ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №14 2004год
Первая любовь Марка Шагала
Аркадий Шульман
В
долгой, почти столетней жизненной и творческой биографии Марка Шагала
“женская” тема занимала далеко не последнее место. И не преувеличивая,
и не преуменьшая, скажу, что по части красивых женщин Шагал был из мужчин,
про которых обычно говорят: “Не промах”. И относится это не только к его
Музе, его первой жене Белле Розенфельд, не только к Виржинии Хаггард,
с которой художник был связан шестью годами совместной жизни, не только
к Валентине Бродской, с которой Марк Захарович закончил свои земные дни,
но и к его первым юношеским увлечениям.
Он знал, как понравиться девушкам, обворожить их, когда и что надо сказать,
а когда заинтриговать молчанием. Да и внешне Шагал выглядел привлекательно.
К 17-18 годам это был уже не слабенький физически заикающийся мальчик,
которого постоянно обижали в школе, а широкоплечий, крепкий юноша, с воздушной
шевелюрой, которая “словно крылья несла его”, и профилем, который впору
было чеканить на римских монетах.
Согласитесь, на таких молодых людей девушки обязательно обращают внимание.
В начале семидесятых годов теперь уже прошлого века, когда Марк Шагал
благодаря московской выставке после пятидесятилетнего перерыва оказался
в Советском Союзе, он встретился в Ленинграде с сестрой Марьясей.
После двух-трех вопросов про здоровье и вздохов по поводу ушедших лет
Марк Захарович стал расспрашивать Марьясю о подругах своей молодости.
Марьяся, хоть и была самой молодой в семье, вероятно, кое-что знала о
сердечных тайнах брата. Но сейчас, кивнув на племянниц и мгновенно перейдя
на идиш, ответила:
– Ну, не при них же, – подразумевая, что нельзя при детях рассказывать
такие подробности.
Племянницы давно уже переросли бальзаковский возраст, да и идиш не был
для них секретом, хоть и говорили на нем в последнее время они очень редко,
только улыбнулись в ответ.
Марк
Захарович обнял их за плечи и сказал:
– Какие славные были годы. Как жаль, что нельзя в них вернуться хотя бы
на часок.
Шагал никогда не участвовал в конкурсах Дон Жуанов. (Не знаю, есть ли
такие?). Но если бы такое случилось, уверен, занял бы в подобном турнире
далеко не последнее место.
Я не собираюсь заниматься археологическими раскопками личной жизни художника.
И буду рассказывать лишь о том, что он обнародовал сам.
Первой девушкой, которой Шагал назначил свидание, была Нина из Лиозно.
В местечко Марк приезжал к своим многочисленным родственникам. Были гулянья
под луной и ночи вдвоем. Жаркие поцелуи. В маленьком местечке, где все
было на виду, заговорили про городского юношу, который чересчур смел.
Кто-то неодобрительно отзывался о современных нравах, кто-то, с сожалением,
думал, что собственная юность давно ушла… Но дальше прогулок дела у Марка
с Ниной не пошли. Позднее Шагал напишет, что имел успех, “но не сумел
им воспользоваться”. Думаю, в этих строчках не было сожаления, просто
была прощальная улыбка прошедшим годам.
Потом Шагал познакомился с Анютой и упорно обхаживал ее несколько лет.
От этих встреч остались ощущения, которые в зрелые годы Шагал выразил
словами: “В амурной практике я полный невежда”.
К третьему юношескому роману с гимназисткой Ольгой Марк стал куда решительнее.
“Во мне бурлило желание, а она мечтала о вечной любви”. Их интересы шли
по параллельным дорожкам, пока однажды Марк не увидел Тэю Брахман.
Вообще-то имя ее было Тауба. Но с ранней молодости девушка была увлечена
искусством и поэзией “серебряного века”, драматургией Ибсена, творчеством
Гауптмана. И даже имя себе изменила на Тэю, стараясь подражать персонажу
из драмы Ибсена “Строитель Сольнес”.
Тэя была необычной девушкой даже для Витебска, который и в те годы не
считался глубокой провинцией. Может быть, внешне она не напоминала супермодель,
говоря сегодняшним языком. Слегка полноватая. Широкоплечая, крутой лоб,
жесткие прямые волосы заплетены в тоненькую девчоночью косичку. У нее
большие сильные руки, которые она вечно прятала в карманы. Любила здороваться
за руку, и если уж пожмет ее, то чуть пальцы не раздавит.
