К 80-летию со дня рождения!

Не первый раз перечитываю книги Наума Сандомирского и всё более убеждаюсь в необычайном таланте писателя, в неповторимости, новизне его творческой манеры. Начинал он с журналистской работы, ранние публикации появились в республиканской периодике уже с 1968 года. Книга очерков «Люди, время, жизнь», сборник стихов «С верой, надеждой, любовью», которые обозначили духовную доминанту, широту тематической проблематики, умение автора видеть, понимать людей, время, жизнь.

 

Позднее это развивается, обогащается в книгах, с постоянной периодичностью выходивших с середины 90-х годов. Конечно, в работе журналиста, многолетнего редактора Глусской районной газеты, командировках, поездках, встречах, наблюдениях, раздумьях накапливалось много интересного, разнообразного материала, на основе которого и строились сюжеты книг с интригующими названиями: «Местечко – 2» (1996 г.), «Тональность: соль – минор» (1997 г.), «Что сказал бы Фрейд?» (1999 г.), «Отложенный портрет» (2000 г.), «А жизнь всё тот же анекдот» (2002 г.), «Посмеёмся, друг мой Кеплер» (2005 г.), «Грустный клоун» (2010 г.), «Казанова и горячее мороженое» (2012 г.), «Ковбой, который не стрелял» (2014 г.)

В творчестве Наума Сандомирского получил развитие сложный жанр, который родился от союза способного, наблюдательного человека и жизненных обстоятельств. Автор обладает лёгкостью, красотой слова, чувством юмора, краткостью в передаче событий, несмотря на то, что он пишет: прозу, портреты, двустишья, строфы, этюды, воспоминания, создаёт книги анекдотов, миниатюр, афоризмов, записывает случайные реплики, иронические размышления, или целый том прекрасных стихов, который скромно называет «Упражнения в стихосложении». И главное, следует принципам профессии, объясняясь в любви «госпоже журналистике», которая в его случае «плавно перешла в образ жизни», где важны свежесть восприятия, радость открытия, сладость воплощения с одновременным трепетом души, обаяние мысли, глубокого смысла в словах, заинтересованный диалог не столько с самим собой, сколько с людьми. Стремится быть искренним, убедительным, неравнодушным – не забывать о непреходящих нравственных ценностях: добре, сострадании, благодати и милосердии, взаимной ответственности между родителями и детьми…

Духу этой творческой стилистики Наум Сандомирский следует в своих книгах, начиная, конечно же, с произведений о детстве, юности в родном Глуске, где живёт всю жизнь. «Местечко – 2, или ностальгическое соло на пишущей машинке» было спровоцировано, по словам автора, Сергеем Граховским, знаменитым земляком, поэтом (с которым его связывала давняя дружба), написавшем повесть о Глуске «Мястэчка… Мястэчка…»

Стоит большой любви этот тихий уютный городок на берегу Птичи, где раньше жили более пяти тысяч евреев и многие белорусы-полешуки. Вылилась эта любовь у Наума Сандомирского к «единственному и неповторимому городочку», проигнорированному большинством географических карт, в замечательный белорусско-еврейский «коктейль», замешанный на воспоминаниях о дружном и долгом сосуществовании двух наций…

Это был своего рода двуязычный местечковый Монреаль, где вместо англо-французского слух услаждал белорусско-еврейский язык, а исконные полешуки охотно «косили» под сынов Израиля, ничуть не опасаясь казаться смешными…

Вот и стало родное местечко, его прошлое, настоящее, а главным образом люди, которые здесь жили и живут, добрые, интересные, талантливые – постоянным источником творчества писателя. Невозможно передать дух этого повествования, его юмор, прекрасный русский язык, насыщенный, ироничный, весёлые и грустные моменты жизни действующих лиц, их школьные годы, описания домов, улиц, реки Птичь, леса, где было столько грибов, ягод. Всё это окружало автора, запало в душу с детства. Особенно впечатляет объективно сдержанная и одновременно трогательная новелла «Твой отец и друг» о Борисе (Бенционе) Сандомирском, который был своим сыновьям не только отцом, но и другом, и другом школьных товарищей Наума. Из неё становится понятно, откуда, из каких источников пошли, раскрылись, усовершенствовались гуманитарные наклонности, талант писателя.

