Я родилась в городе Витебске 95 лет назад и прожила там большую часть жизни. Многое пришлось пережить. Занимала высокие должности и таскала кирпичи. Отработала в Витебской системе хлебопечения 46 лет. Имею награды за труд. Сейчас живу в Израиле. Тут живёт моя доченька Элина, её муж Борис Штукмейстер, два внука – Миша и Авраам и семеро замечательных правнуков.
Детство под Каланчей
До войны с Германией мы жили в маленькой квартирке в самом центре Витебска на улице Ленина, недалеко от «Каланчи», рядом с православным собором и рекой Витьбой. Мама Ида Хаимовна, уроженка Витебска, была неграмотной и не имела профессии, зато отлично готовила, занималась хозяйством и воспитывала троих детей: меня, старшего брата Элю (Илью) и сестру Хаю (Раю).
Папа Ошер Абрамович Каменман был родом из Вильно. Родным языком у родителей был идиш. Дома говорили по-русски, но мама с бабушкой, братом, двумя сестрами и прочей родней общалась по-еврейски.
Папа работал директором хлебопекарни (потом она стала хлебозаводом). Я не знаю, где папа учился, да и вообще немного знаю о нём, потому что нам мало пришлось быть вместе.
Помню, что папа меня очень любил, часто брал с собой и называл кляйне (идиш: маленькая). Папа был, конечно, партийным и очень известным в городе человеком. Несмотря на руководящую должность, жили мы очень скромно, почти бедно, в маленькой квартире с подполом, где я любила прятаться.
В 1937 году широко праздновали столетие со дня смерти Пушкина. Был концерт и на хлебозаводе. Папа меня за ручку вывел на сцену и объявил, что я прочту стихотворение. Он спустился, а я осталась сверху на сцене одна и начала читать стихотворение «Узник»:
«Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном…»
Стихотворение оказалось пророческим.
17 января 1938 года отца арестовали, как «агента польской разведки». Среди тех, кого арестовали вместе с отцом, было двое знакомых моих родителей – Моисей Эстрин (тогда глава города) и Фельдман (директор станкостроительного завода им. Кирова). В тот год многих арестовывали в Витебске: евреев, русских, поляков, священников. Но о других арестах я узнала много позже из книги «Память».
Самого ареста я не видела, но события до и после него запомнила хорошо. Накануне отец пришёл с работы очень мрачным. Мама сказала, что папу исключили из партии и чтобы мы, дети, его не трогали. В то время в Витебске было много арестов. Родители уже понимали, что его ждёт. Мама отослала детей из дома к бабушке. Обыска в нашей нищей квартирке фактически и не было – нечего было брать. Жили бедно. Но, вообще-то, по словам мамы, одна ценная вещь у нас была – папин велосипед.
Через несколько месяцев Эстрина и Фельдмана выпустили. Эстрин был очень избит. Он долго лечился, но так и остался инвалидом. Работал управляющим банком, после войны руководил Гражданпроектом. Фельдман же вернулся на свой на завод.
Папу 29 марта 1938 приговорили к расстрелу и уже 10 июля его расстреляли. Спустя 20 лет в 1958 году, большинство репрессированных, в том числе мои родные, были реабилитированы.
Люба Эстрина и музей Пэна
Сразу после ареста, семьи Эстриных и Фельдманов выселили из квартир, где они жили. Беременную жену Эстрина Любу с тремя дочками поселили в нашем дворе в совсем маленькой квартирке. Любовь Эстрина «взяла шефство» над моей растерянной мамой. Когда Моисея Эстрина освободили, семья вернулась в свою квартиру, но мы продолжали общаться. У Любы родился сын Эдик. После войны старшая и младшая дочки Кима и Нелли Эстрины стали врачами, а средняя – Майя – моя ровесница – училась в Москве в МГИМО.
Люба была очень энергичной и деятельной, образованной и заботливой. Она виртуозно готовила и всех знала. Люба помогла маме устроиться на работу в лётную военную часть, и мама покупала там и приносила продукты, которых мы и при отце не видели.
Моему брату Эле сразу после ареста отца было лет 14. Люба и его устроила на завод. Примерно через неделю после начала работы, брат прибежал с завода заплаканный. Рабочие обозвали Элю «сыном врага народа» и отказывались с ним работать.
