ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №13 2003год

Журнал Мишпоха
№ 13 2003 год

Второе рождение иврита

Владимир ЦЫВКИН

Земляки

На иврите изучалась Тора, произносились молитвы, на нем были созданы важнейшие духовные сокровища. До конца XIX века с ивритом обращались как со “святым языком”, и его использование в будние дни, для обыденных потребностей считалось святотатством.
Возвращение еврейского народа на свою древнюю родину и претворение в жизнь идей сионизма произошли одновременно с возрождением языка иврит.
“Без живого разговорного иврита не может идти речь о возрождении национального самосознания в стране”. Эти идеи Элиэзер Бен-Иехуда высказал за два года до эмиграции в Эрец Исраэль в авторитетнейшем журнале “Рассвет”, выходившем в Вене. Статью перепечатали позже в большинстве еврейских изданий, и идеи Бен-Иехуды превратились в тему для споров и дискуссий в кругах еврейской интеллигенции многих стран.
Бен-Иехуда много печатался в иерусалимской газете “Хавацелет”, выходившей на иврите. Ее издателем был Д. Фрумкин. Бен-Иехуда попросил его о работе и, получив согласие, поспешил вместе с женой Дворой в Иерусалим. Шел октябрь 1881 года.
Как только нога Элиэзера Бен-Иехуды ступила на землю Израиля, он дал обет говорить с евреями только на иврите.
…Элиэзер и Двора прибыли к Яффским воротам Иерусалима на рассвете. Ворота еще были заперты, и войти в город можно было через маленькую дверь, прозванную “игольным ушком”. Для этого нужно было пригнуться. Бен-Иехуда отказался войти в святой город, пригнувшись. Он дождался, пока солнце встало и ворота распахнулись…
Супруги были приняты с почетом Фрумкиным и его семьей. Дом редактора газеты находился в мусульманском квартале, в переулке Знамя. Здесь работала маленькая типография и размещалась редакция.
Уже во время первой встречи издатель признался Бен-Иехуде, что собирается поехать за границу и хочет передать ему редакторство. Он не сможет платить за работу больше 20 франков в месяц (приблизительно
4 доллара). Бен-Иехуда понимал, что зарплаты не хватит даже на самые скромные потребности, и все же принял предложение и обязался посвящать изданию газеты столько времени, сколько для этого потребуется. Он был рад получить иерусалимскую газету на иврите. В его руках она послужит для достижения главной цели – возрождения национального языка в стране предков.
Три первых месяца пребывания в Израиле Бен-Иехуда занимался исключительно редактированием газеты. Даже не выходил из дому. Двора казалась немой, муж требовал от нее разговаривать только на иврите, языке, которого, в сущности, она совсем не знала.
Через несколько дней после прибытия супруги сняли две комнаты у сефардской семьи. Чтобы попасть в новый дом, они должны были пройти через семь замусоренных дворов и взобраться наверх по лестнице. Такая сложная система дворов была свойственна тогдашнему еврейскому кварталу. Часть ее уцелела и в наши дни в современном ухоженном районе.
Потолки в этих комнатах были сводчатыми, полы – каменными. Стены когда-то, видимо, были оштукатурены, но в то время – страшно загажены. Обе комнаты были пусты – ни стула, ни кровати. Зато обладали большим преимуществом: из окон видна Стена Плача.
Ни один человек в Иерусалиме не поддерживал Бен-Иехуду. Меньшинство, оказывавшее ему моральную поддержку, было сосредоточено в новом, недавно возникшем поселении – Яффо. Но Бен-Иехуда не соглашался оставить святой город, в котором даже образованные люди считали его чудаком. Первое сражение в войне за возрождение иврита произошло в доме Бен-Иехуды. Хозяева дома, евреи-сефарды, представлялись Элиэзеру идеальными соседями: не знали идиша и были более, чем ашкенази, склонны к разговору на иврите.
Для Дворы они были совершенно чужими людьми, и это усугубляло чувство ее одиночества. Она очень скучала по семье и друзьям, оставшимся за морем. Конечно, у нее были знакомые и приятели в Иерусалиме, но их образ жизни и мысли сильно отличались. А особенно тяжелым стало для Дворы вынужденное молчание, на которое обрек ее муж. Бен-Иехуда любил и уважал свою жену, но требовал, чтобы она говорила только на иврите, и не был готов идти на компромиссы: он не мог требовать жертв от других, если не подаст личный пример. Поначалу Двора с трудом подбирала слова на иврите, но через два-три года уже сама работала учительницей иврита в школе для девочек имени Эвелины Ротшильд в Иерусалиме.