Невозможно не вспомнить некоторые моменты из биографии Бориса Сандомирского. Окончил Московское театральное училище (был учеником гениального Михоэлса, погибшего в Минске, как теперь известно, не от дорожного, а «политического» чекистского происшествия). Работал в Одесском театре, во время войны – на фронте, ранен, имел награды. После войны семья переехала в Глуск, где жили родители Бориса. Работал директором Дома культуры, организовал Народный театр и хоть отчасти реализовал так и не угасшую любовь к театру. Он был красивым внутренне и внешне, прекрасно пел, читал стихи, чувствовал красоту художественного слова. Наум считает, что у каждого человека должна быть своя определённая доминанта, «у отца было потрясающее чувство юмора» и он до сих пор жалеет, что не записывал за отцом  его высказывания, шутки, анекдоты, «получилась бы неплохая книга юмора…» К сожалению, Борис Сандомирский рано умер (в 64 года) и Наум в его память часто организовывал поэтические встречи, куда приходили многие глусчане, чтобы вспомнить этого интеллигентного, мягкого, светлого человека.

Композиционно «Местечко – 2» поделено на небольшие разделы, часто с ироничными, уточняющими каждый следующий рассказ названиями. И написаны они с такой же теплотой, как и раздел о Борисе Сандомирском. А какие красочные картины природы! «Реченька – речка, красавица – речка» для автора «не просто географический объект, а родственница. Что-то вроде двоюродной сестры…» Раздел читается, как вдохновенная поэма, где не только восхищение, любование красотой природы, но и тревога за неразумные деяния человека, бездумно нарушающего эту красоту. Перечитывая страницы «Местечка – 2», будто вместе с автором идя по его страницам – улицам, встречаясь с людьми, ощущаешь за короткими рассказами неисчерпаемое богатство жизненного материала, чувствуешь, что книга не вмещает всех воспоминаний автора и жаль ему отбрасывать эти «периферийные заготовки», «камешки на ладони» (В. Солоухин). Дополняет её «Соло на пишущей машинке» – короткие одно-двухстрочные, в стиле житейских афоризмов фразы – мысли философского подтекста, а то и разные истории, смешные случаи местечковой жизни, которые не устаёшь перечитывать и запоминать.

Своеобразным продолжением «Местечка – 2» является книга «Отложенный портрет», где автор рассказывает о своих знаменитых земляках, «с высоким процентом самореализации». Здесь он как бы дополняет свои же первоначальные зарисовки о них, начатые в книгах «Люди, время, жизнь» и в «Местечке – 2», пытаясь понять, что же это за такой феномен г.п. Глуск, столь богатый на талантливых людей? Он не даёт их многословных биографий, подробных описаний деятельности и творчества, а говорит главным образом о нравственных уроках, основной сущности достижений своих героев, которые будут для читателя интересны и поучительны. Писатель убеждён, что полный портрет «Никогда не может быть закончен, а только отложен». Все неординарные талантливые люди не поддаются однозначной оценке, придут новые, молодые писатели, художники и создадут свои портреты, используя уже написанное.

Наум Сандомирский приводит свои варианты исследования глусских корней предков Максима Богдановича, Альгерда Обуховича, Аркадия Мартиновича, не говоря уже отех, кто родился в Глуске – писатель Сергей Граховский, братья Бобрики – Янка – известный поэт и Николай – заслуженный врач БССР, художники Геннадий Сурма, Слава Захаринский (репродукции – фотографии его картин приводятся в «Местечке – 2»), Владимир Довшевич, учёные – Юрий Петреня, Ян Райхман, композитор Валерий Иванов, известные во всей республике талантливые врачи – Игорь Гришин, Лев Матузов, Владимир Тисиневич, Борис Тумилович, спортсмен – чемпион Владимир Гольдин, Антонина Янковская – заслуженная учительница БССР и многие другие талантливые глусчане.

Невозможно не вспомнить здесь колоритную фигуру, легенду местечка, юриста Арона Райхмана, который руководствовался мудростью, следуя букве закона, «плюс потрясающее чувство юмора, самоиронии, умение видеть вещи такими, какие они есть на самом деле». Но ещё интереснее читать о сыне Арона – Яне Райхмане, который стал доктором технических наук, лауреатом Государственной премии СССР, создателем оборудования для микроэлектроники и первого в Белоруссии научно-производственного объединения «Планар» – конструкторского бюро точного электронного машиностроения, которое назвали самым крупным бриллиантом в короне советской электроники.

