Семья моей мамы – Эпштейны происходили из города Рогачёва в Гомельской области на юге Белоруссии.

Дед Юда был сначала председателем колхоза, а потом даже директором спирто-водочного завода (или наоборот, сначала директором завода, а потом председателем колхоза). В семье было 6 детей: 4 сына и 2 дочки, в том числе моя мама – Эпштейн Гинда Юдовна.

Старший сын – Эпштейн Гирш Юдович

Старший сын – Эпштейн Гирш Юдович – уже перед войной был полковником, кандидатом химических наук и заведовал кафедрой в военной Академии химической защиты в Москве. У нас дома была его толстенная книга «Химия боевых отравляющих веществ». Как нам рассказывали, они одними из первых вышли на такой очень важный в текстильной промышленности материал, как лавсан. В числе наград дяди Гирша был и один из первых орденов Ленина.
С началом войны семьи работников Академии были отправлены из Москвы в эвакуацию. Сами же работники Академии оставались и продолжали работать в Москве. Дядя Гирш проработал в Академии в Москве до 1952 года, когда по доносу одного из своих сослуживцев по Академии был арестован и посажен, как «враг народа». Затем его направили работать в научную «шаражку» под Москвой, которых в те времена было великое множество. В этой «шаражке» он проработал примерно год, и умер, так как страдал от наследственной гипертонии. После смерти Сталина в 1953 году Эпштейн Г.Ю. был реабилитирован в числе первых. Тогда же, при посещении дочкой спецотдела КГБ выяснилось за что его посадили…
И тогда же в его деле обнаружился ещё один интересный документ. При аресте в деле должна была быть характеристика от непосредственного начальника арестованного. Начальником дяди Гирша был учёный с мировым именем, генерал-лейтенант, лауреат множества премий, академик Кнунянц, с которым они много лет дружили семьями. В характеристике академика Кнунянца было написано, что «Эпштейн Г.Ю. является настоящим коммунистом, и, если бы ему сегодня нужна была рекомендация для вступления в партию, то академик Кнунянц такую рекомендацию незамедлительно бы дал». По тем временам такая характеристика академика была актом беспримерного личного мужества.
Академику Кнунянцу пришлось и ещё раз сыграть положительную роль в судьбе одного из членов нашей семьи.
Мой младший брат, Зиновий Зиновьевич Эпштейн, закончил школу в городе Уфа, куда они переехали после эвакуации к сестре их мамы, работавшей в Уфе инженером-железнодорожником.
После окончания школы брат поступил учиться в Московский институт инженеров железнодорожного транспорта. Контактный, весёлый, рукастый, с хорошим чувством юмора, большой любитель дружеских застолий, брат очень быстро и органично вписался в столичную студенческую среду, обзавёлся большим количеством друзей. Но это имело и отрицательные последствия: в те времена в студенческой среде были очень модны обильные алкогольные возлияния…
Однажды, когда очередная дружеская попойка, проходившая в комнате общежития, в которой жил брат, закончилась и компания разошлась, брат решил навести порядок, разложить вещи по местам, помыть посуду… И не заметил, как случайно столкнул утюг с подоконника открытого окна. Утюг полетел вниз с шестого этажа. По счастливой случайности никто не пострадал, но утюг упал рядом с персональной машиной ректора института. Вычислить окно, из которого вылетел этот «опасный снаряд», не составляло большой сложности, и вскоре в комнату к брату пришли… В комнате был один брат, к тому же не очень трезвый… Расправа была быстрой и бескомпромиссной: исключение из института. Сердобольные тётушки, имею в виду мою маму и тётю Лию, забрали «пострадавшего ребёнка» в Витебск, и он год прожил с нами. Устроился работать монтажником-строителем, участвовал в монтаже корпусов Витебского технологического института.
Прошёл год. Нужно было решать вопрос восстановления брата в институте. У нас не было в Москве серьёзных знакомств, которые могли бы помочь в решении этой непростой задачи. Одна надежда была на тётю Надю, жену дяди Гирша, на их прежние влиятельные связи. Тётя Надя тут же позвонила Кнунянцу: даже после смерти дяди Гирша их дружеские связи остались непоколебимы.
Академик Кнунянц ответил: «Ты знаешь, Надя, я не очень хорошо понимаю, что от меня требуется. Давай договоримся так: я надену свой генеральский мундир, прикреплю все мои награды, и мы вместе с тобой пойдём к ректору. Там ты изложишь всё, что тебе нужно, а я окажу максимальную моральную поддержку». На том и порешили.
Когда генерал-лейтенант Кнунянц во всём блеске своего мундира и многочисленных наград появился в кабинете ректора, тот встал со своего кресла и больше до конца беседы не садился. Короче, вопрос о восстановлении Эпштейна З.З. в  МИИЖТе был быстро и успешно разрешён. Институт брат закончил без новых экзотических приключений.