Перед войной была очень шумная история в городе, которая обсуждалась в нашем дворе. Убили известнейшего художника Юделя Пэна. Был суд над его племянницей и другими родственниками. Никто в их вину не верил. Их посадили.
Оставшиеся картины Пэна забрали в художественный музей, что был напротив нашего дома. Директором музея стала Люба Эстрина. Я приходила туда к Любе. Мне запомнилась большая картина, на которой женщина кормила в тюрьме грудным молоком своего отца. Не знаю, кто был автором картины.
После войны моя двоюродная сестра Нина рассказывала, что у входа в музей немцы повесили первую казнённую девушку-еврейку, подругу Нины. Нина, как и сестра Хая, была фронтовичкой. Но это было позже.
Дочь «польского шпиона»
Когда отца арестовали, я только пошла в первый класс, а летом мама как-то сумела послать меня в пионерский лагерь. Я помню, как стояла я с двумя другими девочками, одной из которых была дочь Фельдмана. И эта девочка, отца которой выпустили, сказала обо мне: «Мы не будем с ней дружить! Она дочка врага народа!». Когда она это сказала, у меня что-то в голове стукнуло, и я побежала. Я бежала, бежала, бежала... Куда и сколько – не помню. Когда силы кончились, я упала и потеряла сознание. Очнулась я ночью в больнице. Да не в обычной больнице, а в тифозном мужском отделении «заразных бараков». Я стала кричать от страха, женщины перенесли меня в своё отделение.
Утром меня осмотрел доктор и успокоил маму, которая уже стояла возле дверей: «Раз девочка пришла в сознание, значит, будет все хорошо». Но у меня стала болеть голова и расти шишка от ушиба. Доктор говорил: «Это хорошая боль. Всё вышло наружу». Так и было.
Позже я узнала, что меня искали чуть ли не всем городом. И лагерь искал, и милиция, и соседи. С дочкой Фельдмана с тех пор я не общалась никогда, хотя жизнь нас сводила. Много позже моя дочь и её дочь водили своих детей в один кружок в Витебске и подружились. А потом я случайно увидела и узнала её в Хадере, но заговорить так и не смогла.
Первые дни войны
Чем мне запомнился день, когда объявили, что началась война? Мне было 11 лет. Я не понимала, что происходит. Я что-то спросила у мужчины на улице, и он мне бросил: «Уходи, жидовка!». Раньше такого не случалось! Пожаловалась маме. Маме было не до того, и она ответила, как бы в шутку: «Иди в милицию!». От нас до комнаты райотдела милиции – только улицу перейти. Я и пошла: «Дядя милиционер, какой-то незнакомый дядя назвал меня «жидовкой». Милиционер меня не выгнал, а внимательно выслушал: «Ты его не знаешь? Ну, хорошо. Если ещё раз встретишь, приведи сюда!».
Большинство наших соседей, у кого были средства, выехали как-то раньше, а мы, оставались до конца июня. Мама об эвакуации и не думала. Она плохо ориентировалась в обстановке. У неё были жильё, работа. Куда ехать?
Нам повезло, что 17-летний брат Эля работал слесарем на станкостроительном заводе имени Кирова. В первые дни войны его послали копать окопы. А 30 июня вернули и поручили грузить станки в вагоны для эвакуации в тыл. В товарных вагонах уже сидели женщины и ждали отправки поезда. Никакого расписания не было, поэтому они боялись пропустить отправление состава. Одна женщина сказала, что через два дня немцы будут в Витебске и надо уезжать. Брат поверил и убедил маму. Мама уговорила уехать ещё две или три семьи соседей с детьми. Собрали кое-какие вещи и вместе через мост добрались до вокзала. Эвакуации для обычных людей не организовывали, только для предприятий. Мы выехали 2 июля с оборудованием завода вторым рейсом.
Три друга
До войны брат Эли Каменман очень дружил с двумя соседскими ребятами Изей Крумером и Вилей Бленом. Ребята учились, работали, а все выходные вместе проводили возле женского общежития.
Восемнадцатилетний Виля Бленд был мобилизован в первые дни войны.
