Письмо из Глубокского гетто

От автора

Я всегда избегал тему войны и человеческих трагедий. Мне сложно справляться с эмоциями – горе и боль людей надолго выводят меня из равновесия. Но мне попался рассказ журналиста Георгия Зотова в "Аргументах и фактах" на тему Глубокского гетто. И страшная трагедия меня "не отпускала", пока не родилось стихотворение. Артист Борис Григорьевич Смолкин записал версию прочтения этого стихотворения https://youtu.be/x9yhAKnJVtw

Я собираю рисунки на тему Холокоста, которые можно было с согласия авторов "подложить" в качестве видео-ряда к этой записи. Когда у меня будет готово это видео – я пришлю Вам результат работы. Возможно, когда это закончу – почувствую, что "отлегло от сердца"... Мне кажется, что прекращать говорить об этом нельзя ни через 80 лет после событий, ни через 200. Наверное, это нужно ИМ – тем, кто погиб в этих трагедиях. Думаю, что эти ОНИ сообщают о себе где-то в "тонких планах", когда у наших современников рождаются такие художественные истории о времени, которое их физически не коснулось.

Алексей ТКАЧЕНКО

"Лёва, родимый, я шлю тебе карточки наши.
Вклей нас с женою в альбом под фамилией Краут.
Так себе снимки – но нам уж не выглядеть краше.
Нынче в Глубоком евреев под корень стирают...
Помнишь Цинципера? – Стёрли. За курицу с воли.

Он за "колючку" пронёс под подолом цыплёнка.
"Умер за курицу" – вот, брат, нелепая доля!
Только нацисты – как звери! Убьют и ребёнка.
Арон, которому в марте исполнилось десять,
с лесу чуть-чуть земляники припрятал в кармане.
А за излишки еды – не убьют, так повесят.
Стёрли семью пацана... Расстреляли. В чулане.
Гофмана сдал полицай за "обилие" хлеба.
Видно не прятал глаза иль попался под руку.
Гофмана стёрта семья – поселились на Небе.
Жили они небогато, а умерли в муках.
Ашер, жена его, бабушка, дедушка, дети...
Нет больше Гофманов. Вырыли сами могилу.
Им приказали копать. Побыстрей. На рассвете.
В яме той всех расстреляли их, Боже, помилуй!..

Чтоб они жили, но очень и очень недолго!
Я про фашистов... Как носит земля только вид их?!.

Лёва, родимый, я видел – аж, сердце замолкло:
детки стирают одежду недавно убитых...
Как это больно! – малёхонький, тоненький Гитлиц
платье полощет, что сняли с убитой мамашки.
Фрейдкина Маня в слезах, под усмешками фрицев,
кровь отмывает с убитого мужа рубашки...

Стёрли, проклятые ироды! Стёрли полмира.
Нашего мира, Глубокого. Мало им гетто.
Если и дальше тереть – вам останутся дыры,
жёлтые звёзды Давида на голых скелетах...

В прошлой неделе сто тощих евреев подняли.
И по морозу, по снегу погнали средь ночи.
Петь – стариков, молодых – танцевать заставляли.
После всех в яму – чтоб выстрелом в голову кончить.
Каждого. Выстрелом. В голову. Прямо в затылок.
Сотня евреев... Слоями зарыты, в исподнем...
Возле урочища Борок, в лесу, у развилки...
Лёва, под корень стирают евреев сегодня.
Всех нас убить этим тварям как будто неймётся.
Чтоб их... Пускай поцелуют под фартук медведя.
Память стереть невозможно! Хоть кто-то спасётся
с этого ада из наших несчастных соседей.
В этом конверте найдёшь ты листы с именами.
(Краутов нет в этом списке – их песня не спета) –
это не стёртые стёртые, те, кто не с нами,
те, кто не должен быть временем предан посмертно.
Эти листки сохрани, потому что так надо!

Лёва, прощай.
Чую, выживет кто-то едва ли...
Ночь на дворе. Мне пора – в два часа, за оградой
соли насыпать тайком мне в платок обещали..."

Нет больше Краута. Пойман был с солью. Застрелен.
Тысячи рядом легли – кто до смерти запорот
просто за то, что ходить по дороге посмели.
Кто-то не смог пережить эти холод и голод.
Кто-то, отчаявшись выжить, нашёл в себе силы
броситься в битву, и камни кидал в самолёты...
Вы их запомните. Эти убитые – живы!
Живы они! Навсегда прописались в Глубоком...