ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №12 2002год

Журнал Мишпоха
№ 12 (2) 2002 год

Не пускаете на Ближний Восток, буду ездить на Дальний

Георгий ШУЛЬМАН

Я работаю в области экологической физиологии и биохимии морских организмов. Эта область науки чрезвычайно актуальна, так как изучает функциональные, молекулярные и метаболические закономерности существования живых систем (организмов, популяций, видов, сообществ) и их роль в биосфере. За годы работы опубликовал около 290 статей и 10 монографий, в том числе две - на английском языке в США и Англии. Участвовал более чем в 40 экспедициях на научно-исследовательских судах в Азовское, Черное, Средиземное моря, тропические районы Атлантического и Индийского океанов. Читал лекции для студентов в университетах Абердина и Глазго (Шотландия), Конкарно (Франция), Триеста (Италия), Эрдемли (Турция); выступал с докладами на многих международных конференциях в различных странах
Помимо научной работы, занимаюсь литературной деятельностью. В издательстве “Мысль” (Москва) опубликованы мои научно-художественные книги “На траверзе - Дакар” и “Путешествие в синюю страну”. Кроме того, в местных газетах напечатал несколько путевых очерков. А совсем недавно, в 1999 году издал подборку своих стихов “Пылинки на звездном пороге”.
Награжден Медалью Почета Тысячелетия Американского биографического института в США.

“Жизнь полна неожиданностей”... Эту банальную фразу я вспомнил, когда мой приятель Борис Гельман, главный редактор Севастопольской еврейской газеты “Шахар” (“Рассвет”), принес мне шестой номер журнала “Мишпоха” за 1999 год. В нем среди многих волнующих материалов я прочитал очерк Лии Соломоновны Шульман о семье ее отца Соломона Самуиловича – выдающегося человека и ученого, с которым я, к великому моему счастью, провел незабываемый вечер в сентябре 1996 года, за несколько месяцев до его кончины. Я на одиннадцать лет младше Соломона Самуиловича, а мой отец Евгений Соломонович, тоже известный ученый-паразитолог (но не биолог, а медик), старше его на 19 лет. Он побывал в гостях у Соломона Самуиловича за много лет до меня, и вместе они тоже пытались отыскать родственные корни. Но дело не в этом. Гораздо важнее оказаться родственными по духу.
Мой отец умер в 1990 г в возрасте 91 года, до конца сохранив ясность ума и крепость духа. Когда ему было 84 года, я попросил его рассказать о своих родителях и более отдаленных родственниках и кое-что по памяти записал.
Но прежде, чем изложить свои заметки, хочу сделать небольшое “лирическое” отступление. Касается оно фамилии Шульман. О том, что она происходит от “синагогального служки”, я знал давно. Не бог весть какая должность! То ли дело Коганы или Левиты (кстати, и те, и другие есть среди моих близких родных). Шульманов много, и они рассеяны по всему свету. Сколько раз встречал я эту фамилию в иностранных научных журналах среди авторов из Штатов, Канады, Австралии. А в Израиле даже существует поговорка: “Спросите у Шульмана” или: “Пусть Шульман скажет!”. Самое любопытное, что родственников среди Шульманов, за исключением своих родных, я не встретил ни разу.
В нашей семье существовала легенда о том, что один из предков был лейб-медиком Екатерины Второй. Не знаю, вполне вероятно, что Лейбом он действительно мог быть, а вот медиком у Екатерины – сомневаюсь.
Но вернемся к “истокам”. Мой дед Соломон Соломонович родился в Пропойске (теперь – Славгород), в Белоруссии в I860 г., а умер в Одессе в 1920 г. Его отец (мой прадед) умер рано, в сорок с чем-то лет, у него были 2 брата и сестра, более молодые, поэтому их воспитание легло на плечи прадеда. Сын одного из братьев, племянник моего деда, крестился, стал военным, дослужился до полковника и геройски погиб в Первой мировой войне.
Любопытный факт: в книге севастопольско-ленинградского писателя Геннадия Черкашина о лейтенанте П. Шмидте “Клянусь Землей и Солнцем” я прочитал, что во время событий 1905 г. в Севастополе Белостокским полком командовал полковник Шульман. Противостояние с манифестантами обошлось без кровопролития. Не тот ли это Шульман, о котором рассказал отец?