И даже, по высказыванию Беллы Розенфельд, ближайшей подруги и одноклассницы
по престижной Мариинской гимназии, “лицом не то девушка, не то парень”.
Хотя вряд ли стоит серьезно относиться к оценкам подруг.
Тэе
нравилась мальчишеская компания. Вела она себя несколько странно. То целовала
ребят в губы, то дралась с ними. Была, как говорится, “своим парнем”.
И шуточки у Тэи были хлесткие, сочные. Самые боевые ребята, которые жили
на набережной Двины, боялись не столько собаки Маркиза, которого она всегда
брала с собой, сколько ее “острого языка”.
А вот с подругами Тэя была другой. К девушкам относилась с нежностью.
Могла часами любоваться длинной девичьей шеей или красивыми руками.
У Тэи часто менялось настроение. Она могла часами петь, без умолку рассказывать
веселые истории, то начинала грустить – и на нее обрушивалась меланхолия.
И тогда она подолгу стояла у окна и смотрела, как по улице, вымощенной
булыжником, съезжаются к вокзалу пролетки.
У родителей Тэи, Вульфа Брахмана и его жены, был очень гостеприимный и
хлебосольный дом. По вечерам здесь часто собирались интересные люди. Они
разыгрывали сценки из спектаклей, музицировали.
Поначалу центром всех компаний была мама Тэи. Внешне крохотная, хрупкая,
тщедушная, живая, как пташка. Ее длинный загнутый нос был похож на клюв,
выпуклые черные глаза блестели.
Она работала костюмершей в театре. В их дом часто заглядывали актеры:
и местные, и приезжие знаменитости. А следом за ними потянулись и музыканты,
и художники. На столе всегда вкусные пироги и булки, которые хозяйка пекла
сама.
“Соседние дома, замерев, слушают сонаты Моцарта, Бетховена. Прохожий остановится
под этими окнами, постоит минутку, упиваясь мелодией, и, завороженный,
пойдет своей дорогой”, – написала в своей книге “Горящие огни” постоянная
посетительница этих вечеров Белла Розенфельд.
Любовь
к музыке передалась детям. И все три сына музицировали: кто на скрипке,
кто на рояле, да и сама Тэя хорошо играла на пианино. Хотя в выборе профессии
сыновья пошли по стопам отца. Борис стал фармацевтом, а Рувим, или, как
его позднее стали называть, Рубен, был до Великой Отечественной войны
главврачом Витебской инфекционной больницы.
Глава семьи Вульф Брахман работал в аптеке Красного Креста. Но в городе
его считали врачом, и больные стремились попасть к нему. Он подбирал нужное
лекарство, дарил на прощанье доброе слово. Довольные родственники жаловали
за визит полтинник.
Любили его и крестьяне. Приезжали даже из отдаленных деревень, особенно
в базарные дни. По вечерам Вульф Брахман ездил с визитами по домам. Тэя
часто помогала ему в работе, особенно, когда он принимал больных на дому.
Она знала, что такое открытые и гнойные раны, умела делать перевязки и
словом успокоить больных.
Правда, в вечерних домашних компаниях Вульф Брахман редко принимал участие.
Может быть, потому, что был незаметен на фоне своей жены.
Небольшой одноэтажный дом Брахманов, который украшало много цветов и где
жило много певчих птиц, стал постоянным местом сбора Тэиных друзей. Сюда
любил заглянуть Авикдор, или, говоря на русский лад, Виктор Меклер, сын
состоятельного торговца, мечтавший о карьере художника.
Меклер и Шагал хорошо знали друг друга, были одноклассниками. И когда
Меклер увидел, что по рисованию и живописи у Шагала есть успехи, он попросил
Марка давать ему уроки. Обещал за это деньги. От денег Шагал отказался.
“Лучше будем друзьями, “ – ответил он.
