ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №14 2004год

Журнал Мишпоха
№ 14 2004 год

Посвящение Лейзера

Наум Цыпис

Как становятся дядьками Замостья? Я был свидетелем одного такого посвящения.
Дядя Лейзер вернулся с войны, где он четыре года пролежал первым номером за игрушечным щитом пулемета “максим”. Вернулся, без шума женился на тете Кларе, у которой мужа убили на той же войне (дядя Петя подытожил: “Война взяла, война дала”). После свадьбы (обычный обед, но с доброй чаркой: были приглашены все жители дома, заходили, поздравляли, выпивали, закусывали и уступали очередь следующим – ничего другого жилплощадь не позволяла) дядя Лейзер надел великоватый ему “пинжак” убитого мужа своей жены и пошел на работу – сколачивать деревянную тару.
Если не знать дядю Лейзера, то можно подумать, что он немой. Десяток-полтора слов в неделю – так позже мы определили его норму.
Расскажу только один случай.
У нас на Замостье была самая бравая пожарная команда в Виннице. Горело часто, и пожарники мчались по первому сигналу. Однажды Яшка Меламуд, которого насильно всем домом наконец помыли у колонки (дело было летом), не зная, на ком сорвать злость, прибежал к пожарной части и заорал:
– Горит! На Стандарке горит! Возле кислородки! Дом тридцать!
Две машины с колокольным звоном рванули из широких ворот. Они подлетели к нашей скамейке, где сидел дядя Лейзер. Пожарники в запарке стали разворачивать шланги и вооружаться баграми.
– Где горит?! – крикнул старший. Дядя Лейзер даже не пошевелился. Подумав, он ответил:
– Нигде.
– Как? Должно гореть! – старого пулеметчика, привыкшего на слово верить командирам, это ввело в сомнение.
– Может быть, завтра?
Так он и разговаривал.
Если не знать дядю Лейзера, у которого на ношеной гимнастерке уже не горят, а тлеют три желтые нашивки за тяжелые ранения (он не дает тете Кларе их обновить), – то можно, конечно, подумать, что бытовавшее в войну и долго-долго после выражение “евреи воевали в Ташкенте” справедливо.
Во время войны я стеснялся себя и всех евреев: мы воюем в Ташкенте, когда весь советский народ под знаменем Ленина и под водительством... Потом отец и три его брата и многие другие евреи, письма от которых и похоронки на которых приходили совсем не из Средней Азии, убедили меня, что это позорное утверждение верно не для каждого моего соплеменника. А потом и дядя Лейзер тоже внес свою долю в мое душевное спокойствие. Ведь быть большим евреем, чем дядя Лейзер, было просто невозможно. Тому, кто увидел его один раз, уже не требовался лейзеровский паспорт. Так нет, к такой внешности он сподобился еще и фамилии Фельдблюм. Наверное, судьба решила: чтобы не оставалось вопросов. Никогда, ни у кого... Да, насчет Ташкента: совсем я успокоился, когда прочел – это уже во взрослом состоянии – в “Правде”, в дни двадцатилетия Победы, что, оказывается, евреи по числу Героев Советского Союза военных лет занимают пятое место в стране.
Согласитесь, не очень приятна даже просто вероятность принадлежать к народу сплошных трусов. Это уже потом я понял (все очень важное поздно понимается – прав Гоголь: мы редко видим конец дороги): нет ничего сплошного – ни коллективизации, ни индустриализации, ни благосостояния, ни справедливости, ни народа, состоящего только из трусов или только из героев.
Дядьки Замостья присматривались к новому мужчине: маленький, усохший, с отсутствующим выражением сморщенного лица (да, первую жену его и детей – немолодым уже пошел воевать дядя Лейзер – убили в Стрижавке немцы, убили не за особые заслуги, а вместе со всеми евреями села только потому, что евреи, и всю Лейзерову родню числом девятнадцать положили там же).
Присмотрелись, значит, дядьки и, я думаю, решили, что ничего, годится. Одно, что не разговоришься с ним. Но сидит после работы со всеми на скамейке, слушает (дядя Петя это очень ценил), когда кивнет, иногда отвернется; нет, ничего, нормальный жилец в доме поселился. Не дядько, но свой. “Хай будет дробненький, невзрачный, но – ко двору. От только проверить не мешает, якый он там был солдат и знает ли ну хотя б отакой важный раздел солдатской жизни, як вещевое имущество, а?”. И дядя Петя при всех спросил однажды дядю Лейзера вроде так себе, вроде и не вопрос, а ерундовина с хреновиной:
– Скажи, а скилькы ремнив дають солдатови при сполнении службы?
Бывший пулеметчик повернул голову – глаза смотрели только прямо,– слегка высунувшись из-за щитка “максима”, глянул на Цымбала. Помолчал, отвернулся и, разлепив губы, без интонации, как из колодца, сказал:
– Поясной, брючный, ружейный и для скатки.
Дядьки посмотрели на дядю Петю, и дядько Мукомол, плюнув на ошманчик цигарки, произнес:
– Як кульбабу здув.
То есть как одуванчик пустил по ветру. Больше вопросов не было.
А тут подоспел очередной День Победы. И решили на совете дядьков выйти к асфальту перед парадным входом в управление железной дороги, где в этот день с утра играет духовой оркестр, надеть награды и потом, после музыки, при параде, помянуть убитых. Собрались у скамейки и уже было пошли, как спохватились, что нету Лейзера. “Ну, тут нашей вины нэма,– сказал дядя Петя, и две медали “За боевые заслуги” блеснули в утреннем солнце.– Он же ж такой дробненький, той Лейзер. Чи вин тут, чи його нема, трэба добре прыглядитыся”.– “Трэба почекаты, – сказал дядько Мукомол, и его орден Красной Звезды, и медали за освобождение Варшавы и Праги красно и бронзово отбили желтый луч. “То, можэ, покы туды-сюды – по чарци?” – спросил дядя Сережа. И “Отечественная” кинула серебряный зайчик с правой стороны его груди на левую, где скупо блеснул профиль вождя в обрамлении выпуклой надписи “За победу над Германией”. Все слегка оживились – слегка потому, что день, в смысле чарки, предстоял нешуточный и был еще весь впереди, – но осуществить порыв не успели: от второго подъезда к скамейке шел дядя Лейзер в старой, почти белой гимнастерке. Каждый шаг его сопровождался тихим серебряным звоном: две “Славы” и две “Отваги”...
Дядьки не проявили эмоций – не принято было. Но с того часа на Замостье в совете старейшин добавился еще один человек – дядя Лейзер. Отличался от остальных только тем, что при решении жизненно важных замостянских вопросов если был “за” – кивал головой, а если “против” – молчал.

Наум Цыпис

Рисунки Натальи Тараскиной

© журнал Мишпоха