Дед нигде не учился, но упорно занимался самообразованием. У него была хорошая библиотека русской и мировой классики. Для получения права на жительство сдал экзамен на дантиста (зубного техника). Основным же его занятием была счетно-финансовая деятельность (сейчас бы сказали – экономист). Служил в различных фирмах. Детям дал русское воспитание и имена (но ни он, ни дети не крестились). Переезжали с семьей из города в город: Одесса – Екатеринославль – Симферополь – Одесса – Харьков – Варшава – Одесса.
По словам отца, дед был интеллигентным, строгим, но без резкости, требовательным воспитателем всех своих детей.
Сведений о прабабушке, кроме того, что она рано умерла, отец мне не сообщил. С ее стороны значились фамилии Левитины и Магидсоны. Один из Магидсонов стал известным химиком, академиком, лауреатом Сталинской премии в 40-е годы.
Мать отца, Дора Абрамовна (урожденная Гиль), родилась в 1870 г. тоже в Белоруссии, в городе Кричев. Умерла в Ленинграде, где жила с семьей дочери, в блокаду в 1942 г. Жила с родителями в Москве, там окончила женскую гимназию – большего в то время еврейки не могли добиться. Когда начались гонения, семья переехала в Одессу. Родители были состоятельными. Очень хорошо играла на рояле. Ее музыкальным учителем и наставником был итальянец Тедеско (по-итальянски означает немец!). Занималась благотворительностью, участвуя в любительских концертах. Вышла замуж за С. С. Шульмана в 1894 г. За последующие 12 лет родила пятерых детей.
Ее отец, Абрам Моисеевич Гиль, дал двум своим дочерям среднее, а двум сыновьям высшее (юридическое и техническое) образование. Мать дружила с семьей художника Леонида Пастернака. До войны в Третьяковской галерее висела его картина “Старая еврейка”, нарисованная с нее. Затем название трансформировали в “Старую женщину”. Дальнейшая судьба этой картины мне была неизвестна1 .
В семье Абрама Моисеевича старший сын (дядя моего отца), Давид, был частным поверенным. Собирал коллекцию картин известных мастеров. Второй дядя отца, Осип, окончил Высшее техническое (впоследствии Бауманское) училище, входил в артистическую среду. Одно время был импресарио у Собинова. Тетя Елизавета была замужем за певцом, получившим образование в Италии. У певца был псевдоним Арно. Потомков ни у кого из детей Абрама Моисеевича и его жены, кроме Доры Абрамовны, моей бабушки, не было. Из знаменитых родственников по линии матери моего отца, ее двоюродным или троюродным братом был адвокат Винавер – один из вождей кадетской партии. Этот человек был меценатом и много помогал молодому Марку Шагалу.
Вот и все, что я отрывочно записал со слов своего отца. Но теперь следует перейти к нему и его родне: трем братьям и сестре, все они уже оставили этот мир.
Старший брат Сергей родился в 1895 г в Одессе, был призван в армию и погиб в 1915 г в Галиции. Все остальные дети родились в Екатеринославле (теперешний Днепропетровск). Второй брат, Александр, 1897 г. р., был инженером и жил с семьей в Москве. Младший брат, Георгий, родился в 1901 г., тоже был инженером, жил с семьей в Ленинграде, а в 30-ые годы строил в Комсомольске-на-Амуре радиостанцию. Затем провел 18 лет в ГУЛАГе и ссылке. Последние годы жил с женой в Новгороде. Оба брата, как и отец, были долгожителями: старший прожил 93, а второй - 89 лет. А вот младшая сестра Мария умерла в возрасте 50 лет.
Мой отец, Евгений Соломонович (“в миру” Семенович, как его называли сослуживцы и знакомые), родился в 1899 г. Он закончил Варшавскую гимназию и там же поступил в университет на медицинский факультет. Во время Первой мировой войны университет был эвакуирован в Ростов-на-Дону, и отец там получил диплом врача. Бурные революционные годы не прошли мимо него. Одно время, еще студентом, он служил санинструктором в Первой Конной армии, прошел с ней от Ростова до Новороссийска, заболел сыпным тифом и чуть не погиб. Начал врачебную деятельность в любимой Одессе, но вскоре переехал в Харьков. С 1964 года до самой смерти (в 1990 году) жил в Москве. Похоронен на Ваганьковском кладбище.