Бен-Иехуда трудился без перерыва, не отвлекаясь на пустые беседы и развлечения. На Дворе лежала обязанность заботиться о развитии их старшего сына Итамара, родившегося таким слабеньким, что врачи опасались за его жизнь. Долгие месяцы ребенок сильно отставал в развитии от своих сверстников. Он лежал в колыбели и молча глядел в материнские глаза, а безутешная Двора облегчала сердце русскими песнями.
Однажды зимним днем Бен-Иехуда вернулся домой и первое, что услышал, были звуки русской песни возле колыбели сына. Со сжатыми кулаками бросился он к жене с намерением ударить ее, но в эту самую минуту приподнялся в колыбели “немой” мальчик, протянул к отцу руки и сказал: “А-ба!” (папа). Это было первое слово, сказанное им на иврите. Пораженные родители упали друг другу в объятия, и слезы радости скатились на личико первого ребенка, говорящего на иврите.
Бен-Иехуда использовал любые средства, чтобы ввести иврит в повседневную жизнь евреев Эрец Исраэль. Например, намеренно не покупал продукты и вещи у продавцов, не говорящих на иврите. Его дом был информационным центром и источником вдохновения для молодых людей, которые зажглись его идеями и стремились претворить их в жизнь. Материальное положение Бен-Иехуды в первые годы пребывания в Иерусалиме было крайне тяжелым: мизерного жалования, выплачиваемого ему Фрумкиным, не хватало на проживание семьи. Двора была вынуждена продать свои украшения, чтобы выручить деньги на продукты. Не считая горстки образованных людей, Бен-Иехуда столкнулся в Иерусалиме с обществом ортодоксальных евреев, которые продолжали жить так же, как жили когда-то в восточно-европейских местечках. Среди них было немало ивритоговорящих, вот только использовался иврит редко. Бен-Иехуда надеялся, что ортодоксы, знающие язык, возглавят движение за возрождение иврита, и стремился сблизиться с ними и их лидерами, даже принял образ жизни и стиль одежды старого еврейского местечка и был готов вести жизнь религиозного человека.
…Бен-Иехуде было всего пять лет, когда умер его отец – ортодоксальный еврей – Иегуда Лейб Перельман, живший в местечке Лужки. Мать Фейга послала Бен-Иехуду учиться в хедер и в ешиву в Полоцк и мечтала, что сын станет раввином. Во время обучения в ешиве открыл для себя Бен-Иехуда философские труды и светскую литературу, называемую в те годы “литературой образованных”, и тайком читал эти книги. Так постепенно он перешел к светскому образу жизни. Получил образование в русской гимназии. Заинтересовался судьбами малых народов и в особенности судьбой своего народа, и отдалился от религии.
В Иерусалиме, вернувшись к религии, Бен-Иехуда вновь стал одеваться, как ортодокс, отпустил бороду и пейсы и потребовал от жены носить парик. Стал придерживаться кашрута, посещать синагогу. Он приветствовал молящихся на иврите: “Шалом!”. Обычно на него смотрели с удивлением и лишь изредка отвечали, дети бегали за ним, передразнивая его.
Центром жизни ашкеназийской общины Иерусалима в те времена была площадь перед синагогой “Хорба”. Бен-Иехуда слушал там молитвы и собирал новые для себя ивритские слова. Так начались его поиски древних слов, которые можно было внедрить в обновляемый язык. Очень скоро ортодоксы поняли, что иврит для Бен-Иехуды вовсе не является “святым” языком. Бен-Иехуда тоже увидел, что путь, избранный им, ошибочен. Так закончилась его попытка сближения с ортодоксальной общиной.
Бен-Иехуда становится до такой степени светским человеком, что записывается как “еврей по национальности, не принадлежащий ни к какой религии”. От ортодоксального опыта осталась только борода, которая, кстати, была ему очень к лицу.