Но всё это только штрихи к портретам отца и сына Райхманов, вся новелла, как и другие, написана автором живо, ярко, с чувством гордости за своих земляков, как и варианты воспоминаний о творчестве С.И. Граховского, где его, прежде всего, интересуют нравственные уроки поэта и человека. «А Сергей Иванович Граховский! Сгусток обострённой совести, порядочности, гуманности, таланта. Какая искренность, полное отсутствие позы, как легко с ним общаться. Никакой точно выверенной дистанции – дескать, вот здесь я, известный поэт, а здесь ты, собеседник – нечто второстепенное, незначительное. Совсем иная система координат и удивительная доброжелательность по отношению к тем, с кем разговаривает, о ком рассказывает. Каждый такой рассказ – яркий образец устного творчества. Своеобразный этюд доброты, новелла человечности! И всё это не фразы, не реверансы в адрес маститого литератора, лауреата Государственной премии, кавалера ордена Франциск Скорины, почётно гражданина Глуска…»

Кстати сказать, Наум Сандомирский был действенным участником создания памятника С. И. Граховскому в Глуске и присвоения его имени первой школе г.п. Глуска. На этих мероприятиях побывали многие писатели, семья Граховского: дочь Татьяна, внук Андрей, жена Валентина Михайловна. Её Сергей Иванович называл «моя декабристка». Она действительно повторила подвиг жён декабристов, бесстрашно поехав вслед за мужем, который отбыв 10 лет Гулага и вернувшись в Беларусь, был повторно, как и многие выжившие «враги народа», осуждён на вечное поселение в Сибирь.

Можно много говорить о Сергее Граховском, но как ещё раз не сказать о Славе Захаринском… Член Союза художников, автор серии картин с неповторимо-своеобразной манерой письма («ХХ век», «Авария», «Мой друг Феллини», «Крысы»), профессор Европейской академии художеств. Его работы известны в частных коллекциях США, Греции, Германии, Италии, Израиля, России, Турции, чью мастерскую, выставки посещали министры, послы, многие творческие люди… Издан красочный альбом, на обложке – яркий, красивый, вдохновенный образ – портрет Славы. Жизненные орбиты всех героев «прямо или косвенно вертятся вокруг местечка с коротким как выстрел названием Глуск…», портрет которого, «не исторически детализированный и подробный» автор даёт после коротких эмоциональных новелл о людях, дополняя их фотографиями, маленькими фотоновеллами о местечке и лирическими отступлениями (раздел «Нет, я не Байрон, я другой…»)

Палитра жизни

                         Порой мне кажется, что есть у жизни цвет.

                         С рожденья мягкий, а с годами – гуще

                          Пускай не врут: людей бесцветных нет

                          У каждого свой цвет ему присущий.

                          Бывает цвет удачи и любви,

                          Который нам и радостней и слаще.

                          Есть цвет вражды с оттенками крови,

                          Надежды цвет зовущий и манящий.

                          Свой цвет, как крест, пожизненно несёшь.

                          Не отвертеться, даже если хитрый…

                          Бессильны деньги, связи, лесть и ложь

                          И счастлив тот, кто писан всей палитрой.  

Палитра портретов глусчан была бы неполной, не обратись Наум к воспоминаниям об ушедших в мир иной землякам. В книге «Грустный клоун» он погружается в «еврейскую местечковую атмосферу, надеясь, что его повествование станет весёлым и добрым», и хоть кому-нибудь будет интересным. Как и в предыдущих книгах, он избегает анкетных данных и это не только воспоминания автора, а его глубокие раздумья о жизни и смерти, которые никого не могут оставить равнодушным, поскольку проверенные общечеловеческой моралью нравственные ценности примеряешь к своему существованию. От страниц книги невозможно оторваться, перечитываешь их по нескольку раз – потому что об ушедших писатель говорит, как о живых. Ведя своеобразный репортаж со старого местечкового еврейского кладбища, автор на условной машине времени, переходя от памятника к памятнику, рассказывает, вспоминает самые разные моменты, случаи, особенности еврейского быта, характеры, описывает их внешность, фигуры, домашнюю нехитрую обстановку, какую живность держали, что готовили, какие дома строили «явно не по проекту Корбюзье».

Все короткие разделы «Грустного клоуна» – это человеческие судьбы, которые свидетельствуют, как евреи воевали, что сеяли, где работали, какими отличными были профессионалами. Снова и снова вспоминает автор Арона Мееровича Райхмана, как будто и не умирал «эдакий местный Плевако и Кони в одном лице, с его неиссякаемым юмором, множеством смешных эпизодов и высказываний. Он имел авторитет заслуженного адвоката. На него шли как на спектакль…» А образ Моисея Урицкого – бесстрашного партизанского разведчика, инструктора-подрывника, а после войны толкового, разумного хозяйственника, как живой встаёт со своими «ораторскими возможностями. Увы, Цицероном Моисей Миронович не был…» Это надо читать – с каким мастерством автор передаёт речь своих героев, будто слышишь характерные еврейские интонации, слова, выражения, фразы, освещённые, к месту и времени, примерами, цитатами из Э. Багрицкого, М. Пруста, Бернарда Шоу, Шекспира, Льва Толстого, Герцена, Гёте, Гоголя, А. Платонова, Ю. Олеши и многих других. Передаются «маршруты души» бывших жителей Глуска, выдержки из книги С. Кустановича «Глуск, боль моя» (воспоминания уехавших евреев). И всё это с юмором, иронией и, в то же время, светлой грустью. Подумать только, «музыка каких фамилий ушла из наших мест. Все эти Юделевичи, Тевелевичи, Изралевичи, Мордуховичи, Вульфовны, Нохимовны… Они ведь для меня (и не только для меня) как Атлантида, канувшая в океанских водах. Только в отличие от той, мифической, некогда такая реальная. Это как фантомная боль: евреев в Глуске уже нет, а они у меня всё ещё болят…» Как болят те, «кому фашисты устроили Холокост на трагически известной в Глуске Мыслочанской горе – где расстреляно более двух тысяч евреев. Здесь установлен памятник. Фамилии, имена, отчества навечно запечатлённые на камне, в мраморе и граните. При взгляде на них губы не раз шёптали знаменитое ахматовское «в то время я гостила на земле…», или строки Фета «но если жизнь базар крикливый Бога, то только смерть его бессмертный храм…» Идя по кладбищу, удивляясь его тишине и спокойствию автор рассказывает «про то, как жили эти люди до того, как ожидаемо присоединились к большинству, став частью миллионы лет вращающегося колумбария…»