Однажды Виктор предложил заглянуть вечерком в дом к Брахманам. Меклер
любил быть на виду, любил, чтобы на него обращали внимание. Марка он хотел
представить богемной компании как диковинку сезона, талантливого художника,
который дома рисует на печке, а когда слезает с нее, сестры выхватывают
у него из рук картины и подстилают их вместо ковриков на свежевымытый
пол. Вероятно, красивый, обаятельный, “правильно” воспитанный Меклер был
уверен, что “местечковый” Шагал повеселит компанию да и только. Но у женской
психологии есть такие загадки, которые понять элементарной логикой невозможно.
Тэе понравился Марк, или правильнее будет все-таки Моисей. Марком художник
стал только во Франции, выбрав себе по европейски звучащий псевдоним.
Тэя увидела в молодом художнике редкую в их компаниях естественность.
В нем не было ни грамма наигранности, ни грамма фальши. Он говорил то,
что думал. Подчас это звучало наивно. Но Тэя восторженно ловила каждое
слово.
Наверное, увлечение Шагалом было в какой-то мере внутренним протестом
против той манерности, которая считалась хорошим тоном в “приличных” компаниях,
и в то же время Тэе хотелось быть рядом с молодым художником. Хотелось
помогать Марку, участвовать в его делах.
И еще Тэе понравились тонкие губы Марка. Когда он смеялся, они не могли
прикрыть рот и зубы. Такие же тонкие губы были у нее самой и у ее мамы.
“Это у нас наследственное, – сказала Тэя. – А ты, наверное, нам родственник…
Или родственная душа”.
Марка заинтересовал дом, в который он попал, компания, которая его окружала.
Не часто ему приходилось бывать в домах, где собирались люди, легко жонглировавшие
такими словами, как “сцена”, “живопись”, “романс”…
На Тэю Марк обратил внимание сразу. Но это было скорее любопытство. Девушка
необычно одевалась. Ее наряды были далеки от моды, так одевалась скорее
артистическая богема. Например, могла надеть кофточку, которую носили
бабушки или даже прабабушки. Эти наряды приносила мама из театра. Но все
гармонировало: у девушки был отличный вкус.
Однажды Марк услышал, как Тэя говорит по-немецки. Не бог весть какое достижение
для гимназистки. Марк знал идиш, русский, умел читать на иврите. С немецким
ему сталкиваться не приходилось, и показалось, что девушка владеет этим
языком, как своим родным. Потом он услышал, как Тэя сдержанным голосом
читает стихи. Она помнила очень много стихов, все литературные новинки.
Марк узнал, что Тэя и сама пишет стихи. Когда она танцевала, Марк обратил
внимание на ее стройные, сильные ноги.
Где та граница, которая отделяет любопытство от привязанности? И замечаем
ли мы сами, когда ее переходим?
Марк изменил свой ежедневный маршрут. Раньше, чтобы добраться до центра
города, он шел на Привокзальную площадь, а оттуда держал путь к мосту
через Двину. Теперь он шел по улочке, на которой жила Тэя. И делал это
специально, чтобы еще раз увидеть ее.
По вечерам они гуляли по берегу Двины. Марк рассказывал про уроки, которые
он берет у Юделя Пэна. Рассказывал о художнике, который всем казался странным.
А Тэя говорила, что художник – это не только профессия, это состояние
души. Настоящих художников мало, и они всегда кажутся странными.
Осенью 1906 года Тэя уехала в Петербург. Она поступила учиться на знаменитые
женские Бестужевские курсы. Молодые люди переписывались. Тэя, обладавшая
немалым литературным талантом, рассказывала про столицу Российской империи
и ту художественную и артистическую жизнь, которая буквально бурлила в
Петербурге. И кто знает, что сыграло решающую роль, когда зимой 1906-1907
годов Марк Шагал вместе с Виктором Меклером уехали на учебу в Петербург.
Хотя сам Шагал писал, что инициатором поездки был Виктор, но не будь в
Петербурге Тэи, стал бы Марк так настойчиво выпрашивать у отца деньги
на эту поездку или спокойно примирился бы с провинциальной жизнью?
Если Виктор и Тэя, имея материальную поддержку родителей, могли не думать
о пропитании, а ходить по театрам, посещать выставки, интересоваться новинками
литературы, то Марку пришлось не сладко в столичном городе. Весь денежный
запас, увезенный из дому, составлял 27 рублей, скопленных в семье “на
черный день”. В остальном можно было рассчитывать только на себя.