Эпштейн Яков Юдович

Яков Юдович Эпштейн (дядя Яша) закончил 1-й Московский медицинский институт и до войны работал врачом-рентгенологом в городе Витебске. Его жена Берта Ароновна работала у него рентгенотехником. В 1928 году у них родилась дочь Майя.
Перед самой войной Эпштейны приобрели путёвки в санаторий в Крыму и поехали туда отдыхать. Майю с собой не взяли, её оставили в Витебске у родственников. Не успели доехать до санатория, как началась война… Дядя Яша прекрасно понимал, чем это чревато. Поэтому они бросились обратно в Витебск. Но там уже шли бои, и их в Витебск не пустили. Дочь Майя вместе с родственниками погибла в Витебском гетто, которое располагалось в районе РДК (Дома культуры Витебского района), что рядом с современной гостиницей «Двина». Майе было тогда 13 лет!
Дядя Яша с тётей Басей всю войну провели во фронтовых госпиталях, преимущественно фронтов, которыми командовал маршал Жуков. Уже после войны, в майе 1945 года, маршалу Жукову в Потсдаме было проведено полное медицинское обследование. Создана специальная группа врачей, которую, как старший по званию, возглавил майор Эпштейн Я.Ю. Они ожидали появления маршала в помещении какого-то госпиталя. Наконец, маршал и сопровождающие его лица появились, майор Эпштейн подал команду: «Товарищи офицеры!», все вскочили со своих мест, но маршал подошёл к майору Эпштейну и протянул ему руку: «Я у вас сегодня только пациент, поэтому спокойно делайте всё, что нужно!» Началась рутинная работа. И вдруг рентгенотехник Эпштейн, побледневшая и с трясущимися руками, подошла к руководителю медицинской группы Эпштейну Я.Ю. и почти шёпотом произнесла, что рентгеновские снимки почему-то не получились, нужно делать повторно! Майор Эпштейн, прекрасно знавший крутой нрав маршала, в волнении подошёл к нему и стал объяснять, что произошло. И получил быстрый и чёткий ответ: «Я же вам объяснял, я у вас сегодня только пациент, поэтому делайте всё, что нужно!» К счастью, повторные снимки получились!
После войны Эпштейны вернулись в Витебск. Яков Юдович работал рентгенологом, затем защитил диссертацию и стал заведующим кафедрой рентгенологии Витебского медицинского института. Вместе с подполковником Зельвинским они восстановили одноэтажный кирпичный дом, что на улице Суворова (тогда ул. Володарского), рядом с двумя трёхэтажными домами на углу улиц Суворова и Чехова. Туда нас с мамой и пригласили в конце 1947 года приехать из эвакуации в Кашпир-Рудник Сызранского района Куйбышевской области.
Эпштейны были люди хлебосольные, гостеприимные, доброжелательные. Дом их располагался очень удобно, в центре города. Поэтому там любили бывать многие их друзья-товарищи. Образовался своеобразный «медицинский клуб». Частыми гостями были профессор – невропатолог Сосновик, доцент – гинеколог Лурье, врач – терапевт Вальшонок…
Во времена, когда началась «борьба с космополитизмом» и в Витебске появились несколько серьёзных учёных – медиков, «выдавленных» из-за своего «неправильного» 5-го пункта из ВУЗов Москвы и Ленинграда, они тоже стали бывать в этом «медицинском салоне».
