, когда в хромовых сапогах, кожаном реглане, с летным планшетом на боку летчик проходил мимо.
Вовсю шумел базар. Ни одного знакомого лица. Вспомнил, что время молитвы, и ноги свернули в синагогу. Он прошел в мужскую часть и сел на свободное место. Уже достали свиток Торы, и кантор готовился к чтению. В женской части сидела мама. Она беззвучно заплакала. Бобруйск он вспоминал, как звуки святого текста на фоне маминых слез.
Больше в синагогу он не ходил. Комсорг эскадрильи верил в мировую революцию. Перед отъездом мама упросила встретиться с раввином.
Постаревший Яков Френкель из синагоги вышел последним. Медленно пошли по улице.
- Куда тебя направляют? – поинтересовался ребе.
- В Среднюю Азию, но конкретно не знаю – военный секрет.
- С какой целью?
- Помогать революции! – пожал плечами Плавельский. – Учили поражать с воздуха живые цели и кидать бомбы.
- Я не буду тебя отговаривать! – снял напряжение разговора ребе.
- Тогда зачем мы встретились?
- Этого хочет мама, которую я очень уважаю. Во-вторых, я должен напомнить тебе святой долг еврея – постигать волю всевышнего и нести ее людям.
Миша улыбнулся. Ежедневное чтение молитвы Френкель начинал с любимого постулата Каббалы.
- Я помню! – сказал он.
- Этого недостаточно! Евреям дана способность ощущать божественную волю, а таланты тратятся на богатство, карьеру, революцию.
На прощание ребе сказал:
- Еврейское племя меня не слышит. У меня ужасные предчувствия.
- В отношении меня? – озадачился Плавельский.
- В отношении нас всех.
Связанный Плавельский вспоминал разговор с ребе. Подошли басмачи, развязали и раздели до пояса. Летчика поставили в центр полукруга. Курбаши неторопливо ели, пили чай и примеривались к пленнику. Красивый мужчина, атласная кожа, хорошая фигура. В лице нет трусливого заискивания. Покончили с едой и приступили к допросу.
- Расскажи! Как ты летаешь на железной арбе? – ехидный вопрос муллы, думающего о колдовстве.
- Что задумали твои начальники? – сокровенный вопрос курбаши. Пустые байки могли продлить жизнь, но любые разговоры свои сочтут за предательство, а враги за трусость.
Коротко посовещались – кто будет джолалы? Ибрагим-бек кивнул племяннику, Джафар поклонился с благодарностью. Мулла отвел его в сторону.
- На спине вырежешь звезду, символ шайтана, - он показал на земле узор. – Потом железную арбу. Не торопись, но и не медли. Неверный должен видеть свою смерть.
Джафар прыгнул на пленника. Острием ножа вывел звезду. В трепещущую плоть запустил пальцы и сдернул лоскут кожи. Показал скрюченную от боли спину, повернул лицом. Ибрагим-бек впился, зрачки в зрачки. Жажда жизни выдаст мольбу о пощаде. Болевой шок отпустил пленника, он выпрямился и вдруг засмеялся в лицо Ибрагим-бека. Командующий отвел глаза.
Опять повалили. Джафар неумело рисовал крылья. Рукоять ножа плавала в кровавой слизи. Лезвие скользило, и не получался узор. Предательски дрожали руки. В скользкой сукровице рвал кожу клочьями.
Поставили пленника на ноги. Уходящим сознанием Плавельский цеплялся за голубизну неба, сверкающие вершины и летящего всадника. Он хлестал пенного коня и кричал неразборчиво. Скатился с седла и торопливо шептал новости.
Смертельная бледность затянула пленного. Он осел на траву и Джафар увидел – летчик уходит на суд аллаха. Палач тряс летчика за волосы. В глазах появился проблеск сознания, и круговым движением Джафар отделил голову от тела.
Жаркий шепот всадника услышали все. Неверные предлагали за жизнь летчика тридцать тысяч рублей золотом. Ибрагим-бек повернулся – Джафар с головой пленника сиял от гордости. Восточная невозмутимость оставила командующего. Он потянул любимую саблю и кинулся на племянника. Курбаши повисли на плечах, не давая совершить грех.

ЭПИЛОГ
По дороге в Бобруйск мучила загадка: чекисты спасали летчика или тонко просчитали ситуацию? Тысячи лет власть стояла на силе, жестокости и деньгах. Красная Армия была явно сильнее. Жестокость большевики проявили невиданную. Последняя составляющая – деньги были у них. Курбаши намек поняли. Они сдали Ибрагим-бека через неделю в надежде на бакшиш. Свой просчет оценили, когда с командующим пошли в сырой песчаной яме на расстрел.
Прошло несколько месяцев. Неожиданно мне позвонили из Москвы. Мужчина представился племянником Михаила Плавельского. Он сообщил, что живет в Москве. Необычным образом до него дошла весть, что я собираю сведения о герое. Мама летчика умерла, а до смерти писала сотни писем с просьбой отдать деньги. Как он выразился, растрезвонили на всю страну, а денежки прикарманили.
Очень интересно! В документах говорилось, что деньги за жизнь летчика передали матери героя. Оказывается, она их не получала.
Вот такой финал.

© журнал Мишпоха