В ночь перед эвакуацией, Изя Крумер пришёл к нам домой и Эля уговаривал его ехать с нами. Семья Изи уезжать отказывалась. Эля договорился, что наш вагон не будут запирать снаружи. Поезд был такой длинный, что я не могла сосчитать вагоны. Ехал он очень медленно и Изя успел вскочить на подножку. Изя один выжил из всей своей семьи. Семью Крумера утопили в Двине: мать, двух братиков и 8-месячную сестричку. После войны там, где евреев сталкивали с обрыва сверху в воду, был клуб с танцами, а позже на этом на этом месте построили микрорайон.
В книге «Память» я нашла фотографию Ильи Каменмана и Вили Бленда, погибших на фронте. Крумер был ранен, но вернулся с фронта живым. Он успел жениться и родить двух сыновей, но был весь изранен и умер очень рано. Наши дети дружат.
Эвакуация
С собой в эвакуацию мама взяла только сумочку с вещами и немного продуктов. На себе же много не унесёшь. У нас не было чемодана. Я тогда и слова такого не знала.
Еда и деньги быстро закончились. Но нам повезло. Мимо нашего состава проходил грузовой эшелон. Тоже из Витебска. На открытой платформе был знакомый Изи Крумера. Поезда двигались очень-очень медленно, и тот знакомый успел на ходу бросить Изе пакет с формой ФЗУ. Эту форму мама в дороге продавала или меняла на продукты. Так мы выжили. В районе Невеля поезд бомбили. Брат с Изей вытаскивали нас из вагонов. Было очень страшно. Так сначала Эля спас Изю, а потом Изя спас нас. Это, видно, в судьбе было написано.
Оборудование станкостроительного завода выгрузили в Ярославле, а поезд отправился дальше и привёз нас в Чувашию. Только 20 августа, спустя два месяца пути, мы попали в русское село Порецкое. Нас приняли по-доброму и подселили в дом к женщине. Местные говорили, что это был дом колдуна, но нам было это неважно.
Мама работала летом в колхозе, зимой на комбинате, где чистили и сушили картошку для фронта. Брата Элю сразу взяли на работу в МТС, потому что он умел чинить трактора.
Жизнь в селе была тяжёлая, но нас никто не обижал. Я ходила в школу. Запомнилось, как однажды вышла из дома и случайно уронила книги в сугроб. Я попыталась их достать, но по плечи провалилась в снег между заборами. Сама выбраться не смогла – снег был очень глубокий. Стала звать на помощь, и кто-то из соседей меня вытащил буквально за шиворот и отнёс домой. Я отморозила ноги, ведь ни чулок, ни сапог у меня не было – только туфельки. Деревенские женщины спасали мои отмороженные ноги.
Летом школьники работали на табачных плантациях, под солнцем проходили километры, обрывая ненужные отростки «пасынки» на табачных кустах. Осенью развешивали в сарае отдельно стебли и листья табака. Я стала специалистом в этой области. Самая трудная работа – резать стебли. Из корней делали махорку, из листьев – табак. Готовый продукт паковали в ящики. Сараи, где хранили сырьё, стояли на горке. Под ней были огороды с капустой. Я, как самая лёгкая, спускалась вниз и обвязывала кочан капусты верёвкой. Женщины затаскивали кочан наверх, в сарай, делили между собой и этим кормились.
Была ещё работа – сидеть с маленькой дочкой соседки. Девочке было меньше двух лет. Её мама уходила на работу и привязывала малышку к ножке стола. Девочка долгие часы сидела на полу одна в доме без еды и воды. Когда я прибегала к ней после четырёх уроков в школе, она уже была такой голодной и измученной, что и плакать не могла. Я варила пшено в маленькой кастрюльке, разжевывала зерна, стараясь не проглотить ни одной крупинки, и давала ей.
Украденное платье
Сестра Хая подружилась со смешанной еврейско-белорусской семьёй Раи и Зелика. Они тоже были эвакуированными. Хая проводила у них много времени. Зелик а вскоре призвали на фронт. Рая как-то взяла поносить золотое кольцо сестры и не вернула. Сказала, что не может снять. Когда Хае уже надо было уходить в армию, мама попросила вернуть кольцо. Тогда Рая вернула его распиленным.