Самым моим любимым гостем был Гилель Залманович Лурье. Человек очень остроумный, весёлый, он, буквально, сыпал весёлыми историями и рассказами. Если я уже успевал лечь спать к тому времени, когда они поздно вечером приходили поиграть в карты, то я, стараясь действовать как можно незаметнее, одевался, выскальзывал из своей комнаты и продвигался к Гилелю Залмановичу. Тот ногой придвигал к себе лишний стул для меня, я взгромождался на стул и, буквально, не отрываясь смотрел ему в рот, слушая его весёлые байки.
Вспоминается такая история. Тогда домашние телефоны были большой редкостью, а мобильных вообще не существовало. Однажды вечером дядя Яша написал записку и попросил, чтобы я отнёс её Лурье и обязательно дождался ответа. Я с удовольствием выполнил поручение: пришёл в их дом, позвонил, Гилель Залманович встретил меня, взял записку, потом полуобнял, завёл в кабинет и сел за письменный стол писать ответ. А я буквально остолбенел, такого зрелища никогда в своей прежней жизни в Кашпир-Руднике не видел: все стены от пола до потолка были уставлены полками, целиком заполненными книгами. Гилель Залманович на мгновение оторвался от стола, глянул на меня и только спросил: «Читать любишь?» Я молча кивнул. «Сейчас допишу записку, и мы с тобой разберёмся…» Он дописал записку, отдал её мне, полез куда-то на полку и подал мне два тома «Графа Монте-Кристо». И я снова пропал…
Это происходило весной, в школе проходили экзамены. В нашем классе письменный экзамен по русскому языку означал написание изложения: преподаватель дважды зачитывала какой-то текст, а мы должны были изложить его своими словами. Зачитали один раз, но меня по-прежнему не было в классе. Тогда преподаватель попросила моего друга Борю Дубмана сбегать ко мне домой и выяснить, что случилось. Боря прибежал к нам, растолкал меня, и мы с ним побежали в школу, чтобы успеть ко второму чтению. Весь класс ждал, пока мы появимся…
Сохранилась в памяти ещё одна ситуация. Когда мама повела меня записывать в 4-й класс знаменитой в городе 10-й Сталинской школы, дядя Яша спросил: «Ты что, всерьёз собираешься записать его Френкелем? Что он будет делать, единственный Френкель среди нас всех Эпштейнов? И потом, фамилия “Френкель” в городе никому не известна, а фамилия “Эпштейн” у многих на слуху… Запиши его Эпштейном». Мама так и сделала. Я в одно мгновение превратился в Эпштейна. Это продолжалось до 8-го класса, когда я должен был получить аттестат о неполном среднем образовании.
Первой забила тревогу тётя Лия: «Как это будет, что у мальчика свидетельство о рождении на фамилию Френкель, а аттестат будет на фамилию Эпштейн?» Она же пошла разбираться с этим вопросом к директору 3-ей школы, куда нас перевели всем классом. Директор школы Пасютин М.И. никак не мог понять, для чего и зачем нужно было менять фамилию прежде, и для чего теперь нужно возвращать ситуацию в прежнее положение? Решающим аргументом стало соображение, что я никуда уходить из школы не собираюсь и никакие комбинации, и хитрости не планируются. Но зато представляете, какое веселье царило в классе, когда выяснилось, что я уходил на каникулы Эпштейном, а вернулся Френкелем? Только ленивый не спрашивал у меня «Так ты что, правда вышел замуж? И кто твой муж Френкель?»
Яков Юдович Эпштейн умер от обширного инфаркта в возрасте 50 лет. Захоронен на витебском Старо-Улановичском еврейском кладбище. Рядом похоронена его жена Берта Ароновна. Между ними установлен памятный обелиск, посвящённый их дочери Майе, погибшей в Витебском гетто в возрасте 13 лет…

