Илья Макарович Карабликов — бывший военный, живущий сейчас в Минске, автор ряда книг, посвящённых воспоминаниям детей войны. Он появился на свет в феврале 1941 года в Вильнюсе. Вся его семья погибла в районе железнодорожной станции Паняряй (Понары) в июле 1941 года, а мальчик случайно выжил. Позже у него появился брат Серёжа. Его тоже спасли, правда, иным способом – корзинку с малышом тайно вынесли за пределы Виленского гетто и передали в приёмную семью, где уже жил маленький Илья. Сегодня он и расскажет нам об этой, очень страшной биографии братьев Карабликовых. Истории со счастливым финалом.

РОЖДЕНИЕ. ОККУПАЦИЯ ВИЛЬНЮСА

В июле немцы оккупировали Вильнюс, на окраине которого, в районе железнодорожной станции (Понары) Паняряй, в деревянном доме жили мои родители. Оккупанты и их пособники сильно свирепствовали. Мама была еврейкой, поэтому, когда в июле 1941 года фашисты начали массово истреблять эту нацию, у неё почти не было шансов выжить. Согласно документам, хранящимся в Вильнюсском еврейском музее, только за несколько дней середины июля 1941-го в Вильнюсе были зверски уничтожены 49 тысяч евреев. Моя мама, Блюма Троцкая (Карабликова) – среди них. Я чудом остался жив. Материнское сердце спасло меня, мама по дороге на место казни передала меня моим спасительницам – Карабликовой Евдокии и её дочери. 

Они признаны Праведниками народов мира в «Яд ва-Шем». Я и мой брат Сергей безмерно им благодарны, что спасли нас. В этом же мемориале, в списке жертв Вильнюсского гетто, есть имена моего дедушки Иосифа и бабушки Тамары Троцких, моей матери Блюмы Карабликовой (Троцкой).

«УВИДЕЛА КОЛОННУ ЕВРЕЕВ...». ГИБЕЛЬ МАТЕРИ И ОТЦА

Родители хотели уйти со мной в Белоруссию, спастись, но сделать им этого не удалось, немцы их обогнали. Отец уговаривал отца своей жены, моего деда Иосифа, скрыться и куда-то уйти. Но дедушка свято верил, что немцы – культурная нация, и что он сможет устроить свой бизнес и при новой власти. К сожалению, этого не произошло. В июле 1941 года был объявлен первый комендантский час, и всем было велено находиться по месту регистрации. У меня сохранилась книга о регистрации, где были записаны мать и все её родственники. Мама и её родители, повторюсь, жили в полутораэтажном деревянном доме, метрах в трёхстах от вокзала. Так вот, в ту роковую ночь, мой отец уговорил мою маму пойти к его матери, то есть к своей свекрови Евдокии. Она очень не хотела этого делать, но пошла. И ночью или рано утром, на рассвете, моя мама увидела из окна колонну евреев под конвоем немцев, среди них – своих родителей. Она оставила свекрови меня и всё моё приданое, которое мне досталось от неё – пелёнка, маленькое колечко, свидетельство о рождении и встала в строй вместе со своими родителями. Мне тогда было пять месяцев, и больше я ни разу не видел свою маму.

Меня, грудного, выходили моя бабушка Евдокия и сестра отца, моя тётя Фетиния, которая была старше моего папы на 10 лет и заменила мне мать. Дом маминой свекрови, моей бабушки по отцу, находился между аэропортом и железнодорожной станцией – стратегически важными объектами, поэтому здесь шли бои. Жители нашего района спасались от бомб и мин в подвалах или «схронах» – самодельных убежищах. В нашем саду, в 20 метрах от дома, была вырыта крошечная землянка, внутрь которой мы, дети, могли проникнуть только ползком. В основном, спасались от бомбёжек и обстрелов в погребе у соседей. Но самым надёжным местом, в котором меня прятали во время облав, была русская печь. Её я хорошо помню. Печь была такой большой, что занимала почти три четверти кухни. На ней была огромная лежанка – наше с братом любимое место, где мы долгими зимними вечерами слушали рассказы о нелёгкой судьбе бабушки. Внизу печки был подпечек, где хранились ухваты, кочерги и сушившиеся поленья. Там, в этих нишах печи, меня и прятали от немцев, от полицаев. Тот запах сырой земли, сырой постели – до сих пор всплывает в памяти, когда говорю о своём детстве. На нашем картофельном поле в глубоком окопе стоял танк. Возле него на кухне немецкие солдаты ели колбасу и весело болтали. Я тогда был настолько голодный, что до сих пор помню запах той колбасы. Бабушка долгими вечерами молилась в надежде, что вернётся мой отец. Только в 1948 году мы узнали: он был жестоко замучен в гестапо и посмертно представлен к награждению орденом Ленина. 

