Мой дедушка Герман Залман Моисеевич (Мовшевич) родился 28 апреля 1900 года в городе Витебск. Его предки, как он мне рассказывал, пришли в Беларусь из Германии, через Польшу во времена войны с Наполеоном и с тех пор, несколько поколений его семьи жили в Витебске. Его отец Герман Моисей Янкелевич, как и все мужчины в его семье (портные, шапочники, скорняки), шил шапки. И в молодости, вместе со своими братьями мой дедушка работал в артели своего отца. У дедушки было два старших брата и две младших сестры. Это была большая и дружная семья. Все они жили в Витебске на улице Смоленской (ныне ул. Ленина), не вместе, но рядом друг с другом.

Дедушка был женат. Его жена Татьяна Марковна Герман (Вульфсон) тоже уроженка Витебска. У бабушки и дедушки было двое детей: сын и дочь. Когда началась война, сыну было девять лет, а дочери три года.

До войны моя бабушка работала завхозом в Витебском медицинском институте. Когда началась война, их институт эвакуировали, и они эвакуировались всей семьей в Пензу.

В конце 60-х годов, Марку Фрадкину сообщили по линии Союза композиторов, что с ним хотел бы встретиться известный американский бизнесмен, заглянувший из любопытства в Москву. Деда это озадачило: с капиталистическими акулами он ранее не сталкивался, не бывал в США и из штатников был разве что знаком с Полем Робсоном – темнокожим певцом и лауреатом Сталинских премий.

О Вере Калмановне Верцнер я услышала впервые от мамы, в годы Второй мировой войны служившей с этим замечательным человеком в одном госпитале: в полевом эвакопункте № 114, входившем тогда в состав 33-й армии 1-го Белорусского фронта.

Дед Мендел, которого я никогда не видел – он умер за четыре года до моего рождения, письма сыну на фронт, начинал со слов: «Будь таким сильным, как наш царь Давид, и таким мудрым, как наш царь Соломон».

Этих писем я тоже никогда не видел и знал о них со слов бабы Паши. А письма дяди Лёвы с фронта видел. Они лежали в холщовом мешочке в сундуке, который вначале стоял на кухне, а потом его вынесли в кладовку. Я даже доставал этот мешочек, разворачивал пожелтевшие от времени треугольники и читал их. Мне было, наверное, лет девять или десять. Ничего интересного в письмах не находил. Обычное: «Жив, здоров. Как у вас дела?» и всё в таком же духе. Я спрашивал у бабушки: «Зачем ты хранишь эти письма?». Она злилась: «Не твоё дело. Положи на место».