«Люди не исчезают безвозвратно даже тогда, когда умерли. Память о них как парус, надувающийся от этих воспоминаний». Герои книги «Грустный клоун» – самые обыкновенные, но так как о них рассказал Наум в своей книге, они запоминаются живыми и неповторимыми в своей индивидуальности и обаянии. И всё же грустные ноты звучат об ушедших, о бесценных быстротекущих днях жизни. «Я себя чувствовал эдаким грустным клоуном, чуть ли не великим магом цирковой арены Владимиром Енгибаровым, человеком, который как никто другой, умел смешить своей горечью и печалью. Той пушкинской печалью, которая светла. Ведь всё-таки сколько весёлого, смешного, приятно будоражащего в этой трагикомической пьесе под названием жизнь. Этими своими книгами Наум Сандомирский создал памятник родному Глуску, жившим и живущим в нём людям. Их портреты написаны яркой и красочной палитрой, где преобладает  духовная доминанта, подсвеченная добрым, светлым юмором автора.

 «Тональность: соль – минор», «Что сказал бы Фрейд?...», «Казанова и горячее мороженое», куда вошли многие материалы, опубликованные в республиканской периодике и за которые Наум Сандомирский получил профессиональную премию Союза журналистов Беларуси «Золотое перо». Это живая реакция на живые события, запечатлённая в жанре афоризмов, миниатюр, коротких рассказов, из которых читателю становится понятно, что человек для автора не слепая сумма каких-то качеств или внешности, что он увидел или услышал, а прежде всего, что подумал по поводу, как душевно, интеллектуально переработал, в какой эмоциональной юмористической, ироничной окраске написал.

Особенно привлекает в его книгах открытая авторская позиция, попытка понять сущность своих впечатлений, мыслей от встреч с людьми и их жизненными взглядами, поступками и сделать соответствующие выводы, как это видно из новелл «Казанова и горячее мороженое» и «Что сказал бы Фрейд?», давшие названия целым книгам. Во вступлениях к каждой из них автор даёт краткие пояснения как, из чего она собралась, написалась, высказывает особую благодарность за доброжелательные отзывы о журналистских статьях прочитанных С.И. Граховским, Ф.М. Янковским и рекомендовавшим издать их книгами. В немалой степени на творчество Наума Сандомирского повлияли и миниатюры Я. Брыля («Жменя сонечных праменяў»), мастерство его формы в малом жанре.

Конечно же, Наум Сандомирский всегда и везде остаётся верным своей профессии газетчика, смотрит на мир и людей как на «возможных героев своих завтрашних материалов». Сравниваешь, вспоминаешь, анализируешь, делаешь выводы… Не столько необходимость, сколько привычка всё объять, разложить по полочкам памяти занеся в «приходную книгу сознания и опыта». К этим особенностям его творческой манеры относится и феноменальная память, начитанность, знание истории литературы, умение к месту и времени в своих книгах называть имена и цитаты из всемирной истории и литературы. Свидетельство этому все его книги, особенно «Посмеёмся, друг мой Кеплер», или «Модель для исторической сборки». Уже  с первых страниц этой «Модели» начинаешь ощущать доказательную правоту автора, буквально во всём соглашаться с его выводами, характеристикой официальной трактовки советской эпохи и её современной интерпретации, «биографической» реставрацией. Вот уж действительно по Пушкину получается: «Но краски чуждые с летами спадают ветхой чешуёй». Однажды, как замечает автор, «осознав для себя многое из этого (он даёт трактовку не только советских событий, но и всемирной истории), вдруг ощутил: имею право навести в своих мозгах, своей душе хоть какой-то исторический порядок, с учётом коррективов, написанных на её сегодняшних полях, заново увиденного, осмысленного, прочитанного… Но обязательно с прямыми или подспудными аналогиями, параллелями, возможностью сравнить…»

