Еврейское золото

 

В нашем местечке Любаре в 1934 году       началась “выкачка золота”. Особенно усердствовал начальник НКВД Флейшман.

Для всех любарчан это имя все равно, что дьявол. Прошло более семидесяти лет, а не забыли. Это он возглавил массовые аресты евреев местечка. В верхах считали, что у евреев всегда есть золото, и спустили в районы твердое задание и нормы сдачи – лимит.

Вымогатели применяли пытки. Так, взяли Сарру Хазину, фельдшерицу и акушерку. Худую, седую, хромую (память о казаках, сломавших ей ногу на бундовских баррикадах 1905 года в Одессе). Все местечко знало, как беззаветно она выполняла долг, данный самой себе. Видели, как бедно живет одинокая женщина. Почему выбрали ее, не понял никто. Отважная в своей наивности, она потом рассказывала, что с ней делали у Флейшмана. Заперли в камере-одиночке, где горячо топили печку, а кормили одной селедкой и не давали воды. Но не на ту напали, тем более, что золота у нее, конечно, не было. И отпустили ни с чем. Ибо она, чистая душа, не догадалась передать на волю:

– Люди добрые! Спасайте, выкупите меня. Не я ли принимала роды у ваших детей, да и у вас самих? Бежала ночью по темным улицам с фонарем в руке, под дождем, утопая в грязи? Не я ли спасала больных?

Но никто не подумал собрать складчину, вызволить, да боялись...

Когда мучили Давида Сегала, он передал жене:

– Продай корову, нашу кормилицу, и купи золота, спаси!

И его вытащили.

Дошел черед и до нашего папы. Он был начальником районного Соцстраха (что потом назвали Собес, Соцзащита). Видимо сочли, что на таком посту как же взяток не брать, значит, есть, на что купить золото. А мы жили впроголодь. На зарплату папы и мамы, учительницы еврейской школы, содержали трех детей и мамину мать, бабушку. Кстати, когда папу включали в комиссии по ревизии магазинов, то не раз хотели подкупить. Однажды предлагали целую штуку сукна. В те годы - целое состояние! Но он не взял, выявил большую недостачу и нажил себе врагов, что стоило ему жизни в 1938 году.

Мне тогда было 12 лет, я носил папе в тюрьму передачи. Мама варила гусиный суп, очень жирный, чтобы поддержать его силы. Я стоял в длинной очереди и думал:

– Как же он будет есть такую жирятину?

Вдруг по очереди пробежал шепот:

– Выводка.

Я кинулся к забору, за которым была площадка перед тюрьмой.

Тюрьма находилась в подвале бывшего графского дворца, “палаца”, под высокой угловой башней, круглой, с красным коническим верхом и флюгером. И во флигеле с зарешеченными окнами. В щель забора я увидел, как конвоир с длинной винтовкой наперевес, с приткнутым штыком, вывел цепочку заключенных. Среди них я не сразу узнал отца: за две недели он оброс и страшно похудел.

Когда я передал передачу, ждал возврата корзинки. Взял ее и увидел в ней кусок хлеба. Почему папа его вернул? Я на всякий случай быстро отошел и побежал домой. Мама сразу стала крошить хлеб, и из него выпала малюсенькая записочка, из туго скрученной бумажки. С содроганием она развернула ее, читала, а руки дрожали. Читала про себя и заливалась слезами. Позднее я узнал, что папа был в отчаянии. Нас охватил ужас бессилия. Через несколько дней папа вернулся, ужасно грязный и осунувшийся, ночью. Я слышал, как он мылся. Утром он побрился, но я боялся на него смотреть. Как раз перед этим я прочел в газете, как пытают в польских тюрьмах (всего в шестидесяти километрах от нас): бьют по половым органам так, что член распухает, как дыня. Все это мерещилось мне. А папа стал ходить на работу. Вскоре он перешел в МТС счетоводом.

После войны дошли слухи, что наш начальник НКВД Флейшман в другом районе попался, на воровстве золота и был арестован.

 

Седьмая чурка

 

В 1929 году закончилась мирная нэповская жизнь, вначале прижали самых зажиточных. Мой дед закрыл свой хэдэр, если можно было назвать так небольшую группу детей, которых он учил еврейской грамоте и молитвам. Они собирались в небольшой пристройке, где была русская печь. Теперь там поселился бывший хозяин мельницы-крупорушки. Хаим со своей женой пек тайком круглые хлебы и продавал из-под полы на базаре. Требовалось много дров. Он их припас и сложил в сарае. А часть в виде аккуратных чурок отнес почему-то на чердак. Когда мы с братиком увлеклись игрой в домино, то решили сделать себе во дворе столик. Взяли с чердака одну чурку (кто это заметит?) и вкопали. А сверху прибили доску. И стучали в охотку. Со временем доску кто-то украл, а чурка осталась.

В 1934 стали забирать евреев, вымогая золото. В НКВД имелся еврейский стукач (а мусэр), указавший на Хаима. Его взяли, долго мучили, пока однажды не привели под конвоем в наш двор. Он полез на чердак и долго не спускался. Слез и сказал:

– У меня украли чурку с номером семь, а в ней золото. Тогда схватили нашего отца и приказали:

– Отдай добровольно, а то заберем.

Отец ничего не понимал. Но я сразу все понял и шепнул брату:

– Бежим!

Он крикнул:

– Сейчас принесем!

Мы кинулись к чурке, раскачали ее и вытащили. Хаим топором вышиб незаметную пробку, а под ней блеснули монеты. Потом мы нашли на чурке почти незаметно нарисованную цифру “7”.

Папу и Хаима тут же отпустили.

Тридцать седьмой год был еще впереди...