Вся его деятельность была связана с наукой – паразитологией, гельминтологией, эпидемиологией. Познакомившись в одной из экспедиций в шахтерский Донбасс с выдающимся ученым, впоследствии академиком К. И. Скрябиным, отец стал одним из его первых и наиболее близких учеников и последователей. В Харькове на протяжении всех лет он возглавлял отдел гельминтологии в Протозойном институте (впоследствии Институте Медицинской паразитологии). В 1948 году защитил докторскую диссертацию, а вскоре получил звание профессора. Отец был одним из ведущих специалистов по паразитарным болезням в Советском Союзе. С середины 50-х до середины 60-х годов заведовал кафедрой эпидемиологии и был деканом в Харьковском институте усовершенствования врачей. А после этого четверть века проработал в Москве, в Центральном институте тропических болезней и медпаразитологии. Во время войны был одним из ведущих сотрудников Института тропических болезней в Сталинабаде (теперь Душанбе), а в 1945 и 1946 годах – даже директором этого института, возглавляя вместе со своими коллегами эпидемиологическую работу по борьбе с малярией в Таджикистане. Отец – автор свыше 200 научных работ, под его руководством выполнено несколько десятков кандидатских и докторских диссертаций. Ученики и сотрудники любили и уважали его.
Не могу не сказать и о его незаурядных, с моей точки зрения, личных качествах. Он, как и оба его брата, обладал большой физической силой и хорошим здоровьем. Отец был прекрасно сложен, до старости увлекался плаванием и конным спортом. Прыгал с пятиметровой вышки и после 60 лет. В Гурзуфе во время отдыха регулярно плавал без остановки до Адалар и обратно. До последних дней занимался гимнастикой. Его физическая самодисциплина отражалась и на творческой работе. Он был тем, кого сейчас называют “трудоголиками”. Как правило, раз в неделю вообще не ложился спать, работая над статьей или предстоящим докладом всю ночь. А утром, как ни в чем ни бывало, шел в институт или читать лекции. И так до глубокой старости. Было тревожно за него. Но возраст, когда он ушел из жизни, говорит сам за себя. Помню, за два дня до кончины (он умер от инфаркта) в больнице он готовил отзыв на докторский автореферат.
В молодые годы в совершенстве овладел английским, говорил и читал лекции для иностранцев на нем свободно. Я проверял его знание языка по словарю. Как правило, он безошибочно называл слово, о котором я спрашивал. Писал стихи на английском языке. Собрал неплохую библиотеку английской беллетристики. Его любимыми писателями были Джек Лондон, Киплинг, Райдер Хаггард. В этом, несомненно, проявлялась его природная страсть к путешествиям. Но время к ним не располагало. С какой белой завистью слушал он мои рассказы о дальних странах, в которых посчастливилось побывать! Особой его страстью было море. Я помог ему принять участие в трех рейсах исследовательских судов нашего Керченского института по Черному морю. Он вспоминал о них до конца жизни. Отец был прекрасным рисовальщиком. Особенно удавались ему карикатуры. У меня сейчас хранятся папки с десятками его рисунков. Как дать им ход?
Особо хочется сказать вот о чем. Он очень любил мою маму, окружил ее необыкновенной заботой и прожил с ней счастливую жизнь. Но она безвременно ушла из жизни в 1956 году в возрасте 54 лет. Отец был убит горем и в течение нескольких лет написал, напечатал на машинке и переплел 28 (!) томов своих воспоминаний об их жизни. У него был нелегкий характер. Но все, что я написал о нем, искупает это.
Моя мама, Мария Наумовна (в девичестве Коган), родилась в 1902 году в городе Новомосковске, неподалеку от Екатеринославля. Отец ее, Наум Давидович, был фельдшером, мать, Анна Григорьевна (в девичестве Фарбер), домохозяйка. У них было 8 детей. Сначала 6 дочерей (мама – самая младшая из них), а потом 2 сына. Почти все получили высшее образование. Мама была очень красивой. На нее засматривались мужчины. А когда она гостила в середине 20-х годов у сестры в Киеве, за ней ухаживал Исаак Бабель.