Для автора «гораздо забавнее реальная история, хотя жестокие забавы дерущихся панов нередко оборачивались кровью и трещанием чубов у холопов. Вот и пытаюсь написать свой вариант забавной истории,  которая не так уж часто чему-нибудь учит. Своего рода хоть и иронический, но далеко не равнодушный взгляд дилетанта, абсолютно искрений в желании хоть что-то понять и в чём-то разобраться».

И надо заметить – в отличие от многих официальных историков, пишущих по принципу «чего изволите» (произвольно назначая героев и негодяев), в одно, двухстраничных рассказах Наума Сандомирского столько неприкрытой правды, сарказма, иронии, настоящих исторических деталей, интересных эпизодов, что они захватывают, удивляют, поражают точностью оценок, богатством мыслей. Читатель (если он вчитается в текст «Исторической сборки») может вместе с великим Галилеем посмеяться над глупостью людской, которой всегда хватало в человеческой истории, особенно когда там появлялись всякие «Калигулы, Валтасары, Нероны, Ироды, Грозные и иже с ними». Сколько имён, событий, периодов, самых разнообразных, пристойных, глупых, злых случаев, поступков в деятельности королей, императоров, царей, вельмож, генсеков, военачальников, которые во время сражений брали не разумной тактикой, а количеством солдат, чтобы «через десятилетия, вытирая сентиментальные слёзы задушевно спеть в компании «мы за ценой не постоим». Мудрость правителя не только в том, чтобы не подвести к трагической черте… Этот вывод истории автор повторяет в коротких рассказах книг с говорящими названиями («Ностальгия по Трояну», «Что могут короли», «Форточка в Европу», «Недетская считалочка 37-го»), взывая к современным событиям: «делайте выводы, господа короли, премьер-министры, канцлеры, президенты, лидеры всевозможных партий… История не сливная яма событий, происшествий, фактов, интриг и интрижек. Она ещё и серьёзный повод, чтобы анализировать, думать, а главное не повторять ошибок…»

Вся сущность «Модели для исторической сборки», не в том чтобы широко показать исторические периоды того или иного государства, а дать один краткий эпизод, факт, случай из царствования, поведения, характера, к примеру Екатерины II, Петра I, Тамерлана, Сперанского, Николая II, Ленина, Сталина, Людовика XVI, Наполеона и многих других деятелей, чтобы ярче подсветить события дня сегодняшнего.

Автор ставит множество вопросов: почему история допускает сегодня две взаимоисключающие характеристики адмирала Колчака, или по какому принципу присваивались имена – к примеру, кондитерская фабрика имени Крупской, колхоз имени Суворова или Чапаева, водка «Тютчев», выпущенная к 200-летию поэта – экспромт разбавленный бескультурьем… Почему элитное Московское высшее техническое училище носит имя ветеринара Баумана? Или классические советские цитаты: «Профсоюзы – школа коммунизма», или не более, чем окаменевшая глупость – «Человек рождён для счастья, как птица для полёта» и многие другие.

Можно бесконечно цитировать, приводить примеры истории в такой необычайно интересной писательской интерпретации. Книга «Посмеёмся, друг мой Кеплер» – удачная познавательная попытка авторской модели исторической сборки. Автор по его признанию «просто писал о том, что давно «зацепило», о чём много думалось. И даже в наиболее резких местах нет ни малейшей попытки диссиденствовать, а тем более злорадствовать. «Не мой жанр…» Тут скорее некрасовское «Тот, кто любит без боли и гнева, тот не любит Отчизны своей».  Сия скромная книга – попытка пожившего человека, что-то в этой жизни понять, «переосмыслить как минимум на своём интеллектуальном, душевном уровне…»

На мой читательский взгляд, книга получилась настолько интересной, захватывающей своим историческим объёмом, полнотой бытия Земли и прошедших её путями людей, и надо сказать, что к ней наиболее подходит давно известное – не учитывая правдивое прошлое многое, в который раз, рискуем потерять в настоящем.

В поисках ответов на постоянные, нелёгкие вопросы жизни Наум Сандомирский обращается и в книгах «Жизнь как анекдот», «А жизнь всё тот же анекдот». Объясняясь по поводу «столь неожиданного снижения жанра» автор доказывает, что анекдот не такое уж лёгкое и безобидное творение, особенно в форме содержания, в нём «всё так как было на самом деле», это «вариант передачи бесцензурной информации». В анекдотах «Тоже можно рассказать обо всём: рождении, воспитании, учёбе, любви, службе в армии, семейных и сексуальных отношениях, старости, болезнях, смерти».