ЖИЗНЬ ДО ВОЙНЫ

Родители до войны жили очень даже хорошо, неплохо зарабатывали, по рассказам бабушки, любили друг друга и были очень рады моему появлению на свет. За полгода до начала войны мой отец уехал на партийную учёбу в Белоруссию. Он был русским, атеистом, хотя и происходил из семьи староверов, глубоко верящим в коммунистическую партию и её заветы. А моя мама была еврейкой. Несмотря на возражения своей мамы, моей бабушки Евдокии Карабликовой, папа женился на любимой женщине, яркой и красивой. И я появился на свет в той семье, создание которой моя бабушка, Евдокия Карабликова, не очень одобряла. А родители моей мамы оказались напротив, невероятно рады брачному союзу ее дочери. У моего деда Иосифа Троцкого была большая семья, и когда я родился, по рассказам моей бабушки, «шумел» весь мой большой известный род, мне успели сделать обрезание.

ПЕРВОЕ ФОТО МАМЫ

По иронии судьбы, уже когда я заканчивал верстать свою книгу о детях войны, мне из США позвонил мой двоюродный брат, Иосиф Наумович Троцкий и сказал, что среди старых документов отца он нашёл фото, где якобы изображена моя мама. 

Потом он этот снимок мне прислал, я его размножил и почти через 80 лет после своего рождения, впервые увидел лицо мамы. Для меня это было, словно большое предзнаменование свыше, что я обязательно должен довести начатое до конца и издать книгу из материалов страшных воспоминаний, которые собирал на протяжении шести лет. Маму и её родителей, моих еврейских бабушку и дедушку, нацисты расстреляли в большой яме, где ещё в советское время был возведён мемориал.

«ДЛЯ МОИХ СПАСИТЕЛЕЙ НАЧАЛИСЬ АДСКИЕ ДНИ…»

А для моих спасителей начались адские дни. Ежедневно, по нашей улице гнали толпы евреев в сторону Паняряя, где несчастных массово расстреливали. Знаю не понаслышке, как зверски нацисты и их пособники-литовцы расправлялись с евреями. Каждый раз, когда гнали евреев, за ними шли гестаповцы и проверяли каждый дом – не спасся ли кто-то из евреев, не оставили ли там еврейского ребёнка.

ОБ ИСТОРИИ СЕМЬИ КАРАБЛИКОВЫХ

Напомню, что предки моего папы, семья русских старообрядцев Карабликовых, поселилась в Вильно в начале 19-го века. К началу войны между Германией и СССР, семья их состояла из матери Евдокии Карабликовой и двух её взрослых детей, Макара и Фетинии. Мой русский прапрадед Карабликов, когда-то давным-давно, построил староверскую церковь за Вильнюсом, в слободке Новосветской, так называли этот район за городской чертой. Он выделил вокруг неё своим родственникам участки земли. Так и образовалось тогда это староверское поселение.  

И вот, все соседи бабушки меня по очереди спасали, передавая кулёк с малышом из окна в окно. Вокруг нас проживало много поляков, но ни один из них меня не отдал нацистам, иначе расстреляли бы всех. Мне повезло, одна наша родственница – Серафима Коваленко в 1940-м году родила дочь, и я предполагаю, что она была у меня кормилицей, потому что иначе я бы не выжил. Ребёнка же надо было кормить грудным молоком, а в продаже не было и обычного молока, и уж конечно, не было никаких искусственных смесей, как сейчас. Уже позже, моя бабушка-спасительница завела козу. Мне это молоко совсем не нравилось, запах его не переношу до сих пор, но именно оно также сыграло свою весомую роль в моем спасении.

БРАТ СЕРЁЖА

Когда я подрос, у меня появился брат Серёжа. Отец на тот момент активно участвовал в подпольном городском комитете ЦК КП Литвы, был секретарём подпольного горкома, одним из активистов антифашистского подполья в Вильнюсе, осуществлял связь с группой еврейских борцов Сопротивления в гетто и участвовал в организации ухода евреев в партизаны. И во время своего посещения гетто встретил подругу своей жены, очаровательную Басю Коварскую. Папе тогда было 28 лет. И у них, как я предполагаю, вскоре родился мальчик Серёжа. Его так назвали позже. Малыш не мог оставаться в гетто, где ему грозила смерть, ему надо было найти надёжное убежище. Отмечу, что вторая гражданская жена отца, Бася Коварская, происходила из знаменитого рода.

