ЗВОНОК ИЗ ЛОНДОНА

Его звали Макс. Макс Чарный. Он родился в Каунасе в 1914 году. Семья Чарного насчитывала шесть человек: мама, папа, старший сын, две сестры и Макс. У главы семьи была своя фирма – импорт-экспорт кожсырья.

Все дети, занимались в гимназии, где предметы преподавались на иврите, но дома они говорили на идише.

Кстати, большая часть еврейского населения Литвы и, в частности, Каунаса, говорила на идише и училась в еврейских школах.

После окончания реальной гимназии Арон, старший брат, поехал в Вену, где продолжил учёбу – но уже на немецком языке – в высшем коммерческом учебном заведении, с тем чтобы по возвращении помогать отцу. Сестра Рива закончила гуманитарный факультет Каунасского университета. Хава, вторая сестра, – тот же университет, но химический факультет. Во время учёбы в университете она познакомилась со студентом Давидом Вальдштейном, и через некоторое время они поженились.

А вот Макс, окончив гимназию, сразу же стал помогать отцу, который к тому времени открыл меховую фабрику. Но так как в самой Литве сырья для фабрики было недостаточно, его отец связался с одной фирмой в Лондоне, которая и поставляла им сырье.

Владельцем фирмы был еврей Гурвиц, который основал её в Германии, но с приходом Гитлера перевёл свой офис в Англию. Чарный – глава семьи наезжал в Англию, делал закупки для фабрики. Писал и звонил семье оттуда. Во время его очередной поездки раздался звонок из Лондона. Чарным сообщили, что глава семьи находится в больнице. Потом прибыла телеграмма, в которой сообщалось, что «Йосеф Чарный перенёс тяжёлую операцию, но положение улучшается". Но вскоре Йосеф скончался.

Это был первый и очень сильный удар судьбы по семье Чарного.

СТАКАН ВИНА В БОЧКЕ ВОДЫ

Йосеф Чарный был сионистом, в доме – по воспоминания Макса – всегда хранился документ, из которого следовало, что в 1919 году Йосеф Чарный был одним из создателей сионистской организации в Каунасе. А в те годы о сионизме только и говорили. Ивритскую гимназию, где учился Макс, посещали известные еврейские деятели. Они произносили перед учащимися патриотические речи и призывали вносить деньги в еврейские фонды, такие, как "Керен кайемет" и "Керен ха-йесод".

В 1930 году Каунас посетил и знаменитый поэт Хаим Нахман Бялик.

Для еврейской молодёжи это было большим событием: ведь они заучивали его стихи наизусть. На всю жизнь Макс запомнил строчки из его поэмы о еврейском погроме и, уже в преклонном возрасте, зачитал мне: «О, небо, небо, сжалься надо мной, если есть на небе Бог, а к Богу есть дорожка...». Существует и авторизованный перевод этого произведения на идиш: «Куй сердце из стали и железа, чтобы можно было пережить это».

Дважды к каунасцам приезжал и Владимир Жаботинский. Он тоже агитировал каунасских евреев жертвовать деньги в «Керен кайемет» и ехать в Эрец-Исраэль. Максу врезалось в память одно выражение Жаботинского (он держал свою речь на идише и русском): «Не верьте, что природа против нас». А на латыни добавил: "Мы не можем больше терпеть этот английский мандат».

Макс помнит, как его город посетил и Нахум Сокопов.

Запомнилось ему и выступление профессора-сиониста из Лондона, кажется, его звали Бродецкий.

В своей речи тот привёл следующую притчу: «Один раввин в местечке выдавал замуж дочь и, чтобы угостить гостей, поручил своему помощнику взять бочку и обойти все еврейские семьи, дабы каждый еврей налил в неё хоть по стакану вина. Помощник обошел евреев – бочка наполнилась. Но когда пришла пора открыть бочку и напоить гостей, то оказалось, что в бочке не вино, а вода. И вот почему: помощник обратился к одному из евреев с просьбой налить в бочку стакан вина. Еврею было жалко отдавать своё добро. И он подумал так: «Если я под видом вина налью в бочку стакан воды – никто не заметит». Но так думали все жители местечка, потому в бочке и оказалась одна вода. «Это может случиться и с "Керен кайемет" – заключил свою речь профессор. – Каждый думает: если я не дам – это пройдёт незаметно. Но так думать и поступать не следует. Еврей должен внести деньги в Еврейский земельный фонд»

По утверждению Макса, его отец мечтал скопить энную сумму, чтобы семья переехала в Эрец-Исраэль. Но этим мечтам не суждено было сбыться.