По специальности мама была инженером-экономистом. К сожалению, долго и часто болела. И умерла, так и не дождавшись, когда я и моя младшая сестра встанем на ноги.
Наверное, теперь можно вкратце рассказать о себе. Я родился в 1929 году в Киеве (мама гостила у сестры). Но уже в трехмесячном возрасте меня перевезли в Харьков, где я прожил до войны, а после эвакуации в Сталинабад снова вернулся в Харьков, в 1948 году окончил среднюю школу и поступил в университет. Учился на биологическом факультете Харьковского университета с 1948 по 1953 годы.
Две эти даты говорят о том, что я “попал в десятку”. 1948 год – это сессия ВАСХНИЛ с началом погрома науки, промежуточные годы – это борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. А 1953 год не требует комментариев.
Те, кто поступил в университет хотя бы на год раньше или окончили его на год позже, имели какой-то “люфт”. У нас его не было. И все же мне повезло. Харьковский университет возглавлял замечательный Человек с большой буквы и известный ученый академик И. Н. Буланкин, который одновременно заведовал кафедрой биохимии, где я учился. Так вот, он создал в университете и на биологическом факультете обстановку, при которой воздействие “черных” сил было сведено к минимуму. Во время моей учебы на факультете еще оставались профессора, пред чьей памятью и сейчас хочется низко склонить голову. Особенно дорога мне память о зоологе и эмбриологе Эммануиле Ефимовиче Уманском, блестящий ум и горячая душа которого буквально воспламенили меня на всю предстоящую жизнь. Уманский умер от инфаркта осенью 1953 году в возрасте 49 лет во время доклада на Ученом Совете биофака, где он во весь голос громил тогда еще всесильную “лысенковщину”.
Выступая недавно в Харьковском университете на собрании памяти одного из наших любимых профессоров, я сказал, что, как ни странно, был и положительный момент в том, что мы учились в самое тяжкое время. Мы, студенты, четко усвоили тогда, “что такое хорошо, и что такое плохо”, и это душевное состояние сумели пронести через всю жизнь
После окончания университета передо мной “замаячила” трудная жизнь. Хотя я был одним из лучших студентов, естественно, ни остаться в университете, ни устроиться на работу по специальности я не мог. Помню, я отпечатал около сотни писем, где излагал, кто я такой и как хочу реализовать свои знания “хотя бы в должности лаборанта”, и разослал их в различные научные и учебные заведения Союза. Один мой товарищ иронично предостерегал меня: “Смотри, с этими письмами попадешь в фельетон в газету”. Но что мне еще оставалось делать? Меня поразило то, что почти ни одно мое письмо не осталось без ответа. По форме ответы были разные, зато по содержанию похожи, как две капли воды: “Для Вас поступить к нам на работу возможности нет”. В том числе, и из любимого мною Института биологии южных морей (тогда еще Севастопольской биологической станции), где я уже почти сорок лет работаю, ответ был такой же.
И все-таки, нашелся один человек, который ответил “да”. Это был Николай Евгеньевич Сальников, в то время директор Института Морского рыбного хозяйства и океанографии в Керчи. С тех пор прошла целая жизнь. Николай Евгеньевич сейчас профессор Астраханского рыбного технического института. И каждый раз, когда мы встречаемся, я спрашиваю его, сознает ли он, что спас мне жизнь.
В Керчи я проработал 12 лет. И почти все они пришлись на хрущевскую “оттепель”. Именно этим и можно объяснить то, что я состоялся как научный работник, сумел реализовать себя.
О своей благополучной жизни в науке я писать не буду. Она омрачилась лишь однажды (правда, на целых десять лет), когда моя сестра вместе с мужем и дочерью в 1979 г уехала в Израиль. И я, как и многие, совсем не худшие люди в Союзе, стал “невыездным”. Но тогда я уже стоял на ногах более или менее прочно.