В 1942-м году, мой отец Макар пришёл к своей сестре Фетинии и сообщил, что у него родился мальчик, которого надо будет срочно спасать из гетто, так как есть приказ об уничтожении еврейских детей, вместе с матерями. Бабушка и тётя были очень верующими людьми и уже всё понимали, они видели, как нацисты жестоко обращаются с евреями, как массово их расстреливают и проявляли к гонимым искреннее сочувствие.

Бася, мама Серёжи, так себя вела, находясь в гетто, что ни один фашист, ни один надзиратель в тех стенах не узнал, что у неё родился мальчик. В один из дней Серёжу тайно вынесли за пределы гетто в корзинке и доставили в дом Карабликовых, где прятали на чердаке. Для того, чтобы объяснить появление новорождённого окружающим, Фетиния ещё с января начала подвязывать под платье подушку, имитируя беременность. Потом, через полгода, моя тётя «зарегистрировала» сына в городской управе. В графе отца стоял прочерк. Мой брат Сергей Карабликов-Коварский, сегодня известный в Израиле врач, член Союза писателей, написал об этом много стихов, ряд книг. Настоящая мать мальчика, Бася Залмановна Коварская, вскоре после рождения сына покинула гетто и присоединилась к партизанской бригаде имени Ворошилова, под командованием Героя Советского Союза Федора Григорьевича Маркова. 

Ей не довелось больше увидеть Серёжу, в сентябре 1943 года она погибла в бою. А семью Карабликовых ждало ещё одно несчастье, как я уже говорил выше, был арестован и казнён наш папа, Макар Карабликов. Таким образом, на руках у Евдокии и Фетинии оказались два малыша с разницей в два года. Мы росли, как братья. Евдокия и Фетиния беззаветно любили нас и относились к нам одинаково. Я всю жизнь оберегал и воспитывал своего братика. После войны, быт моих близких стал налаживаться, несмотря на материальные трудности. Но в 1953 году на нас обрушился ещё один удар – умерла Фетиния, и мы во второй раз потеряли нашу маму.

ВЗРОСЛАЯ ЖИЗНЬ. ПОСТУПЛЕНИЕ В СУВОРОВСКОЕ УЧИЛИЩЕ

Позже бабушка рассказала нам всю правду, Сергею она сообщила о том, что он родился в гетто. Она также поведала брату о трагической судьбе и о гибели его настоящей матери – Баси Коварской, об уехавших в Польшу родственниках – Коварских. Отказ принять Сергея в Суворовское училище повлёк за собой новые открытия. Бабушка обратилась в суд, который, на основании заявлений свидетелей постановил, что отцом Сергея является Макар Карабликов, к тому времени признанный герой-подпольщик. С такой биографией не принять ребёнка в элитную военную школу не могли. И Сергей, вместе со мной, начал карьеру военного. 

Уже перед смертью бабушка призналась мне, что ни я, ни свидетели на том суде не знали и не знают, кто на самом деле являлся отцом Сергея. Но, повторюсь, с прочерком в графе «отец» в свидетельстве о рождении, в Суворовское училище Сергея не взяли бы. И так получилось, что у Серёжи аж три свидетельства о рождении! Первое ему дала на обрывке бумаги узница гетто Дворкина (повитуха в гетто). Второе свидетельство – от его приёмных родителей. А третье он получил в 1953-м году, перед поступлением в Суворовское училище. 

ИЗ ВОЕННЫХ – В ДОКТОРА

Военную карьеру, о которой мечтала Евдокия Карабликова, мой брат Сергей так и не сделал. Сначала поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, потом оставил армию, стал врачом-кардиологом, создал семью. Случайное знакомство с Ицхаком Арадом, в то время директором «Яд ва-Шем», состоявшееся в Литве в 1989-м году, повлекло за собой неожиданные изменения в жизни моего брата. 

В ходе разговора выяснилось, что Бася Коварская из Швенчёниса – двоюродная сестра Арада, что в Израиле живут её братья и другие родственники. Сергей установил с ними связь и через два года репатриировался с семьей в Израиль. В настоящее время, доктор Сергей Карабликов-Коварский работает врачом в кардиологическом центре при больнице «Пория» в Тверии.

ТРУДНОСТИ С САМОИДЕНТИЧНОСТЬЮ

Я долго не мог понять, кто я – еврей или русский. Но несмотря на сильнейший антисемитизм тех лет, отказаться от еврейства не мог. Друзья моего отца всё время опекали нас с братом. В 1953-м году, по рекомендации друга моего отца, меня, как и Серёжу, тоже приняли в Суворовское училище. Потом я прошёл службу в ракетных войсках, закончил Ленинградскую артиллерийскую академию. Завершил военную службу в звании подполковника. Через пару лет понял, что из Литвы надо уезжать, иначе моя дальнейшая судьба может сложиться неблагополучно. И с 1993-го года живу в Беларуси, в Минске, стал почётным гражданином этой страны. Умерли мои жена и сын, но, к счастью, есть внук, которого очень люблю, Святослав Александрович Карабликов.