Эпштейн Зиновий Юдович

«Вживую» Зиновия Юдовича (дядю Зяму) я не видел, только на фотографии. Высокий, сухощавый, в очках с сильным увеличением он мне показался типичным беспомощным интеллигентом, «овощем». Но, оказалось, я грубо ошибался… Зиновий Юдович в звании лейтенанта провоевал в танковых войсках всю зимнюю компанию с Финляндией. С началом войны 1941 года дядя Зяма добровольцем ушёл на фронт, где и погиб или пропал без вести в первых же боях. Его семью – жену и двух сыновей тётя Лия тоже забрала в эвакуацию в Кашпир-Рудник. Здесь в деревянном бараке на берегу Волги вместе с нами они и провели все военные годы, и даже несколько лет после войны.
Они последними покидали нашу эвакуационную базу в Кашпир-Руднике на высоком берегу Волги. Поехали в город Уфу, где сестра их мамы тётя Аня работала инженером-железнодорожником.
Тёплые, дружеские отношения с братьями у нас сохранились до сегодняшнего времени. Младший всю жизнь проработал инженером-строителем, создал свою фирму. Старший – защитил диссертацию, переехал в Москву. Недавно у него родился правнук – маленький Миша Эпштейн, последний официальный представитель и продолжатель славного рода Эпштейнов.

Сёстры Гинда Юдовна и Лия Юдовна Эпштейн

Моя мама – Эпштейн Гинда Юдовна тоже училась и жила в Ленинграде. Где и как она познакомилась с папой, как и когда переехала в Харьков, я не знаю. Войну мы встретили в Харькове, откуда эвакуировались в посёлок Кашпир-Рудник Сызранского района Куйбышевской области, куда перед самой войной была направлена в командировку из Ленинградского «НИИ Сланцев» Эпштейн Лия Юдовна (тётя Лия)».
Здесь, в маленьком рабочем посёлке на берегу Волги тётя Лия сумела собрать всех невоеннообязанных членов нашей семьи. Последними на пароходе из Казани она привезла своих родителей бабушку Броху и дедушку Юду, которые буквально перед вступлением немцев сумели покинуть Рогачёв и добраться до Казани. В большом бараке на берегу Волги в военные годы дедушка с бабушкой жили вместе с нами, а затем как-то внезапно один за другим в течение недели умерли. Были похоронены там же на кладбище Кашпир-Рудника.
Первой из Кашпир-Рудника в Ленинград, в свой «НИИ Сланцев» уехала тётя Лия. Затем в 1947 году по приглашению дяди Яши уехали в Витебск мы с мамой. Последними из Кашпир-Рудника в Уфу уехала семья дяди Зямы.
В Витебске мы поначалу жили в доме дяди Яши по ул. Суворова (тогда ул. Володарского). Но затем между мамой и тётей Басей произошли какие-то семейные «тёрки», и мы с мамой сняли комнату в семье в дальнейшем моего друга Дэдика Гутмана по ул. Щербакова, рядом с нынешней «Пирамидой». До нашей 3-ей школы добираться было довольно далеко, но, во-первых, в те юные годы для меня это было не расстояние, а, во-вторых, по улице Ленина тогда ходил трамвай прямо до Смоленского рынка.
В начале 50-х в рядах витебских Эпштейнов (мама и дядя Яша) стало прямо на глазах нарастать волнение и беспокойство: резко ухудшилась связь, в основном почтовая, с Ленинградом, тётей Лией. Это было время, когда стремительно начала разрастаться борьба с «безродными космополитами», под которыми понимались в основном евреи. На семейном совете было принято решение провести «контрольную проверку». С этой миссией мама поехала в Ленинград. Подтвердились самые худшие опасения: как явного представителя «безродных космополитов» Эпштейн Л.Ю. уволили из института, кроме того она перенесла операцию аппендицита и вот уже в течение полугода не могла найти работу. И снова на семейном совете было принято решение: перевозить тётю Лию в Витебск. Очень быстро нашёлся вариант обмена жилья: обладатели 16-и метровой комнатки – коридорчика по улице Толстого, 8 с радостью приняли предложение обменять его на комнату тёти Лии в Ленинграде. Она переехала в Витебск, а мы с мамой переселились с ул. Щербаковой на улицу Толстого. По этому адресу мы и жили следующие 19 лет! Тётя Лия устроилась работать химиком-лаборантом на кафедру хирургии Витебского мединститута.
Возможность получения жилья по очереди в те годы была делом мало перспективным. Тем более, что я, несмотря на все собеседования со мной мамы и занимаемую высокую должность секретаря комсомольской организации Специального конструкторского бюро станкостроения, считал невозможным для себя, молодого специалиста без семьи, пытаться втиснуться в очередь других очередников, обременённых семьями и детьми.
В 1965 году в связи с 20-летием Победы над Германией правительством было принято решение создать льготные очереди для внеочередного получения жилья участниками войны и семьями погибших на фронте, которые не создали новых семей. В нашей семье под эту категорию попадала мама, Эпштейн Гинда Юдовна. И я, наконец-то, подал заявление в СКБ о включении нашей семьи в льготную очередь на получение жилья как семьи погибшего. Нас включили в эту очередь под № 3.
И вот тут начались всевозможные проволочки и передвижки, которые продолжались почти четыре года. Причин было две: во-первых, в те годы я уже перестал входить в число близких руководству СКБ персон, которых и без меня было великое множество, и, во-вторых, в профкоме и руководстве быстро решили, что тётя Лия не входит в состав нашей семьи, и должна оставаться в квартире по ул. Толстого. У меня до сих пор вызывают дрожь воспоминания, когда в зимние холода, а ещё хуже ночью, нужно было идти в туалет или в сарай за дровами, чтобы протопить печку: все эти «дополнительные» услуги располагались во дворе на берегу реки Витьба, метрах в 150-и от дома.
Наконец 4-х летняя напряжённая борьба закончилась нашей победой, и в мае 1969 года мы в составе пяти человек поселились в квартире по ул. Смоленской. Думается, что свою роль в благополучном разрешении квартирной эпопеи сыграла замечательная женщина, доцент кафедры хирургии, участница войны, депутат Верховного совета БССР Анна Флориановна Котович, с просьбой о помощи к которой обратилась тётя Лия.
А ещё через несколько лет в нашей квартире по ул. Смоленской появился шестой член семьи – сын Дмитрий.