Анекдоты Наума Сандомирского – это своеобразные притчи с философским подтекстом, в них всегда соблюдается чувство меры, эстетического такта, что говорит о доскональной изученности природы юмора, происхождении жанра анекдота.

Со школьных лет у него «поочерёдно отмечались» Диккенс, Марк Твен, Генри Джером, Рабле, Гашек, Ликок, Бабель, Зощенко. Но это большая, хотя и приятная работа читать целые тома, но вот анекдот – «быстрое удовольствие». Как не изучить: «Скверный анекдот» Достоевского, «Провинциальные анекдоты» Вампилова, семитомную антологию мирового анекдота, «Историю государства российского, советского в преданиях и анекдотах» Ю. Борева, пушкинские исторические анекдоты, телевизионные программы «Белый попугай» и «Городок», Зигмунда Фрейда «Остроумие и отношение к бессознательному». А знание французского фаблио, восходящее к латинскому фабуло с их грубоватым юмором, латинская фацеция, популярная в эпоху Возрождения? В этой теоретической части своей начитанности Наума интересуют главным образом «Народные корни и по-настоящему литературная основа». В его книгах помещены разные формы анекдота, «и обязательно с посягательством на личностное начало».

Так появляются просто анекдоты, анекдоты-новеллы. Поскольку он считает, что каждый анекдот «это маленькая новелла с каким-то своим замкнутым смыслом», то она должна быть со своим заголовком.

В кратком лаконичном анекдоте, к месту и времени, рассказанном «провинциальным автором» столько юмора, образности, типажности, внутренней содержательной интонации, что сразу чувствуется уровень мастерства в восприятии мира и его разных изображений. У автора, как и у читателя, возникает вопрос – если так тесно переплетается жизнь с анекдотом, то «не случаен ли тот поток многотомных антологий анекдота, тематических и не очень тематических сборников, спецвыпусков, целых газетных полос? Поэтому по-прежнему остаётся актуальным как бы параллельное осмысление бытия: официальное и на уровне фольклора». Анекдоты Наума Сандомирского стимулируют и читателя приобщиться к его смешному миру, призывая в помощники юмор, смех в раздумьях о дне насущном. Смейся! Но не над человеком, а над пошлостью, дурными поступками, вредными привычками, застывшей официальщиной.

Юмор, смех, в понимании автора, не только смех, улыбка, он ещё и то, после чего люди начинают думать.

Выступая на заводе, Горбачёв задаёт вопрос рабочим:

– Как живёте, товарищи?

В ответ дружное:

– Хорошо, товарищ Президент.

– Будете жить ещё лучше – шуткой на шутку отвечает Горбачёв.

Сегодня, как никогда, в этом нестабильном мире, ощущая безвозвратные мгновения бытия, нельзя не согласиться с писателем, который не однажды утверждал: «В нашей жизни очень многое грустно. Но не мрачно же. И когда мы научимся жить по пушкинскому рецепту: «печаль моя светла?…»

В большом сборнике «Ковбой, который не стрелял» (Название перекликается со строфой Вл. Высоцкого «И был один, который не стрелял») Наум Сандомирский – тот самый ковбой, который стреляет меткими словами, продолжает, как и в предыдущих книгах «выяснять взаимоотношения со своим отрезком вечности» через постоянное «неравнодушие, волнение, порыв, азарт, страсть, восторг. И соглашаясь, полемизируя, раздумывая, сам потихонечку ищешь решения, ответы, иногда даже замахиваясь на оценки».

Вот об этом насыщенные, захватывающие разделы «Ковбоя»… «О жизни всерьёз», «С улыбкой, что в общем-то всерьёз» – собрание поэтических афоризмов с главным контрапунктом «Мыслю» и «Существую». Основной раздел всё же – собрание стихов «Однажды Чехову поверив», «Гарики по-глусски». Исходя из общей панорамы творчества Наума Сандомирского следует, что прежде всего поэзия звучит в его прозе, миниатюрах, афоризмах, анекдотах. Стихами, поэтическими строфами, двустишьями, одностишьями, «эпохалками» наполнены все его книги. С детства он пробовал писать свои рифмы, переводить сказки в стихи, позднее зачитывался поэтическими сборниками многих и разных поэтов, «но когда впитываешь Пушкина, Баратынского, Цветаеву, Мандельштама, Пастернака, Бродского и иже с ними – дух захватывает…» Потому то так критически, иронично он относился к своим «упражнениям в стихосложении», пока однажды его поэтическое творчество не поддержал С.И. Граховский, «любимый и почитаемый мною поэт». «Понравились очень Ваши стихи и «строфы». Напрасно Вы их не предлагаете в «столичную» печать. Печатают же столько бездарной чепухи, а они бы украсили каждое издание». Так начинает Наум помещать целый цикл стихов в «Отложенном портрете» под заглавием «Пишу стихи простецкие под маской дневника» всё ещё будто оправдываясь перед читателем за своё пристрастие к стихотворчеству. «Нет, я не Байрон, я другой…» – утверждает Наум и считает свои стихи всего лишь лирическим отступлением к прозаическим текстам. Но такие «лирические отступления» как «Сквозь редеющие кроны», «Экологический пожар», «Ирония», «Сколько раз на радугу глядели», «Импровизация», «Булгаковский мотив» и многие другие говорят о настоящем поэтическом даровании, как и его прекрасные содержательные строфы:

Каждый из нас хоть немного творец

И долю свою не отринешь.

Всевышний начало даёт и конец –

Сам должен обжить середину

***

Не покорись слепой судьбе

Не верь любым пророчествам

Будь верен самому себе

В толпе и одиночестве.

А «Гарики по-глуски» – свободно, непринуждённо написанный цикл четверостиший по образу и подобию книги поэта Игоря Губермана «Иерусалимские Гарики». Как отмечал Наум, «сделал это ещё и потому что всегда боялся чрезмерной серьёзности во всём».

В его «гариках» со всей полнотой развернулась «интонация иронии и самоиронии» и звучал призыв «смейся». Тематика этого цикла стихов полностью соответствует вольному отображению повседневной стороны человеческого бытия, наполнена разными смешными эпизодами, авторскими раздумьями и выводами.

Путь наверх и хлопотен и труден,

Словно это ход араба в Мекку.

Только если выбился ты в люди,

Не забудь остаться человеком.

***

В седле попробуй удержись –

Контрасты от «аминь» до «здравиц».

Чем некрасивей наша жизнь,

Тем больше конкурсов красавиц.

***

Мы живём здесь без затей,

В жанре бестолковости.

Нету нынче новостей,

А одни хреновости.

***

Главный политический клавир

Как сыграть и на каком рояле.

Дикий смысл слов «война за мир»?

Лучше бы уж мирно враждовали.

Можно бесконечно цитировать «Гарики по-глусски» – этот новый для поэзии Наума Сандомирского  жанр четырёхстрочных стихов, полных юмора, сарказма, правдиво и смешно схваченных зарисовок жизни, но их надо читать, перечитывать, запоминать поскольку они неисчерпаемый источник раздумий, мыслей о жизни. Поэт Сандомирский также талантлив как и прозаик, повествователь-юморист. Большой раздел прекрасных стихов, собранных в книге «Ковбой, который не стрелял», свидетельствует, что в его поэзии больше высокого и жизнерадостного, на фоне ироничного светоощущения. Для него стихи всегда «Творенье диалога, горячего рассудка и души». Есть в его стихах полнота собственного поэтического голоса, точность эстетического вкуса, совершенство художественной формы. Он открыто декларирует своё кредо:

Нельзя жить не мысля

И жить не любя.

Того и другого прошу.

Я поровну мир разделил для себя:

Живя в нём, о нём же пишу.

Необычайно привлекают его стихи открытостью выбора:

А выбор мой

Всегда с глаголом «быть»

Всё измеряя градусником сердца,

Спрягаю изнутри глагол «Любить»

Любить свободу, женщину, ребёнка.

За них светло и свято побожись,

Ведь всё порой так призрачно, так тонко

И так хрупка дарованная жизнь.

Необычайно умение автора найти контакт с читателем, достаточно вспомнить несколько отрывков из стихотворений:

Что ты жизнь приравниваешь к мигу

Лучше каждый миг прими за вечность.

***

Нет религии выше, чем честь

Чем достоинство быть человеком.

***

В душе моей сладко запели

Солнца волшебные флейты.

***

Заражаем друг друга виной,

Ну, а надо б добром и любовью.

А сколько поэтом написано стихов, посвящённых красоте природы: «Подсмотрено у неба» (с эпиграфом из Е. Баратынского «Чудный град порой сольётся//Из летучих облаков»), «Птичья навигация», «Март», «Осень», «Зимняя мелодия», «Цвет дождя», «Весенний выходной» и мнгое другое. Стихи о природе наполнены раздумьями о разных периодах жизни человека. Внутреннее духовное содержание больше всего ощутимо в стихах, славящих все поры года, он здесь выступает проникновенным тонким художником:

                                        Я сам раскрашиваю мир

                                        Палитре нашей нет предела,

                                        Коль есть в тебе фантазия души…

«Художник – лето», «Конец августа», «Под мелодию ветра ноябрьского», «Заблудившийся декабрь», «На исходе марта»… Его картины природы отличаются красочной палитрой, а через обращение к природе он раскрывает внутренний мир своего героя, его настоящую сущность, достоинство, задумывается над вопросом, что есть истина. («Булгаковский мотив», «Всего лишь игра», «Почти по Дали или текущее время», «Раненое воспоминание»). В его стихах мы любуемся природой, задаёмся вместе с автором вопросом – часто ли мы:

Видели в бездонной выси неба

Ласточек крутые виражи,

Не спеша гуляли в поле хлебном

Рвали милой васильки во ржи?