На площади перед синагогой “Хорба” произошел случай, получивший широкую огласку и серьезно увеличивший тираж молодой газеты Бен-Иехуды. Так называемый “надзор за правами” поймал замужнюю женщину во время ее встречи с другим мужчиной. Суд общины постановил приковать ее к “позорному столбу”, к которому на высоте человеческого роста были приделаны два крюка. Женщину действительно приковали к столбу цепью, и сотни собравшихся жителей забросали ее заранее припасенным для этой цели мусором. Чуть позже женщина скончалась.
Бен-Иехуда рассказал об этом случае в газете и горячо обличил его. Он смело сражался с невежеством и ханжеством, с любыми попытками остановить прогресс. Раввины и приверженцы старых порядков отвечали ему преследованиями и бойкотами, направленными и против него лично, и против газеты. Они даже добились его ареста.
Один из ритуалов “предания анафеме” был особенно впечатляющим: в синагоге “Хорба” трубили в шофары и зажгли черные свечи. Наказание бойкотом в Иерусалиме тех времен считалось одним из тяжких: человеку запрещался какой-либо контакт с бойкотируемым. Дети и подростки бежали вслед за Бен-Иехудой и кричали: “Преданный анафеме”, и в глазах религиозных евреев не было наказания тяжелее.
И все же, несмотря на все преследования, некоторые ортодоксы и даже их лидеры уважали деятельность Бен-Иехуды, кто явно, а кто тайно. Образованнейшие из них помогали ему в работе и становились консультантами. Среди них были раввины Шмуэль Салент, Ицхак Виноград и сам знаменитый раввин Кук.
Бен-Иехуда был одним из авторитетнейших граждан Иерусалима. В синагоге “Хорба” он участвовал в приеме в честь первого британского наместника в Эрец Исраэль Герберта Самуэля, человека, который позднее объявит иврит официальным языком Израиля наряду с английским и арабским.
В это время Бен-Иехуда по документам значился Ульяновым. Русская фамилия была памятью о студенческих годах и участии в подпольном народовольческом кружке, члены которого совершили покушение на царя Александра II. Смена фамилии была шагом, символизирующим окончательный разрыв с галутным прошлым.
Бен-Иехуда явился в русское консульство и попросил аудиенции по важному вопросу. Его отправили в кабинет, находившийся в самом конце длинного коридора. В кабинете за огромным письменным столом сидел бородатый человек, которому и объяснил Бен-Иехуда, что в его намерения входит отказаться от русского подданства и вернуть паспорт. Элиэзер объяснил ему причины смены фамилии.
Когда он собирался покинуть кабинет, служащий остановил его и протянул конверт: “Это письмо для Вас”. Бен-Иехуда взял письмо, кинул взгляд на написанное и тут же вернул его служащему. Письмо было адресовано господину Ульянову, и Бен-Иехуда не хотел получать письмо и подписываться прежней фамилией. Чуть позже выяснилось, что в конверте была солидная сумма денег, совершенно необходимая Бен-Иехуде в те дни. Служащий поинтересовался, знаком ли Бен-Иехуда с отправителем. Тот ответил, что, по-видимому, это его младший брат. Место жительства брата – Луцк – напомнило служащему о его сестре, Фейгале, в прошлом проживавшей там, и он спросил у Бен-Иехуды, не слышал ли тот о ней. “Фейгале – это моя мать. У нее был брат, я даже помню его имя – Лейб-Бар. Она часто нам о нем рассказывала. Когда брату было семь лет, его схватили казаки, и он был отправлен в армию. С тех пор о нем ничего не было слышно. А как Ваше имя?” – спросил Бен-Иехуда.
Не ответив ни слова, упал вдруг пожилой служащий на грудь Элиэзера и обнял его, как обнял бы отец своего сына после многолетней разлуки. Его глаза были полны слез. Рядом с Бен-Иехудой стоял его родной дядя.
…Бен-Иехуда видел в школьном и, особенно, в дошкольном образовании большие возможности для возрождения разговорного иврита. Эту мысль он высказал в нескольких статьях, предшествовавших эмиграции, и вновь и вновь возвращался к ней в своей газете.
Представитель французской компании “Весь Израиль - друзья” прибыл в страну, чтобы открыть школу для юношей и девушек – выходцев из различных общин. Ему пришла мысль назначить Бен-Иехуду учителем иврита. Он согласился с пожеланием нового педагога, чтобы единственным языком на его уроках был иврит. Так Бен-Иехуда стал пионером преподавания иврита как живого, разговорного языка.
