ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №13 2003год
Майсы нашего двора
Аркадий ШУЛЬМАН
Моего
соседа зовут Фима. Если есть классический тип еврея – так это Фима. Черные
кучерявые волосы, глаза чуть-чуть на выкате и нос, такой, что орел со
своим клювом позавидует. Фима все знает, у него всегда самые последние
новости.
Однажды у кого-то из соседей был праздник. Танцевали, веселились. И забыли
про время.
В четыре часа утра ко мне зашел Фима.
– С этим безобразием надо кончать. Никто не может спать, – сказал он.
Я согласно кивнул головой.
– Там живут евреи? – спросил Фима. – Если евреи, я сейчас их быстро утихомирю,
они меня долго будут помнить.
– Какие евреи? – удивился я. – Что ты выдумываешь?
– Ну, ладно, – обреченно ответил Фима. – Тогда, попробую как-нибудь уснуть
под этот гармидар.
И он пошел в свою квартиру.
Вы не заметили, что у каждого из нас обязательно есть гениальные родственники.
В каждой семье вы встретите академика.
Ну, если не академика, то хотя бы портного, который шил для академика.
Если, на крайний случай, нет портного, который шил для академика, то есть
сосед портного.
Если нет соседа портного, который шил для академика, но, это уже редчайший
случай, то есть двоюродный брат соседа портного, который шил для академика…
У нас нет обыкновенных семей. И если нечем похвалиться, то хваляться тем,
чего нет.
Один мой знакомый утверждал, что его прапрадедушка был лейб-медиком у
русской императрицы Екатерины II. Учитывая, что его прапра… всегда жили
в маленьком польском местечке, берусь утверждать, что мой знакомый прав
наполовину. Его прапрадед действительно был Лейбом, а вот медиком он никогда
не был.
России не везло на вождей. И мало кто был от них в восторге. Но что ни
говорите, больше всех не повезло Александру Соломоновичу Слонимскому.
После аспирантуры он сел писать кандидатскую. Так хотелось видеть себя
ученым мужем! Тему выбрал верную на сто процентов: “Стилистические особенности
докладов Никиты Сергеевича Хрущева”. С такой темой его не мог зарубить
ни один ученый совет. И Слонимский уже ходил в ресторан, изучал меню,
чтобы отпраздновать свое вхождение в ученый мир. Но подвел его … сам Хрущев.
В очередной раз сморозил какой-то такой стилистический оборот, что его
в одночасье сняли со всех должностей.
Другой человек впал бы в уныние, у него опустились бы руки. Но Александр
Соломонович не такой. Жить как-то надо. И, раскинув мозгами, он решил,
что не все потеряно. Теоретическую часть можно будет оставить полностью.
Примеры, конечно, придется подновить. И готова диссертация “Стилистические
особенности речей Леонида Ильича Брежнева”. Правда, с примерами здесь
пришлось повозиться. Потому что у Леонида Ильича были не фразеологические,
а физиологические особенности речей. Но тема верная, и Александр Семенович
был уверен, еще немного, и он защитится. Разве мог знать Слонимский, что
подведет его сам… Брежнев. Водили его, водили под руки, не могли поводить
еще годик, пока Слонимский защитится. Так нет, перестали водить. Он взял
и умер. А что прикажете делать Александру Соломоновичу? Уходить на пенсию
без звания. Или сидеть и плакать.
– Не выйдет, – сказал сам себе Слонимский. – Пускай будет Андропов, пускай
будет кто угодно, все равно я звание получу. Тема ведь проходная.
Но Андропов не успел наговорить на целую диссертацию. А Черненко вообще
не успел ничего сказать… Когда к власти пришел Горбачев, и Александр Соломонович
снова, уже в который раз, сел переделывать кандидатскую диссертацию, его
сердце не выдержало непосильного труда…
России не везло на вождей, но что ни говорите, больше других это почувствовал
на себе Александр Соломонович Слонимский.
Это было в начале восьмидесятых годов. Однажды к Аркадию Крумеру пришел
его друг по фамилии Генфон и сказал:
– Слушай, мои рассказы не печатает ни одна газета. Может, им не нравится
моя фамилия? Что делать?