Хотелось бы ещё вспомнить затянувшуюся историю поисков места захоронения, могилы моего отца Френкеля Давида Шлёмовича.
В полученном мамой извещении («похоронке») было сказано: «…Ваш муж Френкель Давид Шлёмович, уроженец БССР Могилёвской обл., в бою за Социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 5 – 06 – 42 г. Похоронен село Дубовицы Ленинградской обл.» В те годы я довольно часто бывал в Ленинграде, даже диплом в течение полугода писал на Ленинградском заводе подъёмно-транспортного оборудования им. Кирова. Неоднократно обращался во все возможные справочные службы с просьбой указать, где именно в Ленинградской обл. находится село Дубовицы. И каждый раз получал стандартный ответ, что село Дубовицы в Ленинградской обл. не значится. Так продолжалось пока у нас в Ленинграде не образовалась новая ветвь армянских родственников Акопянов. Племянник Игорь Акопян, с детства увлёкшийся журналистикой, учившийся в Сорбонне, закончивший Ленинградский университет, стал видным ленинградским журналистом. Я подбросил этот «неразрешимый» вопрос ему. Игорь покопался в каких-то своих справочниках и через короткое время я получил чёткий ответ: село Дубовицы находится на окраине города Старая Русса. Там действительно летом 1942 года шли тяжелейшие бои, в которых была разгромлена элитная танковая дивизия СС «Мёртвая голова». Но и наши войска понесли огромные потери: в братской могиле у села Дубовицы захоронено около 5000 наших погибших воинов. Сразу после войны была проведена очередная территориальная реорганизация и Старая Русса передана в состав Новгородской области.
Списавшись с военкомом Старой Руссы и получив официальный ответ, что рядовой Френкель Д.Ш. находится в числе захороненных в братской могиле у села Дубовицы, я поехал в Старую Руссу. Погулял по красивейшему городку, затем на городском такси поехал на братскую могилу. Положил цветы, сфотографировал комплекс… На верхних бетонных плитах комплекса записаны имена далеко не всех захоронных там воинов. Спросил в военкомате, что нужно сделать, чтобы имя отца было занесено на одной из верхних плит комплекса. Мне ответили, что достаточно обращения с такой просьбой кого-либо из родственников. С тем и уехал.
Несколько лет назад ко мне обратился внук Антон с просьбой дать ему координаты комплекса, хочет съездить на могилу прадеда. Координаты я дал и попросил, чтобы он, если будет возможность, обратился в военкомат с просьбой нанести фамилию прадеда на одной из плит. Через несколько дней Антон вернулся и привёз фото мемориала, на одной из плит которого было нанесено имя Френкеля Давида Шлёмовича. Молодцы работники военкомата Старой Руссы. Ещё больший молодец внук Антон, для которого связь времён и поколений не пропагандистский звон, а внутренняя потребность!