КОГДА В ДУШАХ ПОСЕЛИЛСЯ СТРАХ

После того как Советы присоединили Литву, они национализировали все предприятия, в том числе и фабрику Йосефа Чарного. Старшего брата Арона, который руководил фабрикой после смерти отца, уволили. А вот сестру Хаву, её мужа Давида, а также Макса – оставили: у новой власти не нашлось замены.

Семья продолжала работать, но дрожала от страха. Каждый день кого-то арестовывали.

Так они дотянули до 14 июня 1941 года, до нового удара судьбы.

В ту ночь в их дом вошли трое: один в штатском, милиционер-литовец и молодой парнишка-еврей, по-видимому, из комсомольцев. Эта тройка предъявила им документ, в котором сообщалось, что мать Макса Либе Чарная и её дети подлежат высылке за пределы Литвы. Куда именно, не сказали. Потом квартиру обыскали. По всей видимости, надеялись обнаружить оружие, но не нашли. Дали час-полтора на сборы, приказали взять самое необходимое и покинуть дом. Затем семью «погрузили» в грузовик, который уже стоял у дома, и тот поехал в сторону железнодорожной станции. Там старшего брата Арона отделили от семьи, а Макса, мать и сестёр загнали в товарный вагон, набитый такими же, как они, «спецпереселенцами» – евреями и литовцами.

Вскоре прибыла какая-то комиссия. Стали выкрикивать фамилии: «Есть тут такая-то?» Выкрикнули и фамилию сестры Макса: «Вальдштейн!». Её сняли с поезда. И из других вагонов ссадили некоторых людей (как потом стало известно, муж Вальдштейн успел походатайствовать, и сестру оставили на свободе). А всех остальных повезли на восток.

На восьмой день мучительной езды, 22 июня, до «спецпереселенцев» дошли слухи, что Гитлер напал на СССР и уже даже занял Литву. В тот момент положение выселяемых из Литвы, которое они считали трагическим, превратилось – по мнению находившихся в эшелоне евреев – в счастливейшее. И вот почему. Все знали, что Гитлер уничтожает евреев, и решили, что благодаря Советам – то есть высылке – им удалось спастись и избежать гитлеровских концлагерей и – в конце концов – смерти.  А в Сибири – ну, подумаешь! – переселение! – трудно, конечно, но зато остались живы!  (Надо отметить, что даже в товарняке, евреи-«спецпереселенцы» верили в Советский Союз, и надеялись, что даже таким, как они, «социально опасным элементам» не будет в нём страшно).

ОВЦЫ, КАК СПАСЕНИЕ

Пассажиры товарняка доехали до Барнаула, затем их пересадили на пароход, и по реке Обь они поднялись до города Камень-на-Оби. Там они находились день-два, затем «спецпереселенцев», отправили в совхоз Nº 51. И там распределили по шести фермам, которые были разбросаны по разным уголкам совхоза.

Маму Макса, к тому времени ей было 63 года, на работу не отсылали, а Макс с сестрой копнили сено, рыли ямы для силоса, выгружали и загружали телеги... Им даже дали избушку для жилья, но во время дождей её заливало водой.

Так семья дотянула до зимы, а зимой на ферме делать нечего, и спецпереселенцев перебросили на другие работы. Макса назначили рубить тальник для обогрева свинарника. За работу ничего не платили, вернее, в обмен давали суп да картошку и, кажется, хлебные карточки. Их Макс уже не помнит. 

Как-то в разговоре с директором совхоза Макс обмолвился о своей специальности. Ведь в совхозе было 10 тысяч голов овец. Но собеседник объяснил ему, что все шкуры сдаются в «Заготсырьё» города Камень-на-Оби. Но всё-таки весной, когда началась стрижка овец, Макса назначили сортировать шерсть, чтобы уже отсортированную отправлять в «Заготсырьё».