Вначале Шагалу следовало получить разрешение на жительство в Петербурге,
которое давали далеко не всем евреям. Надо было быть академиком или хотя
бы числиться в его прислуге, быть ремесленником или в крайнем случае агентом
коммерсанта. Отец Марка договорился на первое время с одним торговцем,
и тот помог получить нужные бумаги. По рекомендации своего учителя Юделя
Пэна Марк получает работу ретушера у фотографа Яффа. Слава Богу с такой
работой он был знаком в Витебске. Потом Шагал пытался рисовать вывески,
но эта затея не имела успеха. Хозяева магазинов и лавок не разглядели
в нем будущую знаменитость и называли его художества “мазней”. В конце
концов, меценат и адвокат Гольдберг взял Шагала под свою опеку, заверив
власти, что нанимает его в качестве прислуги.
Марк начинает учиться в школе у Николая Рериха. Работы молодого художника
замечены, и он награждается небольшой стипендией. Затем переходит учиться
к Льву Баксту. Шагал потихоньку осваивается в столице. И, думаю, что уверенность
ему придавала Тэя, которая говорила: “Не бросай живопись. Ты талантлив.
Надо пройти через трудности – и к тебе придет успех”. Слова девушки, которой
Марк доверял свои тайны, обнадеживали его. Они гуляли по набережной Мойки.
Тэя читала стихи Блока. Шагал рассказывал о художнике Гогене. И однажды
признался: “Хочу нарисовать обнаженную женщину. Но на натурщиц у меня
нет денег”. И Тэя, засмеявшись, ответила: “Я буду твоей натурщицей”.
Она пришла в маленькую комнатку под лестницей, в которой жил художник
и которая была его мастерской. Разделась, правда, при этом попросив, чтобы
Марк отвернулся, и уселась на кушетку с продавленным матрацем.
– Ты спишь здесь? – удивленно спросила она.
Но Шагал не слышал ее слов. Он стоял, боясь повернуться и посмотреть на
Тэю.
– Художник, рисуй, – засмеявшись, сказала Тэя. – Как мне надо сесть?
Шагал повернулся и стал смотреть на Тэю. Он не мог оторвать взгляда от
изгиба плеча, от груди…
Тэя поймала его пристальный взгляд, и румянец пробился на ее лице.
– Задерни занавески, – попросила она.
– Не надо, – ответил Марк.
Сквозь маленькое окошко в комнатку не попадал яркий солнечный свет, но
все же чувствовалось его присутствие. И румянец на лице у Тэи был такого
же цвета, как алая краска, в которую добавили чуть-чуть охры.
– Ты будешь рисовать? – теперь уже робко спросила Тэя.
– Да, конечно, – Марк оторвал взгляд от девушки и стал быстро выдавливать
из тюбиков на мольберт краски.
Когда-то Шагал удивил своего первого учителя Пэна, нарисовав старика-еврея
одной зеленой краской. Сейчас он собирался рисовать Тэю в красновато-желтой
гамме.
– Положи голову на валик, а руки закинь за голову, – попросил Марк.
Тэя не раз приходила к Шагалу. Позировала ему. И думаю, что серия работ
“Обнаженная” появилась 1908-1909 годах благодаря Тэе Брахман.
Позднее Белла напишет, как Тэя убеждала ее:
– Понимаешь, мы должны им помогать. Ты не представляешь, в каких условиях
им приходится работать. В семье их занятия не одобряют. Натурщиц взять
негде – слишком дорого. И вот тут мы можем им помочь – можем позировать
для этюдов… Этюдов обнаженной натуры…
И Тэя, и Марк часто приезжали в Витебск. Осенью 1909 года, во время одной
из витебских побывок, Марк впервые увидел Беллу Розенфельд, которая в
то время училась в одном из лучших учебных заведений для девушек – школе
Герье в Москве. В те дни, после отдыха в Германии, она тоже была в Витебске.
Произошло это в доме у Тэи. Впрочем, лучше самого Шагала никто не расскажет
об этом:
“У Тэи дома я валялся на диване в кабинете ее отца-врача. Обитый вытертой,
местами дырявой черной клеенкой диван стоял у окна.
Видно, на него доктор укладывал для осмотра пациентов: беременных женщин
или просто больных, страдающих желудком, сердцем, головными болями.