КНИГА «ДЕТИ ВОЙНЫ. ИХ ДЕТСТВО ЗАКОНЧИЛОСЬ ЛЕТОМ 1941»…

В этом издании, выпущенном в скромной, чёрно-белой цветовой гамме, использованы лаконичные фотографии людей, рассказывающих о своём тяжёлом детстве. Эти снимки были предоставлены мне Белорусским государственным музеем истории Великой Отечественной войны, Гомельским городским общественным объединением «Дети войны», Музеем истории и культуры евреев Беларуси и самими авторами воспоминаний.

Новинка, над которой я работал шесть лет, состоит из ряда разделов: Жизнь детей в условиях оккупационного режима, Дети в гетто (жертвы Холокоста), Депортация жителей Белоруссии в Германию во время оккупации (дети в концентрационных лагерях и в лагерях принудительного труда), Дети блокадного Ленинграда, участие детей в антифашистском сопротивлении (дети в подполье, на фронте, среди партизан, «дети полка»), Эвакуация, Жизнь в советском тылу (дети в эвакуации), Время не лечит раны.

Предыдущие книги, посвящённые «детям войны», я издавал на свои средства, собирал и делал подготовку материалов по своей инициативе. Мне повезло, что нашлись сочувствующие, которые оценили мой труд и помогли издать эту книгу. У меня осталось ещё много неизданных мемуаров детей войны, но выпускать их за свой счёт не имею возможности. В начале каждой главы своего нового издания «Дети войны. Их детство закончилось летом 1941», я описывал краткие ситуации, в которых оказывались мои ровесники с началом Великой Отечественной.

МЫСЛИ О РЕПАТРИАЦИИ

Когда в 2008-м году в Израиле, после лечения, умерла моя жена – не еврейка, и я её там похоронил, тогда я подал документы на репатриацию, чтобы получить место на кладбище рядом с ней, надеясь прочно обосноваться на Святой Земле. Но со временем осознал, что там я никому не нужен и остался в Беларуси. Я не был бы так полезен людям там, как нужен и востребован в Беларуси. За рубежом не выпустил бы своих новых книг. В Минске мне удается продолжать активную общественную жизнь, делать много хороших, добрых дел, полезных для нашего социума. 

Р.S.

Если Вы хотите написать Илье Макаровичу Карабликову, бесплатно получить по электронной почте его книгу или помочь ему с изданием остальных воспоминаний детей Великой Отечественной войны, оставляем Вам его е-мейл: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

Яна Любарская

P.S. В Минске на презентации фильма о Праведниках народов Мира я встретился с братьями Карабликовыми. Состоялся очень хороший разговор. Сергей Макарович передал для журнала «Мишпоха» свои стихи. А буквально, назавтра, редакция получила материал Яны Любарской о братьях Карабликовых.

Мы решили объединить его со стихами Сергея Карабликова.

 

Сергей Карабликов

***

Однажды, невзначай...
пропажу обнаружишь –
Пропал Двадцатый век,
оставив пенный след.
Твой материк исчез!
И ты, как лодка кружишь:
Куда пристать гребцам,
когда причалов – нет?

О, броненосец – век!
Твои борта устали
Нести орудий лом
и Памяти гранит.
Глотает глубина
остатки ржавой стали
И, скрыв от наших глаз,
в молчании хранит...

 

Мой век

Проходят поколенья по Земле,
Как поезда по станциям пустынным...
Промчит состав и скроется во мгле –
И тишина. И зябко рельсы стынут.

А станция уже другого ждёт:
Курьерского –
он не чета обычным!
И тот летит, окутанный дождём,
И семафор мигает глазом бычьим.

Мой век курьерский – мой двадцатый век,
Ты мчался вдаль, судьбы своей не зная...
С тобою вместе, ускоряя бег,
Бесшумная, вертелась ось земная.

***

Когда придёт
спокойное дыханье,
Осядет муть,
проглянет глубина –
И Прошлое
восстанет из охаянья,
Как лодка затонувшая,
со дна...

Вернусь и я из странствий
к прежней гавани –
К лесам, сменившим
лиственный наряд.
Скажу: «Земля,
я был в далёком плаванье...
Я снова здесь –
и нашей встрече рад!»

Есть два пути. –
ушедшим в бурю с пристани,
Сменившим твердь земли
на шаткий борт:
Пойти на дно
с поклажей старой истины
Иль – шторм пройдя –
назад вернуться в порт.