Сначала думал – не смогу, не напишу, сил не хватит. Ведь Ее не стало несколько дней назад!... Но человек предполагает…. О ней нельзя не писать…. Скрепя сердце, взялся за перо. Бог поможет!

«Маме, рейд мит мир аф идиш!...»
Об истинном возрасте Мамы – Фаины Ефимовны Караевой-Двилянской – могу лишь догадываться, хотя точно знаю: родилась в 1925 в Бобруйске; а с 1946 года жила в Лиде. Даты сами по себе ни о чем не говорят…
Кажется, жили вместе целую вечность! Тем не менее, для нас – двоих Ее сыновей – нет и не будет никого на свете моложе!... добрее!... прекрасней!...
За всю жизнь Мама ни разу не повысила голос на нас!!! Уже одно это говорит о многом. Кстати, Она отличалась редкостной душевностью, музыкальностью, очень любила петь, обладала замечательным голосом виолончельного тембра. Унаследовала эти качества от своего отца Хаима Караева. Его старший сын Зяма, погибший на фронте в 1941 году, был талантливым флейтистом. Вся большая семья – Яша, Цыля, Роза, Нина – исключительно музыкальная, «голосистая». Внучка Розы Юля подхватила талант Зямы – студентка Московской консерватории, первая флейта в оркестре Владимира Спивакова!
В своем бобруйском детстве Мама, провожая подругу, поступавшую в музыкальную школу, «случайно» тоже поступила в класс виолончели, без ведома отца и мачехи. (Маме было 10 лет, когда умерла ее мать). Но о занятиях музыкой, к которой Мама с детства тянулась, не могло быть и речи. В многодетной семье не было для этого средств, и Ей пришлось оставить школу, не проучившись ни дня…
***
Мама была удивительно красивой. Ее красота, не журнально-рекламная, не крикливая, свидетельствовала о красоте души. Это видно и на фотографиях! Ее чудесная улыбка могла кого хочешь свести с ума. Зачастую, идя вместе по улицам в молодые Мамины годы, я ловил особенные косые взгляды на нее молодых, не очень молодых и очень немолодых мужчин.
Свое женское и человеческое достоинство Она несла всю жизнь на олимпийской высоте. От природы была застенчивой, но и веселой, жизнерадостной, а также необыкновенно серьезной, трудолюбивой, целеустремленной.
***
Мы с братом никогда не перестанем удивляться Ее материнскому подвигу…
Для того чтобы выучить нас, требовалось (кроме всего прочего) многократно покупать дорогостоящие скрипки. Дважды Ею покупалось для меня пианино: в Лиде и Свердловске… Работала парикмахером, сначала в мужском зале, затем в дамском. Наш отец по разным причинам не мог существенно поддерживать семью материально. Скромная и добросовестная по характеру, Мама всегда выполняла и перевыполняла напряженный производственный план в парикмахерской; многие годы Ее фото висело на Доске почета. Однако на заработанные там деньги мы бы далеко не уехали. Мама каторжно трудилась на дому: делала химические завивки, плела косы на станке, что смастерил отец. А в свободные минуты (умываясь, собираясь выйти во двор отдохнуть) пела для себя, да так, что соседи останавливались под окнами, заслушивались.
Когда Михаил или я, будучи студентами, занимались во время летних каникул на своих инструментах, Мама ходила по комнатам на цыпочках (заставляя отца делать то же самое!), с благоговением слушала нас, беззаветно в нас верила…
***
Где-то в мерцающе-тревожной глубине памяти, на самом дне, вижу эту промозглую крошечную комнату в невзрачном одноэтажном доме с покосившимися ставнями, дырявой крышей, неровно покрытой ошметьями ржавого толя, и прогнившими от вечной сырости полом и потолком. Возле входной двери белеет объемистая почти остывшая печь с открытой чугунной заслонкой. Рдеющие в печи угли слабо освещают часть комнаты. Контуры предметов размыты сгустками блуждающего мрака. В углу угадываются очертания большой железной кровати и детской колыбели – качалки. Проснувшись среди ночи, заплакал больной ребенок. Ему всего несколько месяцев от рождения. Послышалось его учащенное хриплое дыхание. У ребенка выгнулась спина, глаза закатились. Над ним склонилась молодая худенькая Женщина с большими темными глазами, полными горя. Старший четырехлетний сын, сладко причмокивая во сне губами и натянув одеяло на голову, повернулся на другой бок лицом к стене … Минувшим вечером сюда заходила соседка, помогала советами. Перед уходом со вздохом сказала: «Бог дал, Бог и возьмет обратно, когда захочет…».