В фирме отца он видел, как обрабатывается овчина, но как сортировать шерсть – не знал. Ему помогла одна книжка, которую он приобрёл в совхозе. Она была издана в 1936 году и с того – совхозного часа – сопровождала его всю жизнь. Он даже привёз её в Израиль.

Когда Чарные находились в совхозе, неожиданно получили письмо от сестры из Киргизии, той самой, которую сняли с поезда ещё в Литве. Оказалась, что в день начала войны, она с мужем успела эвакуироваться из Литвы и добралась до Киргизии и теперь находится в городе Ош. Она сразу же принялась их разыскивать, писала в разные инстанции, искала, где только могла. Через какого-то человека её письмо и попало к Чарным в конце 1941-го или в начале 1942 года. Она разыскала не только маму, сестру и Макса, – но смогла найти и брата Арона; он был осуждён на пять лет, как глава семьи, у которой имелась своя фабрика. Он содержался в одном из уральских лагерей. Его, сменившего отца на посту директора фабрики, отнесли к «социально опасным для советского строя и общества элементам». И сестра, как потом стало известно, время от времени посылала ему посылки с провизией в лагерь, что его поддерживало, потому что он уже был при смерти от истощения.

А вот Макса, маму и другую сестру, не известно почему, но в совхозе не оставили, а опять погрузили на машины и повезли в Камень-на-Оби, оттуда – в Барнаул, а из Барнаула – к Лене-реке.

«ВСЕ ЕДУТ В АМЕРИКУ, А МЫ ОСТАЁМСЯ»

В открытом всем ветрам грузовике находились четыре литовские и две еврейские семьи. Они ехали долго. Под вечер остановились, шофёр объявил перекур. и «спецпереселенцы» уснули утомлённые. А когда проснулись, чтобы продолжить путь, обнаружили, что во время сна их обокрали. Среди украденных чемоданов был и чемодан семьи Чарного с самым необходимым для жизни матери содержимым – лекарствами. Лекарства для матери они везли ещё из Литвы. И вот их украли. Но во время переездов Макс продал часы "Омега", подаренные ему в день 13-летия. Эти деньги он берёг для непредвиденных расходов. Теперь они и наступили.

Переселенцев почему-то довезли до Лены. Там опять-таки их пересадили на пароход – и дальше на север. Куда точно, они не знали. Но поговаривали, что высадят у моря Лаптевых, неподалеку от бухты Тикси. И вот – довезли их до Якутска, сгрузили с парохода и переправили на баржу предупредив, что через пять часов она отправляется на север в сторону бухты Тикси.

Пристань была окружена забором, охраняли её солдаты НКВД. Но Макс всё-таки решил «сбегать» в центр и купить маме нужные лекарства. Так он и сделал. Но оказалось, что "побег" предпринял не он один. Его невольным спутником стал Сёма Бройде, тоже из Каунаса. Они перелезли через забор. А потом Бройде поинтересовался: "Куда вы идёте?»  Макс ответил: «Иду в аптеку купить лекарство для мамы». «А вы куда?» – в свой черед спросил у Бройде. Тот ответил: «В промкооперацию. Я специалист по строительству. А там, на севере, не дай Бог, мы не выдержим. Вот я и иду предложить свои услуги. А у вас, кажется, была меховая фабрика?». Макс подтвердил: «Да, была. Я знаю технологию выделки».

Так дошли они до парикмахерской, и Сёма Бройде сказал: «Зайду. Я весь заросший». Он зашёл, а Макс бегом дальше, ибо аптека, как ему сказали, была в семи километрах от пристани.

Вбежал он в аптеку, видит – за прилавком пожилая еврейка. Да и она сообразила, что он не совсем типичный для Якутска житель. И Макс стал рассказывать ей, как ему позарез нужно лекарство для мамы, сказал, что их везут на север. Эта добрая женщина всплеснула руками: «Ой, там на севере цинга, там нет витаминов. Я вам дам ещё кое-что». Рассчитался Макс за лекарства – и бегом обратно.