Но это ещё не всё. В сумочке у мамы, с которой она уехала из Витебска, было очень красивое батистовое платье. Её единственное платье, что она взяла с собой – память об отце. Его пошили из ткани, которую папа привёз когда-то в подарок из командировки. Однажды выяснилось, что платье пропало. Как-то мама шла по улице и увидела женщину в том самом своём платье. Она тут же заявила в милицию, что нашла воровку, которая украла её платье. Женщина рассказала, что купила платье у незнакомки. Милиционеры опросили всех, кто жил в доме и даже попросили маму примерить платье. В итоге платье вернули.
Исаака Крумера в 1941 призвали на фронт. Элю забрали в октябре 1942, когда ему исполнилось 18. В 1943 по повестке мобилизовали двадцатилетнюю сестру Хаю.
Когда сестре пришла повестка, мы пошли провожать её в армию. Множество людей из разных деревень и посёлков также направлялись к районному военкомату. Я шла, держа маму за руку, чтобы не потеряться в толпе, а Хая шла со своей подругой Раей. Вдруг к нам подбежала та самая «воровка» и, указывая на Раю, закричала: «У неё я купила ваше платье! Она – воровка!». Рая отпустила руку сестры и убежала. А мама сказала, что первый раз видит эту женщину, которая подошла спросить дорогу. И про историю с кольцом она не рассказала. Может быть, мама пожалела эту Раю, оставшуюся без мужа, без работы. А мама после смерти мужа и сына только работой и спасалась.
Уведомление о том, что Эля пропал без вести, мы получили в январе 1943 года. Где и когда брат погиб и похоронен, так и не узнали. Лежит в какой-то общей могиле безымянным. Кто с этим считался? Когда мама пыталась отыскать могилу брата после войны под Москвой, её называли безумная. Разве можно найти могилу сына, когда в огромных ямах зарыто тысячи человек?
Сестра Хая Ошеровна в армии стала Рая Иосифовна и служила радисткой с 1943 до 1948 года. Она вышла замуж за военного и жила с ним в Черновцах.
В Чувашию к нам приехал брат отца Лазарь Абрамович Кавенман. Лазарь был очень хорошим портным. Дядя много зарабатывал и привёз нам свои вещи и деньги. Через короткое время его мобилизовали на трудовой фронт и отправили на работу в Чебоксары в колонию для трудных подростков, учить их швейной специальности.
Ещё в эвакуацию к нам приезжал родственник, который чудом выжил на войне. Немцы ему отрезали два уха. Вся остальная родня его погибла в Витебске. Он остался жив и приехал к нам вместе с женой. Пока мы были на работе, они украли все вещи дяди.
Спустя лет 50, я написала в село письмо, чтобы получить подтверждение о моей работе в эвакуации, мне ответили бывшие одноклассники, что помнят и меня, и нашу семью. Было очень приятно.
Возвращение в Витебск и День Победы
Сразу после освобождения Витебска в 1944, мы вдвоём с мамой вернулись в родной город на фронтовом поезде. Мы приехали вдвоём ночью и просидели до утра на вокзале. Квартирка наша, как и весь город, была в руинах. Власти отправили нас самим искать жильё. Нашли незанятый подвал без окон. На полу лежала стопка антисемитских брошюрок, сшитых в виде тетрадки. На развороте была нарисована раскрытая ладонь, и прямо по ней напечатан текст: «Сталин и его жидовская свора больше никогда не вернутся». Каждый из пяти пальцев ладони изображал человека: балерину, военного, кого-то ещё.
У меня не было метрики. Я помню, что возле уцелевшего здания горкома партии стояла грузовая машина. Там сидел мужчина, который выписал мне свидетельство о рождении.
В подвале, где мы поселились, с нами жила женщина по имени Дыня. Мама приютила её, потому что ей негде было жить, хотя у нас была только маленькая комнатка и туалет. Очень тесно было. Дыня спала на полу. В комнате помещался только диван и стол.