Жалованье, назначенное Элиэзеру, составляло 50 франков в месяц за семь часов ежедневного преподавания. Это была по тем временам ничтожная сумма. Компания “Весь Израиль – друзья” не субсидировала уроки иврита, которые явились инициативой директора школы, и он набирал необходимую сумму, сокращая жалование двух учителей религии.
Лидеры ортодоксальной общины резко воспротивились идее создания светских школ; они бойкотировали и школы, и все, связанное с ними, и даже родителей, осмелившихся послать детей учиться в такие школы. Школу, в которой работал Бен-Иехуда, постоянно забрасывали камнями, разбивали стекла. Неоднократно страдал и он сам. Лишь через несколько лет многие убедились в серьезности педагогического подхода Бен-Иехуды. По его стопам пошли многие учителя, создавшие впоследствии движение под названием “Иврит в иврите”.
Состояние здоровья Бен-Иехуды ухудшилось, напряженная работа в школе обострила его недуг, и у него вновь начались легочные кровотечения. Несмотря на запреты врачей, он продолжал преподавать еще несколько лет: это казалось ему очень важным для достижения цели его жизни, а также для обеспечения семьи.
История знакомства супругов Бен-Иехуда началась за десять лет до их эмиграции в Эрец Исраэль. В возрасте четырнадцати лет Элиэзер был изгнан из дома своего дяди Давида Вольфсона, когда тот застал юношу за чтением светской книги. Ночью, пешком добрался мальчик до небольшого городка Глубокое и нашел приют в синагоге. Один из молящихся, обеспеченный человек по фамилии Ионас заинтересовался им и, выслушав рассказ юноши, взял его к себе в дом. Почти два года прожил Бен-Иехуда в этом доме. Старшая дочь Ионаса, Двора, обучала его французскому и русскому языкам. Из этого дома он отправился в гимназию, которую закончил с отличием.
Вся семья Ионасов любила юношу, обе дочери стали впоследствии спутницами его жизни, сначала он женился на Дворе и с ней приехал в Иерусалим, когда же она скончалась от чахотки, женился на ее младшей сестре Поле, которая уже в Израиле сменила имя на Хемду.
В последние годы совместной жизни Элиэзер и Двора жили в бухарском квартале; туда же прибыла и Хемда. Как и ее сестра, вначале она не знала иврита. Бен-Иехуда перевел типографию в одну из комнат своего дома. Рабочие типографии пели во время работы те немногие песни на иврите, что были известны в то время в Израиле. Так образовалась ивритоговорящее окружение для Хемды, и в течение полугода она сумела выучить язык так, что могла говорить только на иврите. Слух об этом немедленно распространился по Иерусалиму, Яффо и окрестностям и произвел огромное впечатление: Хемда своим примером доказала, что владение ивритом возможно, и каждый может с этим справиться. Она очень ценила деятельность своего мужа и не только освободила его от всех забот о доме и воспитании детей, но и нашла пути помогать ему в работе. Хемда принялась писать в газету “Олень”, устраивала вечера любителей иврита, которых становилось все больше и больше, и совершала поездки по городам, распространяя газету и увеличивая число подписчиков.
Из бухарского квартала Элиэзер и Хемда переехали жить в дом по улице Яффо, 107. В то время улица Яффо была практически безлюдной, и дом с палисадником и большим садом стоял в одиночестве, скрытый за забором. Хозяева сдали его за очень небольшую плату на 10 лет. С расчетом, что жильцы отремонтируют дом. Хемда сумела превратить дом в маленький дворец.
Атмосфера обособленности и одиночества, окружавшая прежде семью Бен-Иехуды, изменилась: с созданием кружка говорящих на иврите их дом превратился в место встреч иерусалимской элиты. С приходом субботы собирались там образованнейшие люди для дружеских бесед, и в их центре неизменно находилась Хемда, энергичная и излучающая радость жизни. Ее общество было приятно, а когда она стала вести страничку мод в газете, приобрела положение иерусалимской законодательницы мод.
Первая семья, говорящая на иврите, жила с очень небольшого заработка от продажи скромной газеты, выходящей раз в неделю.