Вспоминали вдруг об отшумевшем лете

В бликах догорающей свечи?

В стихотворении «Я сам раскрашиваю мир» поэт восклицает:

Ну что с того,

Что снимок чёрно-белый?

Лишь захочу – все краски хороши!

Палитре нашей жизни нет предела,

Коль есть в тебе фантазия души.

Обращаясь к великим «Простите Анна Андреевна» Наум Сандомирский вступает в спор с тезисом Ахматовой «…из какого сора растут стихи не ведая стыда…»

Уверен я: рождаются не в соре

И только те обычно хороши,

Которые от радости, от горя

Срываются с восторженной души…

Ахматова судила слишком строго

И мысль моя за нею не спешит.

Стихи всегда творенье диалога

Горячего рассудка и души.

И с этим выводом автора читатель, безусловно, согласен.

Поэтический мир Наума Сандомирского тесно связан с миром природы, художника захватывает окружающая природа в разные поры года своей неожиданностью, яркими красками – это настоящее словесное жизнеописание. Даже обычные чёрно-белые картины и бытиё человека в них, увиденные глазами поэта, удивляют своей новизной, сравнениями, словесными образами, прекрасной, лёгкой рифмой в которой слышны традиционно – классические интонации. Рифма Сандомирского не только звуковой, но и содержательный двигатель поэтической мысли. «Рифм сигнальные звоночки» – поэтически очертила это состояние Анна Ахматова. Достаточно перечитать прекрасное стихотворение (можно сказать поэму) посвящённое Владимиру Высоцкому, чтобы убедиться в лёгкости, пластичности рифмы, в умении поэта возвысить деталь или конкретный характер до уровня общечеловеческих образов, сформулировать мысль в сконденсированной форме афоризма, подключить читателя к процессу сотворчества, многозначности и эстетического содержания образа.

Ты жил, как пел. Ты пел, как жил

На фоне близкого ухода

И бесконечно дорожил

Отвагой, совестью, свободой.

Слова рождались не от зла,

А в лаве праведного жара

Рядом со смелостью была

Неравнодушная гитара.

Услышал Бог твою игру

В ней было всё, и боль и скерцо

И билось сердце в ритме струн,

И бились струны в ритме сердца.

Конечно, лирика Наума Сандомирского ориентирована на великую поэзию, в ней ощутимы интонации Пушкина («Перечитывая Пушкина»), Тютчева, Лермонтова, Баратынского, Ахматовой, Высоцкого. Им часто используются эпиграфы из классических поэтов, но насколько прекрасны его собственные стихи, штрихи к портретам. Поэтические афоризмы, собранные в книге «Ковбой, который не стрелял» и говорят они о высоких отношениях, красоте души автора, его настоящем поэтическом таланте. Творчество поэта настолько велико, богато содержанием, жанровым разнообразием, что говорить о нём можно много и бесконечно.

В одном из предисловий Наум Сандомирский писал: «Напрочь нет у меня брюсовского желания хотя бы двумя строчками в примечании войти в учебники отечественной словесности. Дай Бог, чтобы пару друзей да родственников запомнили… И что с того, что тропинка твоя на обочине. Не всем же мчаться по тракту. Кому-то надо и на просёлочной «подсуетиться», оттеняя величие тех, кто несутся по основной магистрали. Была бы только тропинка параллельной тому, во что веришь, что чувствуешь, что считаешь для себя ценным, непреложным…»

 Ценным и непреложным остаётся творчество Наума Сандомирского. Все его миниатюры, экспромты, четверостишья, анекдоты близки его стремлению к предельной лаконичности и свидетельствуют о востребованности короткого жанра. И совсем не на обочине его литературная тропинка, а в самом, что называется, центре художественного творчества. Поэт, прозаик, мастер малых форм, если говорить о  жанровом своеобразии, он поражает глубоким охватом своих исторических интересов.

Творчество Наума Сандомирского – это огромная работа, требующая вдохновения и полёта в высоты мысли и чувства. Автор окрылено талантлив и богатство его творчества в его книгах.

Лидия Савик,
кандидат филологических наук

ноябрь 2022