…Прошел год. Опять зима. Утро. В комнате холодно. На застеленной кровати сидит малыш, укутанный поверх одежды байковым одеялом. Еще не умеет ходить. Его опекает другой малыш, лет пяти, одетый в пальтишко, на ногах валенки. Открывается дверь и вслед за облаками морозного пара в комнату входит та же Женщина, но теперь страдающая радикулитом. Принесла из сарая охапку дров и занялась растопкой печки. Затем поднялась по коридорной лестнице на чердак развесить выстиранное белье. Через минуту упала с двухметровой высоты в коридор сквозь проломившийся потолок. Хорошо еще, что была в зимнем ватном пальто и валенках. Падение обострило радикулит, приковав к постели на несколько дней. Сынишка помогал, как мог: кипятил воду в чайнике, поддерживал огонь дровами….
Я не помню, естественно, всего этого. Но рассказы Мамы сформировали в моем представлении столь явственную картину, что ничуть не сомневаюсь: именно так все и было. Отец, безвинно репрессированный, осужденный на десять лет, находился за тысячи километров от нас в заполярном Салехарде. В то далекое страшное время Мама не знала, что до возвращения мужа осталось всего два-три года. Он был освобожден досрочно (впоследствии реабилитирован) вскоре после смерти Сталина…
Наш дом стоял в центре довольно короткой улицы Фабричной. В нем жили четыре семьи – две со стороны улицы и две, в том числе наша, со стороны двора. В узкий общий коридорчик с небольшой кладовкой вело высокое крыльцо. С внутренней стороны входная дверь запиралась на огромный железный крюк, длина которого, пожалуй, равнялась моему росту. Я раскачивался на нем, как на качелях. Его скрежет слышался в самых отдаленных уголках дома. Однажды этот скрежет и грохот сыграл необычную, важную роль. Мне было тогда года два, полагаюсь всецело на память брата. Мы с ним были дома одни поздним вечером. Мама задержалась на работе. Вдруг сильно застучали в окно. Раздался Мамин крик. Она звала Мишу. Испуганный брат метнулся в коридор и открыл входную дверь. Тяжеленный крюк гулко громыхнул в вечерней тишине двора. В комнату вбежала рыдающая Мама…
А случилось вот что. Когда она шла с работы, неся в сумочке свою зарплату, на нее из темноты неожиданно напал какой-то пьяный мужчина. Наш двор был уже рядом. Мама побежала. Неизвестный – вдогонку. Около дома он вцепился в сумочку, но Мама не отпускала. На мгновение ей удалось вырваться, и Она постучала в окно. Когда Михаил нашумел в сенях железным крюком, незнакомец скрылся…
***
– Мама, ты старенькая?
– Нет, сыночек.
– Значит, ты новенькая?...
Придя домой из младшей группы детского сада, демонстрирую Маме новую песню:
Мы под дождем не заплачем,
И пусть моросит с высоты.
Мы через лужицы скачем
И раскрываем зонты!...
Распевая песенку, лихо перепрыгиваю через воображаемую лужицу и раскрываю воображаемый зонт. Вместо слова «лужицы» у меня получается «дюдицы». Мама весело смеется….
Вечерами, когда Мама приходит с работы, я первым делом заглядываю в Ее сумку.
– Мамочка зотоляя, что ты мне купила?...