Эпштейн Наум Юдович

Наум Юдович Эпштейн (дядя Ноник) был самым младшим ребёнком в семье: родился в 1914 году. Сначала закончил Витебский техникум, затем уехал продолжать учёбу в Ленинград. Здесь его и застала война. Он сразу же был мобилизован, и попал в десантный мотопехотный батальон, в котором прослужил на разных должностях от командира взвода до начальника штаба батальона до самого конца войны и даже несколько лет после её окончания. Недавно дочь Ноника опубликовала фотографию, на которой он вместе с другими офицерами батальона 2-го мая 1945 года сфотографировались у стен Рейхстага.
Рассказывал о войне Ноник очень скупо и неохотно, мне запомнились две истории.
Однажды с ещё одним офицером батальона они почему-то пешком возвращались из тыла в часть. И вдруг среди перемещавшихся по дороге людей прошелестело сообщение, что где-то километрах в десяти у них за спиной прорвались немецкие танки и замыкают кольцо окружения. Вдвоём с офицером бросились бежать назад, и едва выскочили из опасной зоны, как кольцо окружения, действительно, замкнулось.
Вторая, военно-алкогольная история.
Это случилось, когда наша армия вела уже наступательные бои на Западном направлении. Дядя был в то время начальником штаба десантного мотопехотного батальона. В одном из боёв солдаты батальона взяли в окопах немцев необычный трофей – ящик французского коньяка. «За ненадобностью» весь ящик вместе с содержимым был передан в штаб батальона.
На передовой новости распространяются быстро, в том числе и известие о необычном трофее батальона. Поэтому, несмотря на то, что батальон готовился к очередному бою, в палатке начальника штаба стали один за другим появляться штабные офицеры соседей слева, справа… Начальник штаба сразу понял, для чего, и приказал ординарцу:
– Налей им по кружке, и пусть уходят, не до них сейчас!
– Нет, мы без хозяина не будем – был дружный ответ офицеров-соседей.
– Ну, тогда налей мне тоже половину кружечки.
Офицеры дружно подняли и выпили свои кружки. Желая запить коньяк водой, дядя опустил глаза и увидел на столе перед собой кружку, наполненную прозрачной жидкостью. Поднял кружку и стал пить. Только когда кружка оказалась практически пустой, дядя понял, что в кружке была не вода, а спирт. Офицеры-соседи разошлись, а Ноник совершенно вырубился.
Пришёл командир батальона, с которым у дяди были хорошие, дружеские отношения. Увидев безобразное зрелище – пьяного начальника штаба батальона накануне боя, приказал ординарцу:
– Убери этого пьяного куда подальше – так, чтобы до конца боя его никто не нашёл. Иначе, если его кто-нибудь из старших командиров увидит в таком виде, – будет трибунал!
Обошлось без трибунала.

Алкогольный урок любимого дяди Ноника.