Папу помнили и уважали даже спустя годы после его смерти. Хоть я ничего не умела и мне было только 15 лет, меня взяла на работу ученицей-счетовода в контору знакомая папы бухгалтер Ганелис. По правде, сначала я работала рабочей. Посылали женщин из конторы таскать кирпичи, таскать мешки, всё, что угодно…
День Победы я встретила на торфболоте. Шёл сильный дождь, работать было нельзя, и мы, девушки, прятались промокшие и продрогшие в недостроенном доме председателя. Больше там ничего не было. Шофёр приехал только 10 мая. Тогда мы от него и узнали о Победе. Так мы ехали в открытом грузовике мокрые, но уже знали, что война окончена.
Жили мы очень бедно. Как-то нас вновь обокрали. Двери были ветхие, и замок сбить было несложно. Всё-всё наше имущество – вещи трёх женщин, – простыни, подушки, одежда, утварь – поместилось в половине мешка. Дыня работала уборщицей в артели неподалеку и увидела вора, который вышел из нашего подъезда. Из мешка выглядывало моё синенькое платье. Между прочим, единственное моё платье. Дыня стала громко кричать. Из отделения милиции напротив кто-то вышел и поймал вора. Вор был пьяный в стельку и убежать не мог. Соседи потом смеялись, что взять у нас нечего. Как в анекдоте.
Затем я работала в конторе и вела подсчёты. Однажды приехала проверяющая из Минска. Она увидела, что я считаю неправильно, хоть таблицу умножения я знала, я всё округляла в большую сторону. Целый день с утра до вечера она меня учила считать, пользоваться арифмометром и всему, что надо для работы и так я стала работать счетоводом. Я ей очень благодарна.
Мама уже не работала. Я зарабатывала немного. Такой была бесприданницей. Помню, купили туфли, а они через несколько дней порвались. Такое тогда всё было.
Случайная встреча, определившая судьбу
Без учёбы я была бы никем. Я была бедной девочкой. Как я поняла, что надо учиться? Это отдельная история. Витебск был большим городом, но как-то все соседи в своём районе друг друга знали. Когда мне было лет примерно 18, я подружилась с очень красивой девушкой Ривкой. Мы вместе ходили на танцы. Ривка была очень привлекательной и нарядной. У неё не было отбоя от кавалеров. А я тихонько сидела на танцах у стенки и на меня никто внимания не обращал. Однажды Ривка позвала меня купаться вместе с ней и её двумя ухажерами – Левой из Витебска и Семёном его родственником, который приехал в Витебск из Москвы. Купальников тогда не было. Купались в трусиках и лифчике. Купались в Западной Двине в самом центре города возле Успенской горки. Парни не обращали на меня никакого внимания и ухаживали за Ривкой. Ей больше понравился эрудированный москвич.
Через несколько дней Ривка попросила меня предупредить Сёму, что она не может прийти на свидание, потому что она поедет к родным в Лепель. Идти на место свидания в садик рядом с Каланчей предупредить парня, что Ривки не будет, было очень близко. Я сказала маме, что выбежала из дома на пять минут. Даже не наряжалась. Сёма меня выслушал и пригласил пройтись, раз я уже вышла из дома, и мы пошли гулять по городу. Мы загулялись и проходили до вечера. Мама даже стала волноваться. Никаких объятий и поцелуев тогда не было. Просто разговаривали. Сёма сказал, что хочет встречаться со мной, что я очень развитая девочка. Мы встречались ещё несколько раз и разговаривали. Когда Сёма уезжал, он просил, чтобы я пришла его проводить, и оставил мне свой адрес в Москве. Выяснилось, что он тоже сын репрессированных. Он жил в Москве вместе с младшим братом. Сёма мне рассказывал, как важно учиться и сколько он усилий прикладывал, чтобы они с братом получили образование. Мне его рассказы запомнились на всю жизнь. А с Сёмой я больше никогда не виделась, потому что вскоре вышла замуж, а замужней ни к чему встречаться с парнем.