У нас была радиола, на которой часто крутились грампластинки с популярными эстрадными песнями. Потом появился патефон. С его появлением связано в моей памяти звучание гавайской гитары, только что вошедшей в моду. Мама очень любила эту грампластинку. Песни постоянно слушали и по радио. Мама радовалась, когда звучали голоса Клавдии Шульженко, Леонида Утесова, Рашида Бейбутова, Лолиты Торрес… Слушали не только песни. Во время трансляции популярной классической музыки радио никогда не выключали.
В 1956 году в Лиде открылась музыкальная школа. Мама, не задумываясь, повела туда Михаила, еще не зная, на каком инструменте он будет учиться играть. В приемной комиссии, оценившей тонкий музыкальный слух брата, посоветовали учить его игре на скрипке. Через три года в класс того же педагога поступил и я. На вступительном экзамене требовалось спеть какую-нибудь песню. Мама предложила мне известную украинскую песню “Реве та стогне Днипр широки”. Я знал ее, но смысл слов не доходил до меня. Первые два слова сливались в одно непонятное, пугающее слово “реветастогне”. (А родители, между прочим, частенько говорили меж собою на идиш). Я наотрез отказался и заявил, что не буду петь в школе еврейскую (?!) песню. Мама от души смеялась…
***
Однажды Мама случайно узнала, что неподалеку от Лиды, в литовском курортном городе Друскининкай отдыхает профессор скрипач из Уральской консерватории. Мама поехала к нему с Михаилом – учащимся третьего курса Гродненского музпедучилища. Профессор Н. А. Шварц сыграл важную роль в музыкальной судьбе моего брата, а позднее – и в моей.
***
…Когда приезжал в Лиду (обычно на пару недель в августе), мы с мамой почти ежедневно гуляли по городу. Давняя традиция. Когда-то бродили часами, беседуя; забредали даже в лес, что за курганом. В мои последние приезды, конечно, мама так далеко и долго ходить не могла. Минут двадцать кружили по прилегающим к дому улочкам… Во время прогулок, естественно, вспоминали нашу семейную жизнь. В каждой семье всегда есть, что вспомнить. Я уже давно знаю наизусть любимые мамины воспоминания…
Вот идем не спеша, к примеру, по улице Чапаева.
– Знаешь, Аркадий, – говорила вдруг мама, – я часто вспоминаю, как ты прислал из Ленинграда телеграмму о защите диссертации…2 Может быть, я уже рассказывала об этом. Не помню.
– Раз пятьдесят, наверное, – улыбался я.
Мама тоже улыбалась, не без смущения. Но уже не могла остановиться и с удовольствием продолжала.
– Я тогда была на седьмом небе от радости. Иду по улице, кажется, на работу, уже не помню точно. В кармане твоя телеграмма. Так у меня хорошо на душе! Смотрю, навстречу идет наш директор горбыткомбината. Он очень хороший человек, такой культурный, вежливый, ко мне всегда очень хорошо относился, уважал меня. Ну вот, поздоровались мы, я называю его по имени-отчеству и говорю: “Вы знаете, Иван Трофимович, у меня большая радость. Хочу с вами поделиться”. Он так заинтересованно ответил: “Да, Фаина Ефимовна, слушаю вас”. А я говорю: “Мой сын защитил диссертацию в Ленинграде. Телеграмму прислал”. Ты бы видел, сыночек, как он обрадовался! Поздравил меня, взял телеграмму и внимательно прочитал. Потом сказал: “Я очень рад за вас. Когда дети воспитываются в больших трудностях, вот как в вашей семье, они многого достигают. А мой сын не хочет ни учиться, ни работать…”.
