ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №12 2002год

Журнал Мишпоха
№ 12 (2) 2002 год

Дома ее звали Фейгл-Птичка

Наум Гольдштейн

Портрет

Я хочу рассказать о моей бабушке – матери шестерых детей – двух дочерей и четырех сыновей, погибших в военное лихолетье, о бабушке, которую я очень любил.
Фаня Давыдовна Кусельман (в девичестве Тэв) – так по документам. Фейга, Фейгл-Птичка, если перевести с идиш. Так звали ее дома. Она и в правду была маленькой, доброй щебетуньей, однако умевшей постоять за себя, когда надо было.
Бабушка очень любила своих трех внучек и трех внуков. Мне кажется интересным, что все внуки получили одно имя – Наум. Я – средний. В память о рано ушедшем деде, бабушкином муже. Его звали Носон.
Бабушка, по-видимому, его очень любила, хотя жизнь с ним и не была легкой. Дед был кожевенником, как говорила моя мама Бася, бабушкина старшая дочь. Работал по найму. Жили они в Городке, райцентре в 30 км от Витебска. Во время Первой мировой войны, не то в 1915, не то в 1916 году, их дом сгорел. Тогда выгорело пол Городка. По слухам, пожар устроили российские кавалеристы, проворовавшиеся во время довольно долгого квартирования. Пришлось ютиться у родственников, скитаться по квартирам.
Но, несмотря на тяготы военного времени, революцию, подкрадывавшуюся бедность, дети рождались своим чередом. Младшим ребенком в семье стала дочь Зелда, родившаяся в 1925 году.
Дед тяжело и много работал, болел, умер в начале тридцатых годов не старым человеком. Бабушка с детьми перебралась в Витебск, снимали одну комнатку у дальних родственников. В Городке была безработица, а в Витебске дети могли получить профессию.
Моя мама немного поучилась в еврейской школе и после 7-го класса пошла работать на швейную фабрику “Знамя Индустриализации”. Работала там до начала войны и всю жизнь потом вспоминала последние предвоенные годы – годы своей юности – с радостью.
Там же стал работать и мамин брат Беньямин.
Налаживалась жизнь и у остальных. Особенно гордилась бабушка своим старшим сыном Давидом, который родился в 1912 году. Он окончил библиотечный техникум в Могилеве, служил в Красной Армии. Войну встретил в пограничном Белостоке, был одним из командиров гарнизонного дома офицеров.
Бабушка была в то лето с ним, помогала нянчить детей. Невестка Фира лечилась в Крыму.
Так как все боевые части были в лагерях, дяде Давиду вместе с другими офицерами тыла пришлось организовывать в первые дни войны отправку командирских семей на восток. Отправил и бабушку с внуками. Им повезло, благополучно доехали железнодорожным эшелоном до Витебска. Там внуков приняла семья невестки – Фейгельсоны, которая смогла выехать в эвакуацию, где к ним присоединилась выбравшаяся из Крыма Фира.
Бабушка же попрощалась с младшими сыновьями и эвакуировалась с дочерьми и дальними родственниками. Попали на Урал, в Челябинскую область. Там нашли бабушку в 1942году несколько писем от Давида и две похоронки – на Давида и следующего сына – Мейера.
Давид избежал участи многих бойцов и командиров Красной Армии, встретивших войну на границе – гибели безвестным в окружении. Позже, в письмах к матери и сестрам, он писал, что два месяца был в непрерывных боях, оказался везучим: “Меня несколько раз товарищи считали погибшим, а я почти невредимый представал перед ними”. Случилось так, что его путь на восток пролег через Витебск. 5 июля 1941 года он в последний раз виделся там с двумя братьями – Мейером и Рахмилом. “Они были спокойными, верю, что они живы, как и я”, – писал он родным.
Довелось Давиду идти и на запад. Вот строки из его последнего письма, написанного карандашом: “Пишу Вам с передовых позиций. Что Вам сообщить о войне? Вы живете далеко от всего этого, что меня вполне удовлетворяет... Мы занимаем села, в которых хозяйничали немцы, полное опустошение и разруха... Поистине жуткая картина...”.