Мой муж Зуся
Мой муж Зуся Григорьевич Шевкин тоже был родом из Витебска. В начале войны его отца сразу мобилизовали, и он погиб. Мама его тогда болела и не могла уехать сразу. После войны мамы уже не было. Брат Зуси погиб. Осталась только одна сестра Циля. Зусю вывезла в эвакуацию семья его знакомых партийных работников Спицевич. Потом, много позже мы встречались с Варварой Спицевич в Минске, чтобы она подтвердила факт эвакуации для получения компенсации от Германии. Намучался он один в эвакуации. Непросто ему было, но он об этом рассказывать не любил. Говорил, что работал на танковом заводе и, как только ему исполнилось 18 лет в 1944 году, его мобилизовали и вместе с танком отправили в Потсдам. У него была контузия в бою. Долго служил в Германии потом. Демобилизовали только в 1948-1949 году.
Когда Зуся уезжал из военной части, у него спросили: «Написать тебе в дело сведения о ранении? Он ответил: «Не надо. А то девушки меня не полюбят». Так в его личном деле нет ни про ранение, ни про участие в боях. Ну что потом докажешь? Из-за ранений у него развилась экзема, а лекарств не было… После демобилизации Зуся вернулся в Витебск и жил у тёти.
В самом конце 1951 года я вышла замуж. Тогда Сталин начал дело врачей, и всем нам, евреям, было очень плохо и страшно. К счастью, лично с нами ничего не случилось. Когда Сталин умер, я была беременна.
Моего будущего мужа Зусю привёл знакомиться к нам домой, в нашу конуру, муж его двоюродной сестры Саша и дед. Даже не представляю, как они там, в маленькой комнате, тогда втроем поместились. Я тогда в конторе дежурила. Мама прибежала ко мне на работу, чтобы меня позвать знакомиться. Мы недолго встречались.
Зуся был неописуемой красоты. Я помню, как он шёл в кинотеатре «Спартак», что был недалеко от нашего дома, и держал за ручку мальчика, сына своей двоюродной сестры. Мы уже были знакомы, но у нас не было свиданий. Он тогда только демобилизовался, на нём была длинная шинель, которая «подметала пол». Некому было помочь ему подшить шинель.
Зуся мне как-то говорит: «Возьми с собой на работу завтра паспорт». В обед мы сбегали в ЗАГС, расписались, и я вернулась на работу. А вечером Зуся ко мне не пришёл. Пропал мой муж. Я поехала к Зусе домой на Марковщину. Уже ходил какой-то транспорт. Тётя удивилась и сказала, что его нет, он напился и пошёл на танцы. Я, наивная дурочка, решила его искать. Нашла его в клубе на танцах. Он сидел в углу, завернувшись в шинель, и спал. Пьяный, заплаканный. Я спросила, почему он там спит.
– А где?
Тогда я взяла его за руку и увела оттуда. У меня дома была Дыня. Мама как раз тогда уезжала на Украину к сестре, которая болела. Я привела Зусю к его тёте, где он жил. Не сказала ей, что мы зарегистрировались. Стеснялась. Тётя постелила нам в разных местах. Так что брачной ночи у меня не было.
Когда она вернулась, чуть в обморок не упала от моей новости. Потом мама попросила Дыню переехать, и мы втроём поселились в нашей комнатушке меньше 10 метров. В такой тесноте все вместе жили.
В 1953 году у меня родилась дочь Мусенька. Помню, как я варила бельё в тазу в маленькой прихожей размером с полстола и из-за тесноты сильно ошпарила себе ногу.
Когда мы поженились, у меня была только одна рваная жакетка. Зуся сказал моей маме: «Я жену одену, как царевну! Она будет в золоте ходить!». И он всю жизнь работал изо всех сил, чтобы семью обеспечить. Зуся работал на фабрике «КИМ» механиком. Пахал 40 лет в 3 смены.
Я после свадьбы окончила 7 класс в вечерней школе и поступила в техникум хлебопекарной промышленности в Москве. Помню, как приехала в столицу и 5 километров шла с книгами с вокзала до техникума. Там работница в конторе предложила мне поселиться на квартире во флигеле в самом центре Москвы возле «Детского мира». Там я жила, пока училась.
Двоюродная сестра Ася и Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР
Ещё в 1937 году, ещё до ареста отца, расстреляли как агентов польской разведки сестру папы – швею хлебопекарни Хану и её мужа портного высшего разряда Эфроима Котон. Их квартира была недалеко от нас. После ареста родителей мама забрала их сына и дочку Асю к нам, но вскоре за ними пришли нквдешники и детей увезли в детские дома. Асю как-то нашла другая сестра папы из Ленинграда и смогла спасти, а что случилось с мальчиком – неизвестно.