И сказал себе: “Не пускаете на Ближний Восток, буду ездить на Дальний”. И к своим многочисленным экспедициям в Средиземное море и Тропический океан, в которых я бывал прежде, добавил Приморье, Сахалин, Курилы, Камчатку. И еще мне в жизни повезло в том, что меня окружали, в основном, прекрасные порядочные люди.
На этом можно было бы и закончить, но я хотел бы рассказать о самых близких людях, которые окружают или окружали меня.
Моя жена Светлана Ароновна Горомосова. Вот уж редкая фамилия, которую больше не встретишь (не то, что Шульман!). Светлана училась со мной в одной группе в университете, она – на кафедре биохимии, я – на физиологии. Поженились мы накануне распределения. Работали вместе, но в разных отделах, сначала в Керчи, а с конца 1965 года – в Севастополе. Ходили в черноморские рейсы. В 1972 году Светлана защитила кандидатскую диссертацию, а в начале 80-х гг. стала старшим научным сотрудником. Вместе со своей коллегой А. 3. Шапиро написала монографию “Биохимия энергетического обмена мидий”. С конца 80-х годов на пенсии.
Семья дочери с 1992 года живет в Израиле, в Хайфе. Зять, Лазарь Раскин, работает в Институте океанографии, дочь Елена – в библиотеке Техниона, а внучка Светлана после службы в армии заканчивает факультет психологии университета.
Моя родная сестра Ирина с семьей в Израиле с конца 1979 года. Работала там до пенсии биохимиком в больнице Кармель в Хайфе. Муж ее, Ян Фридкис, крупный инженер, директор фирмы “Электромонтаж”. Дочь Мария, названная в честь бабушки, моей мамы, доктор философии, специалист в области иммунологии рассеянного склероза, продолжает свои исследования в Гарвардском университете в США.
А закончить я хочу, поделившись горем, которое живет со мной с мая 1945 года. Самым близким мне человеком в моей довоенной и “военной” жизни был двоюродный брат Котик – Константин Львович Каменский, сын тети Фани, старшей маминой сестры. Он был на три года старше меня, и не было никого в то время, кого бы я любил, наряду с родителями, так сильно. В нем рано прорезался актерский талант, и он был заметной фигурой в театральной студии Харьковского Дворца пионеров. Он часто занимал призовые места на школьных олимпиадах и брал меня иногда на спектакли, где играл главные роли. В эвакуации Каменские попали в Нижний Тагил вместе с Харьковским Танковым заводом, на котором вместе со своим мужем работала старшая сестра Коти. В 1943 г. брат поступил в Свердловское театральное училище, которое давало отсрочку от призыва, но от отсрочки отказался и пошел добровольно там же в Артиллерийское училище. В 1944 году в звании младшего лейтенанта уже был на фронте, командовал взводом тяжелой артиллерии. Нам казалось, что это более безопасно, чем другие виды этого рода войск. Участвовал в Ясской операции, а затем в освобождении Варшавы. Был награжден орденом Красной Звезды и представлен к ордену Отечественной войны. И вот начался штурм Берлина. Закончилась война, отпраздновали Победу и только в конце мая пришло известие, что мой любимый брат погиб в первый день этого штурма 16 или 17 апреля на левом берегу Одера, в районе Франкфурта. Он похоронен в братской могиле на правом берегу реки на территории Польши.
Все годы с тех пор я ношу в себе эту страшную боль. Каждый раз 9 Мая для меня, как и для очень-очень многих, “это праздник со слезами на глазах”. У меня в жизни было много потерь. Но они, как это ни кощунственно звучит, были как бы “запрограммированы”. Эта же – безутешна и останется со мной до конца. Два года назад я ехал на научную конференцию в Германию поездом из Киева через Варшаву в Берлин. Рано утром поезд пересек границу Польши с Германией по мосту через Одер и прибыл во Франкфурт. И я увидел эти низкие, поросшие кустарником берега, где закончился такой короткий и такой славный жизненный путь моего брата.
Шульман Георгий, доктор биологических наук, профессор, Член-корреспондент Национальной Академии наук Украины, заведующий Отделом физиологии животных и биохимии Института биологии южных морей НАН Украины.

Георгий ШУЛЬМАН

© журнал Мишпоха