Бен-Иехуда в 1884 году начал выпускать газету “Цви” (“Олень”). Тираж был небольшим, и факт ее существования находился в постоянной опасности, пока барон Эдмонд Ротшильд не назначил газете ежемесячную денежную поддержку. Но непрекращающаяся борьба с консервативным обществом привела к закрытию газеты.
Бен-Иехуда начал работать над словарем. Эта зима была особенно суровой, отсутствие средств не позволяло семье закупать дрова, и Элиэзер продолжал работу, завернувшись в неимоверное количество одежды.
Первый сионистский конгресс в Базеле, состоявшийся в 1897 году, внес большой вклад в дело сионизма. В частности, состоятельные евреи Англии создали филантропическое общество, поставившее своей целью помощь евреям, желающим обосноваться на святой земле. Общество выделило Бен-Иехуде ежемесячную денежную поддержку в размере 5000 франков, которую он мог использовать по своему усмотрению. Бен-Иехуда смог вернуть долг и приобрести новые шрифты для типографии, а оставшиеся деньги семья решила использовать для аренды нового дома. Вскоре Хемда нашла дом по улице Эфиопия, 11. Это был высокий и просторный особняк с прилегающим к нему садом. Возле дома была сторожевая башня, которую Хемда превратила в ванную комнату, проведя туда воду из находившегося во дворе колодца. Именно в этот дом вернулась семья после первой мировой войны, и там жил Бен-Иехуда до самой смерти.
Элиэзер был счастлив в новом доме: наконец-то у него на верхнем этаже был для работы просторный кабинет, удаленный от детской. По всем стенам, от пола до потолка, расположились книжные полки; в центре был широкий письменный стол с десятком раскрытых книг на иврите и на иностранных языках.
Каждый день Бен-Иехуда начинал работать в шесть утра и заканчивал за полночь, делая лишь два небольших перерыва на обед и ужин. Дневные часы он посвящал составлению словаря, вечерние и ночные – редактированию газеты.
Острую потребность в полном и всеобъемлющем словаре иврита Бен-Иехуда ощутил давно, еще живя в Париже. Он чувствовал, что в языке отсутствует множество слов и выражений, необходимых в повседневной жизни. С тех пор не прекращал собирать слова.
Его исследования не ограничивались лишь Торой и Талмудом, они включали в себя и лучшие образцы более поздней литературы на иврите, произведения забытых писателей и поэтов, а также сочинения, сохранившиеся лишь в рукописном варианте. Почти 40 тысяч книг и рукописей читал Бен-Иехуда страницу за страницей, чтобы извлечь из них десятки тысяч слов, впоследствии преобразованных им и включенных в большой словарь.
Из дома, известного под названием “Дом создателя”, Бен-Иехуда практически не выходил ни в будни, ни в праздники. Лишь изредка посещал доминиканскую библиотеку, чтобы выяснить тот или иной вопрос в книжных хранилищах; посещал дома нескольких образованных жителей Иерусалима, да и то в честь какого-нибудь особого события. Друзей и гостей он принимал только по субботам. Единственным гостем, которому разрешалось входить в кабинет Бен-Иехуды в любое время, был известный исследователь Авраам Моше Лоиц, и то лишь потому, что тот был первым иерусалимцем, говорившим с Бен-Иехудой на иврите еще в Париже.
На стене дома 11 по улице Эфиопия есть мемориальная доска с именем Бен-Иехуды, которую соседи-ортодоксы, до сих пор не забывшие его ожесточенную борьбу против религиозного засилья, время от времени снимают со стены, а затем она появляется вновь.
Деятельность Бен-Иехуды являлась в глазах консерваторов и ортодоксов опасной и вредительской: со страниц газеты он пропагандировал идеи образования и атеизма, пытался расшатать религиозные устои и порядки, более того, центром его деятельности являлся Иерусалим – цитадель ортодоксального образа жизни. Предводители религиозной общины пытались любыми путями устранить этого “грешника, ввергающего в грех других”. Они преследовали его, снова и снова объявляя бойкот и самому Бен-Иехуде, и его газете. Видя, что ничего не помогает, ортодоксы решили обратиться к представителям турецкой власти.