«Аналогичный случай» произошёл и у нас дома.
Когда мы жили уже вместе с тётей Лией в Витебске на улице Толстого, поздним вечером в нашу входную дверь позвонили. Я пошёл открывать. Распахнул дверь.
В дверях стоял во всей своей боевой красе, в парадной офицерской форме и при всех боевых наградах младший из братьев и сестёр Эпштейн, любимый дядя Ноник. Раздался мой восторженный вопль, объятия, поцелуи…
На шум прибежали обе сестры – мама с тётей Лией, и началась вторая серия объятий, поцелуев и даже слёз…
– Ты же, наверно, голодный? – первой пришла в себя тётя Лия. – Иди умывайся и за стол.
Мы быстро загрузились за стол в комнате.
– Выпить хочешь? – уверенно приняла на
себя бразды управления встречей тётя Лия.
– Конечно. – был короткий ответ
В нашем доме с давних пор на серванте стоял полулитровый глиняный кувшин в форме пингвина, наполненный «Северной наливкой». Кувшину мгновенно открутили голову, и тётя Лия хотела приступить к наполнению рюмок. Её остановило скептическое выражение лица брата.
– Ты предпочитаешь чего-нибудь покрепче?
– Не отказался бы!
В то время тётя Лия работала в химической лаборатории на кафедре хирургии Витебского мединститута. В её распоряжении всегда было немного спирта, который она тщательно прятала, вероятно, от меня.
– У нас из крепкого есть только спирт. Будешь?
– Конечно!
Тётя достала свою заветную бутылку, стакан и объявила:
– Сейчас пойду на кухню, принесу тебе воды разбавить спирт.
– Ой, нет-нет! Лей так!
Стакан поставили на стол, тётя Лия стала медленно и осторожно наливать в стакан спирт, готовая в любую секунду прервать операцию, как только последует команда «Хватит!» Ноник положил указательный палец на верхнюю кромку стакана и покачивал им сверху – вниз, мол «Наливай, наливай…» Команда «Хватит!» последовала, когда стакан был почти полон.
– А вот теперь принеси мне, пожалуйста, отдельно стакан холодной воды!
Кто-то из старших произнёс тост, и Ноник под моим влюблённым взглядом спокойно, за несколько глотков опрокинул в себя стаканчик со спиртом, затем так же спокойно запил его водой. Вдохновлённый его примером, я одним глотком влил в себя неполную рюмку «Северной наливки», которую мне тоже налили в честь такого события.
– Что ты делаешь? – неожиданно прозвучал окрик Ноника.
– Как что? Пью вино! – с гордостью отвечал я.
– Вот именно, вино, а не водку! Вино нужно пить медленно, глоток за глотком, буквально впитывая в себя и смакуя вкус и аромат каждого глотка. А так, одним махом, пьют только водку или самогон, чтобы не поперхнуться или не обжечь гортань!
Ноник прослужил в наших войсках в Германии ещё несколько лет после войны. Последние годы он был военным комендантом какого-то городка. Там же произошла неожиданная встреча с братом отца, Борисом Френкелем, который приехал в командировку в этот городок и для решения каких-то вопросов должен был встретиться с комендантом города.
Во время отпуска в 1949 году Ноник познакомился со своей будущей женой Фридой. Свадьбу отмечали в Витебске, при этом в ЗАГС поехали и Ноник с Фридой, и дядя Яша с тётей Басей: оказалось, что у дяди Яши с тётей Басей в 1928 году родилась дочь Майя, но они не были расписаны…
Затем Н.Ю. Эпштейн служил в Ярославле, а заканчивал службу в армии главным инженером танкоремонтного завода в Красной Речке возле Владивостока.
После демобилизации работал в Ленинградском НИИ водной и газовой арматуры, которая, после появления газопроводов большого диаметра, стала аппаратурой стратегического назначения. Один из заводов этого стратегического направления располагался в городе Геническе на Азовском море у самого перешейка при въезде на Крымский полуостров. Дядя с семьёй с дочкой и внучкой там несколько лет отдыхали. Туда же позвали на отдых и нас с малыми детьми. Как любил выражаться наш маленький сын Дима «Геническ – очень хороший город. Там мелкое тёплое море и есть колбаса!»
Умер Ноник в 1988 году в Ленинграде.

Семён Эпштейн