Только добежал до баржи, а ему сестра, вся в волнении, кричит на иврите: «Мы остаёмся».

Это, как они были убеждены, был новый удар судьбы.

Среди «спецпереселенцев» прошёл слух, что русские и американцы уже воюют вместе и их («спецпереселенцев») путь на север – неспроста. Их, наверное, через Северное море отправят в Америку! А тут сестра: «Все едут в Америку, а мы остаемся!» В чём дело?!

«ПЕРСТ БОЖИЙ В ЭТОМ ДЕЛЕ!»

В случае с семьей Чарного, всему виной случайный попутчик Семён Бройде (два сына его живут в Израиле). Так вот, этот Сёма побрился и пошёл в промкооперацию. Его профессией заинтересовались, приняли на работу, но спросили, не знает ли он случайно человека, который сведущ в технологии обработки мехов: «У нас этого добра уйма, но те, кто работает, все портят. Нужны более современная рецептура и специалист». Сёма ответил: «Да я только что с этим специалистом шёл. Его фамилия Чарный».

Из промкооперации немедленно – в обком партии, а из обкома в НКВД с просьбой снять Чарного и его семью с баржи.

«Если бы я был верующим, – признался мне Макс, – то сказал бы на иврите: «Божий перст в этом деле!» Столько лет прошло с того дня, но, как начинаю вспоминать об этом случае, – дрожь берёт. Я благодарю воров за воровство, – признался он, – за то, что они украли лекарство, ведь именно поэтому я побежал за ним в аптеку и встретил Сёму Бройде, который направлялся в кооперацию... Человеческая фантазия не в силах придумать то, что иногда случается с нами в жизни».

СОЛОМИНКА, КОТОРАЯ СЛОМАЛАСЬ

Кроме семьи Чарного и Бройде с баржи сняли врачей, медсестёр. Сняли и семью Бернштейн, ибо один из членов семьи был болен тифом. Их сняли, но не сказали, зачем и почему. И вот они, еврейские горемыки, сидят на пирсе и завидуют тем, кто отплыл на север, в Америку. Ведь это была надежда – соломинка, которая сломалась у них в руках.

Наконец поздно вечером появляется возчик с тележкой: «Есть ли среди вас такая-то семья?» 

– Да

– Поехали. 

Привез их к избушке. Там уже кто-то находился. Чарным выделили отдельную комнату: «Вот тут будете жить, а завтра пойдёте в промкооперацию представиться».

(Когда Макса депортировали из Литвы, он чисто инстинктивно прихватил с собой каталоги оборудования для мехового производства. Правда, текст там был на немецком и на английском. И всю дорогу через бескрайний СССР он очень этого боялся: «Война с немцами – а книги на немецком. Увидят – бог весть что подумают!»).

На следующий день он направился в промкооперацию, захватив каталоги, чтобы показать, что кое-что понимает в технологии производства. С ним поговорили весьма любезно, более того, там уже был заготовлен документ о том, что промкооперация принимает его, «спецпереселенца» такого-то от органов НКВД – и зачисляет на работу в качестве консультанта сырьевого цеха.

На следующий день его повезли в небольшой цех, где обрабатывали сырьё. Всё делалось кустарным способом, по самой старинной технологии – при помощи муки. Но в те годы мука уже была дефицитом. Надо было внедрять иную, новую технологию. Это ему стоило много нервов, но он был молодым, и, самое главное, «должен был оправдать оказанное ему промкооперацией и органами НКВД доверие», ибо в противном случае его могли отправить дальше.

Но он работал не покладая рук и оказался не на плохом счету. Спустя многие десятилетия мне удалось обнаружить характеристику Макса той организации, куда его зачислили: «Чарный Максим Иосифович. Место работы: артель «Работница». Должность: мастер-красильщик. Работник очень хороший, активный, дисциплинированный…»

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ

На сайте «Подвиг якутян» под рубрикой «Якутяне – труженики тыла», где сообщается, что Макс (уже в наше время!) был награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 года»). Но это одна сторона медали. Другая – тогдашняя действительность.