В одном из номеров газеты Бен-Иехуда напечатал следующую фразу: “По примеру хасмонеев, мы должны сплотить ряды и устремиться вперед”. Противники публициста, удалив контекст, перевели эту фразу на турецкий язык так, что она приобрела совершенно иной смысл: “Соберем же армию и отправимся на восток”, и преподнесли это турецким властям вместе с объяснениями на турецком как обвинение против редактора газеты. В считанные часы после выхода номера стены домов на улице Яффо покрылись воззваниями предводителей религиозной общины, обвиняющими Бен-Иехуду в подстрекании к вооруженному восстанию против турков. Назавтра в доме Бен-Иехуды появились турецкие полицейские, которые арестовали его и поместили в тюрьму “Эль-Рибат” на улице Ала-а-Дин. До сих пор жители города называют эту улицу “Эль-Хабас” (то есть “тюремная”), так как, кроме упомянутой тюрьмы, там находилась еще одна, предназначенная для узников, приговоренных к смертной казни.
Друзья и сторонники Бен-Иехуды с негодованием встретили известие об аресте и видели в нем первого “узника Сиона”. Они немедленно начали хлопотать об его освобождении. Каждый день навещать Бен-Иехуду приходили сотни людей со всех концов страны; возле ворот тюрьмы для посетителей был открыт даже небольшой кафетерий. Арест Бен-Иехуды, к удивлению его врагов, способствовал дальнейшему объединению прогрессивных сил.
Редактора продержали за решеткой 8 дней. Поначалу он был втиснут в камеру, содержащую 15 арестантов, и вынужден провести всю ночь на ногах, прислонившись лицом к небольшому отверстию в двери, чтобы дышать более-менее свежим воздухом. В таких условиях появилась угроза его здоровью. Тюремный врач, не без соответствующего вознаграждения, осмотрев его, постановил, чтобы Бен-Иехуду перевели в отдельную камеру. Там он получил кровать с матрацем, стол и стул и все необходимое для работы над словарем, и даже маленькую нефтяную печку. На восьмой день заключения Бен-Иехуда предстал перед судом и был обвинен в измене. Судьями были еврей сефардского происхождения и два араба. Сефард, опасавшийся обострения отношений с религиозной общиной, поддержал обвинение; что касается арабов, то, получив взятки с обеих сторон, они находились в крайне затруднительном положении. Приговор суда гласил, что Бен-Иехуда не “опасный мятежник”, а лишь “смутьян”, тем не менее, его приговорили к году заключения и лишили лицензии на выпуск газеты. Однако ему была дана возможность подать апелляцию в высшую инстанцию, и он был отпущен под залог.
Слушание апелляции состоялось в Бейруте, и барон Ротшильд внес необходимую для оправдания Бен-Иехуды сумму. Все же турецкий наместник в Иерусалиме Ибрагим-паша запретил ему выпускать газету. Чуть позднее в страну прибыл посланник барона Ротшильда и преподнес в подарок паше альбом репродукций. Под каждую репродукцию была вложена банкнота достоинством в тысячу франков. Уловка сработала. Бен-Иехуда получил желанное разрешение на выпуск газеты.
Из маленькой газеты, появлявшейся раз в неделю, “Цви” превратилась в ежедневную, объемом в 6–8 печатных листов. Выходила газета постоянно, до начала первой мировой войны. Название ее менялось несколько раз (“Олень”, “Отражение”, “Свет”), и различные названия отражали периоды развития как газеты, так и Бен-Иехуды как журналиста. Издание считалось “первой европейской газетой на иврите, обсуждающей глобальные общественные и финансовые вопросы, как газета на живом языке в маленькой независимой стране”.
Бен-Иехуда не успел закончить работу над словарем – делом всей жизни, успели выйти в свет лишь 6 томов. Хемда, помогавшая ему в выпуске словаря, нашла издательство в Берлине, собрала средства, но сумела закончить работу уже после его смерти.
В 1920 году верховный наместник утвердил иврит как один из трех официальных языков Эрец Исраэль, и, таким образом, исполнилась мечта Бен-Иехуды...
Бен-Иехуда стал символом возрожденного языка. Он умер в возрасте 65 лет, 41 год из которых посвятил достижению единственной цели.
…Могила Бен-Иехуды расположена на Масличной горе, на дороге к отелю “Семь цветов радуги”. Рядом с ним похоронена жена Хемда и старший сын Итамар...

Перевод с иврита
Ларисы Смолянской

© журнал Мишпоха