– Да, – подтвердил Крумер. – Им не нравится твоя фамилия. Надо ее поменять.
Надо тебе вместо Генфона, стать Генсеком.
Вообще-то еврейские фамилии – это тема для отдельного рассказа.
Деревня Островно. Когда-то до войны это было еврейское местечко. Сейчас
о том времени напоминает только памятник – пирамида с облупившейся темно-серой
краской.
Собираюсь писать очерк об этом местечке. Хожу по домам, расспрашиваю стариков
о довоенной жизни. Они охотно рассказывают, нахваливают старых соседей.
Но как только дело доходит до фамилий – замолкают.
Наконец один старик говорит мне:
– Да как вспомнить ваши фамилии. О них же ноги сломать можно.
Борис Герстен журналист. И куда бы он ни попадал в командировки, он непременно
смотрит телефонную книгу. А вдруг там есть его однофамильцы. Фамилия редкая.
И если встретятся Герстены, возможно, это будут родственники, о которых
он ничего не знает. Родители Бориса из западноукраинского городка Чертов.
После войны из родни почти никого не осталось, фашисты расстреляли.
Естественно, в Америке Борис не изменил своей привычке. В гостинице стал
листать телефонную книгу. И вдруг увидел в ней фамилию Герстен. Борис
решил встретиться, а вдруг… Позвонил своему однофамильцу. Договорился
о встрече. Вовремя пришел на место. Стоит и ждет. Вдруг подходит к нему
высокий, широкоплечий негр и спрашивает:
– Вы интересовались Герстенами?
– Я, – ничего не понимая, ответил Борис.
– Давайте, познакомимся, – предложил негр. – Я – Герстен.
Братья не виделись почти сорок пять лет. Иосиф жил в небольшом городке
на Урале, Яков – в Израиле в Тель-Авиве. Встретиться они решили в Беларуси
в Молодечно. До войны здесь стоял их родительский дом. Понятно, от того
дома не осталось и следа, на его месте сейчас вообще проложена дорога.
Но память тянула именно в этот город. Они стали по телефону предлагать
друг другу:
– Приезжай ко мне…
– Нет, лучше у меня.
Решение возникло как-то само собой. Встретимся в Молодечно. Израильский
брат заказал гостиницу. Почти целый этаж. Все же две семьи. С детьми,
внуками… Шумные израильтяне за первые двадцать минут “поставили на уши”
провинциальную гостиницу… Уральские дети с недоумением поглядывали на
своих новых родственников и каждую минуту взглядом спрашивали у родителей,
что можно делать, а чего нельзя.
Яков и Иосиф в 42-м году в эвакуации попали в разные детдома. После войны
старший оказался в Польше, а потом в Палестине. Младший всю жизнь проработал
на одном и том же заводе.
Наверное, один брат больше был похож на отца, другой – на маму. А может,
жизнь наложила такой отпечаток на их лица.
Фамилия? У одного – Эшель, у другого – Морозов. Когда старший приехал
в Палестину, и ему делали документы, он сказал: “Моя фамилия Кисельман”.
“Кисельман – галутная фамилия, – ответили ему. – А ты теперь свободный
человек. Будешь жить на свой земле. Говорить на своем языке. И фамилия
у тебя должна быть…” В это мгновение подул резкий ветер, сорвал листья
с дерева, один из них зацепился за оконную раму. “Твоя фамилия будет Эшель”,
– сказал человек, оформлявший документы, и обрадовался своей находчивости.
– Эшель – это лист дерева. Гордись, у тебя настоящая ивритская фамилия”.
Младший после ФЗУ получал документы. Шел 1953 год. Кругом ругали космополитов,
искали врачей-отравителей… Он честно назвал свою фамилию – Кисельман.
Человек, выписывавший документы, на несколько секунд задумался, а потом
сказал:
– Смотри, какой мороз сегодня на улице. Будешь Морозовым. Ты же детдомовский.
Фамилии своей не помнишь. Понял? Подрастешь, спасибо скажешь. А сейчас
о нашем разговоре забудь. А то и мне, и тебе плохо будет.