В 1942 году 16-летнюю Асю переправили через Ладогу из блокадного Ленинграда на станцию Безымянка Саратовской области, и она работала на заводе. Там девочка подружилась с парнем из Ленинграда и спустя несколько лет вышла за него замуж. Они не были заключёнными, но им не разрешали покидать завод ещё длительное время, даже в отпуск не отпускали. Когда всё же пришло разрешение на отъезд и Ася с мужем стали собираться и продавать ненужные вещи, в том числе подаренные бабушкой новые гардины, на них донесли. Мужа Аси арестовали прямо перед отъездом за то, что он якобы продал эти гардины по спекулятивной цене. Дали стандартный срок – 7 лет. (Такие были порядки).
Я с Асей познакомилась в 1956 году в Москве, когда Ася была уже тридцатилетней женщиной. Она приехала с маленькой сумочкой и письмом Председателю Президиума Верховного Совета РСФСР и пришла ко мне во флигель, где я жила во время учебной сессии. Ася узнала, что Председатель приезжает на работу в 5 утра. К этому времени уже выстраивалась очередь просителей. Принимали не всех. Голова у Аси работала хорошо. Она приехала пораньше в лёгком платье. Сумочку оставила. В руках у неё была только небольшая бумажка. Когда председатель приехал, Ася подбежала и всунула ему в руку свою петицию. Охрана её не остановила. Ася вернулась домой. Мы сидим. Ждём. Назавтра пришёл в квартиру человек. Дал Асе пропуск и сказал: «Завтра к 10 часам должны явиться по такому адресу в такое-то время». Асю принял помощник Председателя Президиума. Он дал ей билет, деньги на дорогу и сказал, что на станции её будет встречать муж. Так и было!
Мама
Мама была красивой женщиной. Она овдовела в 42 года и к неё сватались мужчины, но сначала она не хотела, чтобы кто-то был рядом, а после войны, я не хотела, чтобы мама выходила замуж и оставляла меня одну. Мама была верующей. Не помню, как было до войны, но после войны мама отмечала все еврейские праздники, помнила молитвы. Мы звали её «графиней», она к себе в комнату никого не пускала. У неё была отдельная посуда, соблюдала кашрут. Мацу ей присылала из Украины племянница Женя. В Витебске мама ходила в какой-то дом молиться. Я в молельный дом не ходила. Он был далеко за кладбищем. Мама умерла в 1987 году.
Была участником развития хлебопечения в Витебске
Я отработала 46 лет экономистом на хлебокомбинате. Была много лет и главным экономистом комбината. В своей отрасли я первая получила высшее образование. Первая печаталась в журналах. Консультировала кавказские республики. Получила грамоту министра пищевой промышленности. Мы первые делали торт из отдельных кусочков. Тогда это было большое новшество. Директором комбината с 1945 по 1955 год был Рассказов, который ездил на работу не на машине, как другие, а на лошади.
Прошла множество должностей на хлебозаводе, (потом хлебокомбинате) от счетовода до главного экономиста объединения хлебопродуктов. В 60-е годы окончила институт в Минске.
Сколько бы ни было ревизий, у меня ничего плохого не находили. Но на комбинате всякое было. Построили пионерский лагерь с лыжной базой, но на самом деле, это была база отдыха для начальства. От меня это скрывали, я всё подписывала, потому что сама там не была.
Помню, была на предприятии в Докшицах по производству сгущённого молока, построенном немцами, где было все полностью автоматизировано. Там работало только 5 человек. Не знаю, есть ли ещё этот завод. При заводе была замечательная маленькая гостиница, где в холодильнике стояли образцы молочных продуктов для гостей. Удивительное производство и сервис по тем временам.
В те времена вещи и продукты надо было «доставать». Колбасы в магазинах не было. Наше руководство договорилось, чтобы на хлебокомбинате колбасные изделия продавали по списку, по порциям. Надо было записываться заранее. А мы в обмен выдавали свою продукцию работникам мясокомбината, также по счёту. Всё было лимитировано. Такой был советский бизнес. Всё распределялось сверху и всего не хватало. Помню, как мне приходилось распределять муку, хлеб. Даже генерал приходил ко мне просить белый хлеб для армии.