Предыдущее майское письмо было из Урюпинска бывшей Сталинградской области, а это – без даты, но с адресом: Действующая Красная Армия, КПС 1660. И все. Больше писем не было. О Мейере похоронка коротко сообщила, что он умер от ран и похоронен в г. Волоколамске. Мейер ушел в армию добровольцем, хотя и имел броню, так как был хорошим сварщиком и мастером в школе ФЗО (фабрично-заводское обучение). Жизнь в эвакуации была трудной и голодной, а работа тяжелой. Женщинам пришлось осваивать мужские профессии и работы. Мама даже токарничала в МТС (Машинно-тракторная станция).
Вернулись в родные края в 1945 году. Жить стали в Шумилине (райцентр в 40 км от Витебска), где сохранился довоенный дом у зятя бабушкиной сестры Голынкина.
Жизнь продолжалась, но сыновей уже не было.
Младшие, Беньямин и Рахмил, канули в лету... Долго еще после войны бабушка ждала хоть каких-нибудь вестей о них. Не дождалась.
Следы Рахмила все-таки отыскались, но только в этом 2002 году. В изданной под эгидой журнала “Мишпоха” брошюре “Вечная память” (Евреи Витебска, погибшие на фронтах Великой Отечественной войны) есть информация о рядовом Кусельмане Романе Наумовиче, 1922 г.р., призванном Краснокутским РВК и умершем от ран 10 декабря 1942 года в Сталинградской области.
Из всех детей бабушки жива сейчас только Зелда. И я вместе с ней благодарен издателям и составителю брошюры Михаилу Беленькому за то, что мы, все наши родственники узнали наконец о его судьбе.
Давид был офицером. Бабушка и его дети стали получать за него пенсию, хотя и не большую. Эта пенсия была для бабушки главным источником существования. А от Мейера осталась реликвия – патефон, которым его наградили за хорошую работу. Этот патефон бабушка сберегла в эвакуации, а потом в детстве любили крутить я с сестрой и наши друзья. Не было электричества, радио, телевидения, мало было игрушек. Но были книги, кино... и патефон, кое-какие грампластинки, и мы были рады крутить их по десять раз на день, а бабушка плакала, слушая бодрые марши.
Послевоенная жизнь была трудной, горе было почти в каждой семье: и еврейской, и белорусской, и русской. Может быть, поэтому оставшиеся в живых жили довольно дружно, вместе встречали праздники, ходили друг к другу в гости, помогали чем могли.
Потеря сыновей, десятилетнее вдовство перед войной, тяготы военных лет, эвакуации рано состарили бабушку. Она выглядела намного старше своих 53 лет, Трудно было найти в ней черты милой барышни с сохранившейся фотографии молодости. В раннем детстве объектом наших с сестрой всяческих взаимных с бабушкой шуток был единственный оставшийся у нее зуб. Вставной челюсти у нее не было никогда. С двух-трех лет я помню бабушку очень и очень старушкой и почти такой же она прожила еще около 30 лет.
Постепенно послевоенная жизнь налаживалась. Зелда уехала учиться в медицинское училище, Бася вышла замуж за пожилого человека, потерявшего семью во время войны. Мамины ровесники лежали в земле. Бабушка жила в нашей семье. Ей было не просто ладить с моим отцом – человеком, в общем-то, добрым, но со сложным и своенравным характером. Впятером ютились в малюсеньком домишке, требовавшем постоянного ремонта. Спасал юмор.
Всю свою душу бабушка отдавала внукам и внучкам – старшим, жившим в Витебске, детям любимого сына Давида, младшим, детям Зелды, ставшей жить в г. Верхнедвинске, и мне с сестрой Маней – объектам постоянного ее внимания, заботы и ласки. Теперь две внучки и две правнучки, два правнука и праправнук бабушки живут в Израиле, о котором я впервые услышал от нее. В доме говорили на идиш, и я рано познакомился с еврейскими буквами, показала мне их мама. Отец читал на идиш, у него было несколько религиозных книг, изданных еще в 19 веке.
Я помню несколько седеров на Песах, которые вел отец и на которые приходило две-три семьи родственников, хотя мы жили весьма и весьма не богато. После 1952 года многое из этого ушло. А бабушка ушла из этого мира в 90 лет, оставив добрую память о себе не только у родственников, но и у всех, ее знавших.
Похоронена Фаня Давыдовна Кусельман на еврейском кладбище в городском поселке Шумилино.

Наум Гольдштейн

© журнал Мишпоха