Каждый день Макс узнавал, что кого-то посадили. НКВД наплевать на то, что специалист нужен производству. Работники органов искали малейший повод для посадки. Из спецпереселенцев посадили Бернштейна, доктора Альперина, того же Сёму Бройде. Возможно, с кем-то он поговорил, кому-то какое-то слово доверил, – и получил пять лет.

Семья Чарного существовала, как могла, но в большом страхе. А это нельзя назвать жизнью. Органы пытались завербовать пятерых его хороших знакомых, но те были стойкими, не поддались на уговоры, а может, и угрозы. Они никому не причинили зла. Более того, они его предупредили: «Макс, ты в большой опасности. Ни с кем не встречайся, ничего не говори!»

ВОССОЕДИНЕНИЕ СЕМЬИ

Пять лет миновало с момента высылки.

Отсидев срок, вышел из лагеря брат Арон. Он приехал к семье в Якутск, в их «избушку». К тому времени семье Чарного выделили в ней ещё одну комнату. И хоть водокачка была неподалеку, в 300 метрах, а водовозка развозила воду, зимой Макс завозил во двор лёд из Лены. Растапливали куски льда и кипятили чистейшую воду. У Макса на работе можно было купить дрова. И он с товарищами – «я у них, они у меня – заготавливали, пилили, кололи эти дрова и топили ими печку».

Так они дотянули до 1954 года.

Дышать стало свободней, но «спецпереселенцы» всё равно были на учёте и отмечались в органах. Одна их знакомая сумела получить разрешение и переехала в Иркутск, который им, жившим на севере, показался самым настоящим югом.

Макс также попытался связаться с Иркутском. Из Мехкомбината (или Межкомбината?) ему ответили, что примут на работу в качестве мастера. И он захотел немедленно уехать, но его категорически не желали увольнять.

Но он всё-таки добился своего.

Последним пароходом, наступала уже зима, «спецпереселенцы» отплыли из Якутска. Кое-как – сначала на пароходе, а потом самолётом – добрались до Иркутска, где та самая знакомая уже сняла им избушку – бывший курятник, в котором и поселились.

Там, в Иркутске, Чарный стал работать сменным мастером.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДНОЕ ПЕПЕЛИЩЕ

После войны советская власть разрешила польским подданным покинуть СССР. И семья сестры, жившей в Киргизии, смогла выехать вместе с поляками. Сначала они остановились в Германии (в Америку и в те годы было непросто попасть), но потом нашёлся кузен, под гарантию которого они и въехали в США.

20 лет они работали как специалисты-химики на разных предприятиях. А в 1972-м сумели создать своё дело и наладить выпуск различных химических препаратов. Они и есть та самая семья сестры Макса – Хавы и Давида Вальдштейн, которые пожертвовали деньги на университет Бар-Илан в Израиле.

Что же касается самого Макса, то, когда в 1956 году стали выдавать паспорта, он решил поехать к брату в Литву (можно сказать, на родное пепелище – завода уже не было) и подготовить почву для переезда туда мамы и сестры.

Дело было летом, и уже там, в Паланге Макс встретил знакомую, которая тоже, как и он, только-только стала свободным человеком. Затем она познакомила его со своей приятельницей Жанной, случайно в городе встреченной. Макс помнит, как почему-то пообещал Жанне, что если переедет в Литву насовсем, то привезёт ей шарфик.

Потом Макс уехал обратно в Иркутск, дотянул до осени, после чего попросил увольнения. Увольнять не хотели, но всё-таки... Помогла астма – профессиональная болезнь меховщиков. И он, и мама, и сестра, вернулись в Литву.

Мать обосновалась в Клайпеде у своего старшего сына, а Макс и младшая сестра – у кузины Хавы Кагантон в Вильнюсе. В этом же городе жила и Жанна Ран, которой он обещал привезти шарфик. Он был наслышан о её судьбе: вильнюсское гетто, советские лагеря... 

А когда пришёл к ней в гости, недолго думая, предложил Жанне стать его женой, «а она – по ошибке –   сказал он, смеясь, – согласилась». А потом…  

Потом Макс, Жанна и я встретились, как и завещано пожилым евреям, на Земле Обетованной.

Ян Топоровский