Дословно я передал разговоры, которые состоялись много десятилетий назад
или что-то придумал, чтобы свести концы с концами… Сам не знаю. Только
не осталось больше в этой семье Кисельманов…
В Германию на постоянное место жительства уехал молодой парень по имени
Рома и фамилии Ойслендер. Для тех, кто не знает немецкий язык, поясню:
Рома – румын, Ойслендер – иностранец. (В Германии так называют иностранных
рабочих).
Приходит Рома получать немецкие документы. В полиции у него, естественно,
спрашивают:
– Ваше имя, фамилия?
– Рома Ойслендер, – ничего не подозревая, отвечает бывший петербуржец.
– Понимаю, – говорит полицейский. – Вы, румын, иностранный рабочий. Но
должно же у вас быть имя и фамилия.
– Да, у меня есть имя и фамилия – Рома Ойслендер.
Немецкий полицейский снисходительно покачал головой и, стараясь быть спокойным,
повторил:
– Я понимаю. Вы румын. Иностранный рабочий. Но мне необходимо знать ваше
имя и фамилию.
“Какой тупой попался полицейский”, – подумал бывший петербуржец и буквально
прокричал: – Я – Рома Ойслендер!
Не знаю, как долго они объяснялись, пока наконец-то сумели понять друг
друга. Но думаю, если уж Бог дал такую фамилию, и ты хочешь уезжать, то
ехать надо не в Германию.
В клубе журнала “Мишпоха” шло театрализованное представление о происхождении
еврейских фамилий. В конце программы были запланированы анекдоты про Рабиновича.
И ведущая, чтобы как-то подвести зал к этой теме, спросила: “Какая самая
популярная, самая известная еврейская фамилия?” Естественно, она ожидала
услышать – Рабинович и передать слово артисту, который рассказывает анекдоты.
И
вдруг из разных концов зала на ее вопрос о самой еврейской фамилии раздались
ответы:
– Березовский.
Мы разные, мы очень разные, но, за редким исключением, все как один любим
поговорить. Не важно у нас есть, что сказать людям, или нет…
На одной из пресс-конференций ведущий объявил:
– Просьба отвечать на вопросы кратко, не более пяти минут.
Потом ведущий посмотрел в зал. Увидел в нем Якова Матлина, и добавил:
– Просьба задавать вопросы еще быстрее.
Встречаются два знакомых. Один из них еврей. Другой настроен явно агрессивно.
– Вы такие… Вы сякие… Чтоб вам… Мало вас…
– Что случилось? – спрашивает еврей. – Что тебе плохого сделали евреи?
– Ты еще спрашиваешь? Вы поразъехались кто куда. Теперь даже зубы по-человечески
негде вставить.
Свадьба. К женщине средних лет подходит мужчина лет на тридцать старше
ее.
– Я знал Вашего отца. Замечательный был человек.
– Я часто вспоминаю его, – говорит женщина.
– Вы похожи как две капли воды.
– Мне многие говорят об этом.
– Моисей Лазаревич так любил своих детей?
– Кто такой Моисей Лазаревич? – удивленно спрашивает женщина.
– Как кто? – не понял мужчина. – Ваш отец.
– Если бы мой отец был Моисей Лазаревич, сидела бы я тут.
Эту историю любила рассказывать моя мама.
“Жила одна женщина в маленьком домике. В палисаднике стояла скамейка,
такая же старая и покосившаяся, как и сам домик. Сидела по вечерам на
этой скамейке женщина и плакала. И никто из соседей не спрашивал у нее,
почему она плачет. Потому что все знали ее судьбу. Муж у этой женщины
был извозчик. За день тяжело наработается. К вечеру выпьет. Придет домой
и такой шум поднимет, что стены трясутся. А не дай Бог ему кто-нибудь
под руку попадет… Как здесь не заплачешь от жизни такой.
Так шел день за днем, год за годом. Извозчик состарился и умер. А жена
его по-прежнему к концу дня выходила в палисадник. Садилась на лавочку
и начинала плакать.
– Отчего же ты плачешь теперь? – спрашивали соседи.
– Оттого, что в доме тихо, – отвечала женщина.
© журнал Мишпоха