Я ложился на спину, положив руки под голову, и задумчиво разглядывал потолок,
дверь, край дивана, куда садилась Тэя.
Надо подождать. Тэя занята: хлопочет на кухне, готовит ужин – рыба, хлеб,
масло, – и ее большущая жирная псина крутится у нее под ногами.
Я облюбовал это место нарочно, чтобы, когда Тэя подойдет поцеловать меня,
протянуть руки ей навстречу.
Звонок. Кто это?
Если отец, придется слезть с дивана и скрыться.
Так кто же это?
Нет, просто Тэина подруга. Заходит и болтает с Тэей. Я не выхожу. Вернее,
выхожу, но подруга сидит ко мне спиной и не видит.
У меня какое-то странное чувство.
Досадно, что меня потревожили и спугнули надежду дождаться, когда подойдет
Тэя.
Но эта некстати явившаяся подруга, ее мелодичный, как будто из другого
мира, голос отчего-то волнует меня.
Кто она? Право, мне страшно. Нет, надо подойти, заговорить.
Но она уже прощается. Уходит, едва взглянув на меня.
Мы с Тэей тоже выходим погулять. И на мосту снова встречаем ее подругу.
Она одна, совсем одна.
С ней, не с Тэей, а с ней, должен я быть, – вдруг озаряет меня!
Она молчит, я тоже. Она смотрит – о, ее глаза! – я тоже. Как будто мы
давным-давно знакомы, и она знает обо мне все: мое детство, мою теперешнюю
жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то
рядом, хотя я видел ее в первый раз.
И я понял: это моя жена.
На бледном лице сияют глаза. Большие, высокие, черные! Это мои глаза,
моя душа.
Тэя вмиг стала чужой и безразличной”...
Молодость, молодость… Время, когда жизнь кажется вечной, а решения принимаются
мгновенно.
Марк и Тэя виделись еще не раз. Но теперь между ними была Белла.
Вспоминал ли Марк Шагал, уже будучи всемирно известным художником, о своей
первой юношеской любви? Безусловно! И хотя без общих слов о том, что первая
любовь до конца дней “живет” в каждом из нас, здесь не обойтись, я хочу
эту общеизвестную истину подкрепить кое-какими фактами.
В Москве живет Сельма Рубеновна Брахман. Она профессор, преподает в Высшем
театральном училище им. Щепкина при Малом театре в Москве, автор множества
книг и статей. Сельма Рубеновна – племянница Тэи Брахман.
Недавно я получил из Москвы письмо. Вот что пишет Сельма Брахман: “Когда
Тэя уже состарилась, к ней неожиданно заявилась дочь Марка Шагала, разыскавшая
ее, вероятно, по поручению отца – уже всемирно известной знаменитости
и миллионера. И Тэя (совершенно в своем духе) отдала пачку писем к ней
Марка Шагала – просто так, не понимая материальной ценности этой реликвии.
В ответ дочь Шагала прислала ей из Парижа черную кашемировую шаль и книгу
о Шагале, выпущенную ее зятем…”
Дочь Марка Шагала Ида дважды была в Советском Союзе: в 1959 и 1963 годах.
Возможно, во время одного из ее приездов и состоялся визит к Тэе Брахман.
Я не стану комментировать стиль автора письма. Вероятно, слово “заявилась”
стало ответом на “щедрый” подарок, присланный из Парижа, – кашемировую
шаль и книгу о художнике.
Конечно, Ида могла узнать о письмах, написанных до ее рождения (хотя не
исключаю, что переписка продолжалась и после женитьбы Марка), только от
отца. И если художник спустя более чем полвека решил забрать письма (а
сделать это было нелегко, все-таки не по соседству жили!), значит были
там строки, которые не предназначались для чужих глаз и аукционов “Sotbis”
и могли как-то повлиять на идеальную картинку жизни Марка и Беллы.
Предположу, что эти письма и сейчас хранятся в архиве художника в Сен
Поль де Вансе.
Как сложилась дальнейшая жизнь Тэи Брахман? Некоторые страницы ее биографии
известны из исследований директора Дома-музея Марка Шагала в Витебске
Людмилы Хмельницкой. Ей удалось найти документы, которые были опубликованы
в “Бюллетене Музея Марка Шагала” № 2, 2000 (ноябрь).