Я терпеливо слушал, не перебивая, с чувством такта, но без интереса. Мамин рассказ не казался мне каким-то особенным. К тому же, я столько раз его слышал…
Но однажды этот эпизод вспомнился с необыкновенною остротой и силой. Была середина марта, начиналась весна 2003 года. Кажется, был первый по-настоящему теплый день после зимней стужи. Уже полтора года я не был в Лиде. Собирался снова съездить в августе, о чем сказал маме по телефону. Гуляя тем весенним воскресным днем в стэмфордском парке, заполненном взрослыми и детьми, я вдруг подумал о своих прогулках с мамой; о том, что в недалеком уже августе мы с нею вновь увидимся. Тут-то и припомнился мамин рассказ о моей телеграмме. И я дал себе слово, что когда мама скажет: “…Может быть, я уже рассказывала тебе об этом…”, отвечу не так, как отвечал прежде. Скажу: “Возможно, но я не помню. Расскажи, пожалуйста”. И мама начнет:
“Я тогда была на седьмом небе от радости. Иду на работу. В кармане твоя телеграмма. Так у меня хорошо на душе!...”.
***
Мама посвятила нам всю свою жизнь без остатка. Гордилась нами – своими детьми. Жила этим. Слава богу, нам с братом удавалось скрашивать Ее последние годы, быть может, в чем-то самые трудные. Помимо того, что оставалось все меньше и меньше сил, после смерти мужа в 1994 году Ей приходилось в течение десяти лет сражаться с одиночеством, с мучительным житейским однообразием. Мама по состоянию здоровья не могла смотреть телевизор, читать, совершать большие прогулки, вести оживленные беседы. Я жил в других городах. (Храню сотни Ее писем). В 1996 году пришлось уехать со своей семьей в Соединенные Штаты. А Михаил, хоть и оставался в Лиде, был всегда очень занят. В самом деле: заведующий струнным отделением музучилища, художественный руководитель ансамбля «Шалом», часто гастролирующего; один из руководителей лидской еврейской общины. И все же … и все же… Брат использовал каждую возможность навестить Маму, поговорить, приносил продукты. Раз в неделю приводил Ее в общину на шабат, где Она пользовалась всеобщим уважением, почитанием, зажигала свечи. Я систематически звонил и писал Маме из Америки. За восемь лет приезжал в Лиду пять раз. То были незабываемые праздники. Мама просто расцветала в те дни. И часто повторяла:
– Миша добился такого успеха! И ты, Аркадий, тоже! Миша на такой высоте! У него такой авторитет!... У него так звучит скрипка! Он так хорошо поет!..
Она улыбалась своею неувядающей улыбкой, когда я напоминал о сказанных мною в детстве словах:
– Мама, наш Миша будет большим человеком!
Напророчил!
Мама часто просила почитать Ей мои стихи, особенно вот эти, из цикла «Запахи детства».
Осень зрелая…
Воздух упрямо
Ароматов сгущает букет.
Вновь прислала мне милая мама,
Свой, по почте, фруктовый привет.
Чудный запах плодов желто-белых
Вдруг пронзительно душу согрел;
Запах яблок антоновских спелых
Мне напомнить о многом сумел…
…Вижу маленький дворик и садик
В разноцветной опавшей листве,
Как под яблоней мальчик Аркадик
Собирает плоды на траве.
На легчайших невидимых лапах,
Вездесущий, бушует вокруг
Спелых яблок антоновских запах –
Обезумевшей осени друг…
От него никуда мне не деться,
Не напиться им досыта, нет.
Шли же, шли бесконечно мне, детство,
Ароматно-тревожный привет!
Маме было бы 80 лет 4 декабря 2005 года. Собирались приехать всем семейством из Америки на юбилей. Ей так хотелось увидеть своих повзрослевших внуков. Увы! Из медицинской справки узнали: сердце полностью выработано…
Мама неоднократно говорила мне в последние годы:
– Знаешь, сынок, раньше я не верила в Бога. Может, Он и есть, но я не верила так уж сильно. А теперь верю. Вот, когда мне надо, например, пришить пуговицу и не попадаю ниткой в иголку, я говорю: “Боженька, ну, помоги мне!”. И Он помогает! Или прошу у Бога, чтобы помог моим деткам. И Он помогает! Одна моя знакомая сказала: “Просите у Бога. Вы у Него заслужили. Он вам поможет!”. Да, теперь я в Него верю!...
Аркадий ДВИЛЯНСКИЙ