Всесоюзный конфликт из-за 20 копеек
У меня всё же был очень крупный конфликт. Такой, что даже приезжала комиссия из Москвы. Всё из-за 20 копеек.
Началось с того, что за хорошую работу, за лекции по экономике в горкоме и обкоме профсоюзов, статью по экономике меня наградили поездкой в Таллин. Мы, несколько командировочных, гуляли по городу, изучали местный опыт. Я также встречалась с женой сына маминой сестры Наума – Тамарой. В Таллине было много необычного, а в магазине мы купили очень красивые и дешёвые комплекты белья «гарнитуры» – рубашечки и штанишки. Стоил комплект 2 рубля 80 копеек. Очень-очень дешево даже по тем временам. В нашей маленькой группе была бригадир кондитерского цеха Дедуля. Она тоже купила такой костюмчик и потом похвасталась у себя в цеху. Женщины, конечно же, захотели и себе такие. Я написала Тамаре письмо с просьбой купить и прислать примерно 10 таких комплектов. Тамара так и сделала. Дедуля раздала комплекты белья работницам. Я попросила собрать по 3 рубля, чтобы отправить деньги Тамаре и компенсировать её расходы на пересылку гарнитуров и расходы на пересылку средств. Одна из работниц кондитерского цеха также получила это белье. В то время она была обвинена в воровстве, кажется, масла. На партийном бюро, куда работницу вызвали, она стала отрицать воровство и нападать на и Дедулю, и на меня. Сказала про меня: «Дора Осиповна тоже нечестная: она собрала с нас по 20 копеек сверх цены, а Дедуля к ней подлизывается, ко мне придирается». Она также обозвала меня жидовкой, и я со всего размаха дала ей пощечину.
Назавтра узнала, что жалобщица не пришла на работу. Нашла адрес этой воровки. Узнала какой врач обслуживает этот район и позвонила ему:
– Завтра к вам придёт такая-то женщина просить больничный лист. Пожалуйста, осмотрите её внимательно. Это наша работница. Она не очень честная.
Больничный лист женщине не дали. Она пожаловалась на меня парторгу. Тому самому, что не пускал меня в Болгарию.
Меня вызвала секретарь горкома партии. Я партийная была. Он пожаловался дальше.
– Что у вас там за скандалы? Почему вы работницу ударили прямо на партийном бюро?
– Она сказала, что я жидовка и собираю со всех по 20 копеек, чтобы нажиться. Как, вы считаете мне надо было поступить? Проверьте, куда я потратила эти 2 рубля!
– Идите, Дора Осиповна. Это даже смешно.
Эту жалобщицу не уволили, но перевели в бараночный цех, где была тяжёлая физическая работа.
В Витебске у нас была квартира, машина, мебель. Зуся построил своими руками дом за городом. Перед отъездом, мы его продали за копейки хорошему человеку. Квартиру и машину тоже продали дешево.
Когда моей старшей дочке Мусе было 18 лет, она заболела неизлечимой болезнью. Мы лечили её в Ленинграде. Она была красавицей, училась на третьем курсе музыкального училища, выступала с концертами. Но лечение не помогло. Мои коллеги очень поддерживали меня. Приносили с завода торты для врачей, пока лечились в Витебске. Когда уехали в клинику Ленинград, мне продолжали платить зарплату всё время болезни, все девять страшных месяцев. После смерти Муси у меня был первый инфаркт. Эта боль не проходит. Мне и теперь тяжело говорить об этом.
32 года назад, когда младшая дочь Элина уехала в Израиль, мы последовали за ней.
Провожал нас сосед-инкассатор, так что на поезд с вещами мы приехали на инкассаторской машине прямо к дверям. Так мы уехали.
За всех своих родных и друзей, всех, кого помню, за нашу армию и победу я по субботам зажигаю свечи и читаю молитву. Этому меня научил мой внук Авраам, который стал религиозным человеком.
Дора Ошеровна Шевкина,
Нетания, Израиль, Июль 2025
Редакция выражает благодарность Иде Шендерович за помощь в подготовке материала.