“В активную общественную жизнь Тэя Брахман включилась в декабре 1918 года.
В только что созданном в Витебске Пролетарском университете она начала
читать лекции, была руководителем семинара и исполняла обязанности секретаря.
Позднее она перешла на должность инструктора внешкольного подотдела Витгубнаробраза
(извините, я и сам с трудом прочитал это слово –А.Ш.) и инструктора подотдела
искусств по музейному строительству. Как отмечается в архивном документе,
“в то же время она продолжала вести лекционную и преподавательскую работу
в вечерних школах для взрослых, в музыкальных школах и кружках, читая
курс по истории литературы и русской общественности и лекционный курс
по устному русскому народному творчеству”.
Будучи с октября 1919 по декабрь 1920 года инструктором музейной секции
при подотделе искусств, Тэя Брахман занималась “работой по инвентаризации
и классификации коллекций Художественно-археологического Губмузея и музея
Федоровича”.
…Интенсивная и разнообразная общественная деятельность Тэи Брахман в Витебске
заканчивается в конце декабря 1920 г. с ее отъездом “в Москву в распоряжение
Наркомпроса”.
В эти же годы, а конкретнее, в 1918 году, Марк Шагал назначается Уполномоченным
по делам искусств в Витебске; в его подчинении находятся музеи, художественное
образование и театр.
А в 1920 году Марк Шагал уезжает в Москву. Сначала он... Затем она...
Может быть, это только очередное хронологическое совпадение в биографиях
Марка и Тэи, но как на него не обратить внимание.
В Москве Тэя пробыла недолго. Может, потому что и Марк там прожил недолго
– всего два года. Художник уезжает сначала в Каунас, потом был Берлин,
Париж. А Тэя снова приезжает в Петербург.
“К тридцати годам толпа ее поклонников рассеялась, но один пересидел всех,
и она вышла за него замуж. Это был человек совсем иного круга, Григорий
Захарович Гурвич, до революции скромный банковский служащий, который в
годы нэпа развернулся в коммерсанта, – это строки из писем Сельмы Брахман.
– Он имел огромную квартиру на Караванной улице, потом заселенную разными
жильцами, в том числе семьей старшего брата Тэи – Бориса. Так что Тэя
с дочкой Гильдой осталась в двух смежных комнатах. Григорий Захарович
постоянно разъезжал по каким-то коммерческим делам, посылал жене дорогую
инкрустированную мебель красного дерева и разные раритеты, а она часто
сидела без куска хлеба”.
Дочка Тэи была больна туберкулезом брюшины. Да и внешне была далеко не
привлекательной, страдала косоглазием. Тэя вообразила, что у девочки музыкальный
талант. Возможно, маме не давали спокойно жить гены, и она считала, что
в их семье все должны быть талантами, людьми творческими, одаренными от
природы. Но, видимо, Бог распорядился по-другому. Тэя заставляла дочку
сутки напролет сидеть за роялем. Она даже не ходила в общую школу. Но
музыкальная карьера Гильды оказалась маминой фантазией. Так тянулось до
самой войны. В 1941 году Тэя с дочкой были эвакуированы в Тюмень.
После снятия блокады семья вернулась в Ленинград. Им дали комнатку в коммуналке
на Петроградской стороне. Тэя преподавала в какой-то пожарной части, Григорий
Захарович болел и вскоре умер. Гильда с трудом устроилась лаборанткой
в какую-то больничную лабораторию. Семья нищенствовала, но Тэя по-прежнему
витала в облаках и ни на что не жаловалась.
После смерти матери Гильда продала книгу о Марке Шагале. Помните, ту самую,
что прислали из Парижа в благодарность за пачку писем, в которых Шагал
писал Тэе о своих чувствах. И на вырученные деньги купила себе зимнее
пальто, которого у нее не было.
Гильда мужественно держалась, честно работала, ее уважали сослуживцы.
…На похоронах Гильды было много народа и много цветов.
…Скудные остатки скарба семьи Брахман-Гурвич разобрали соседи по коммуналке.
Вот такой грустный финал у этой истории...
Аркадий Шульман
В публикации использованы рисунки Марка Шагала
© журнал Мишпоха