Однажды, много лет назад Юра Энтин написал:

Осенью, в дождливый серый день
Проскакал по городу олень...

Это к популярному фильму "Ох. уж эта Настя". Потом ещё было много стихов и песен. А "Олень" так и остался изюминкой всего написанного. Помните?

Он бежал по гулкой мостовой,
Рыжим лесом, пущенной стрелой...

 

С Мариной и Юрой Энтиными я познакомился в семьдесят шестом возле театра "Ленинского комсомола", когда сопровождал гостью из Будапешта Надю Аретинскую, редактора венгерского издательства "Корвин". Вся такая славянская была, с умными глазами. Юра пригласил её на "Трубадура". Спектакль в тот день почему-то не состоялся.
Так получилось, мы поехали к ним. Надя шепнула, что он поэт и автор сценария "Бременских музыкантов". Я слышал эту фамилию, но кроме "Антошки" ничего вспомнить не мог. Было некоторое неудобство, во-первых, надо было знать, что он ещё написал, во-вторых, никогда раньше я не разговаривал со знаменитостями.
Они объявили, что живут в Черёмушках. Оказалось, в Зюзино. Черёмушки хоть и рядом, но попрестижнее считались. Когда вышли из машины, я их рассмотрел.
Юра высокий, с шевелюрой, всё время улыбается. Внимательный взгляд, чётко выговаривает слова и зорко следит за производимым эффектом. Марина русоволосая, с серыми озорными глазами, хихикает. И очень даже впопад.

Квартира. обыкновенная хрущоба. Они занимались обменом... Поэт уже разливал вино. На пластинке "Песни советских композиторов на стихи Юрия Энтина“ всё знакомо: "Чунга-чанга", "Жираф", "Кто на новенького"...
Я поднял фужер, провинциальность выдаёт меня нередко:
- Вы создаёте поэзию из повседневных слов:
Он внимательно посмотрел:
- Разрешите, я вам свою пластинку подарю.
На конверте "Голубого щенка" поэт вывел чёрным фломастером:

Ей Б-гу правда. твёрдо верю я,
Что мы подружимся с Валерием.

И тут же для Нади на конверте пластинки "Бременские музыканты":

Хоть меня вы режьте. хоть меня вы ешьте,
Всё равно я буду снова в Будапеште.

На фирме грампластинок "Мелодия" знакомая отвела меня на склад. Там симпатичная блондинка в стёганке спросила:
– Окуджаву хотите?
Я сказал. что ищу песни Энтина. Она покопалась на стеллажах, потом снова спросила:
– Штоколова хотите?
Я сказал, что ищу песни Энтина.
Блондинка собрала пять пластинок.
– Вот всё, – сказала она.
Вечером я позвонил Юре:
– У меня есть все ваши пластинки.
– Сколько? – оживился поэт.
– Как сколько, все пять.
Я так понимал, что если на фирме "Мелодия " больше нет, то и в природе больше нет.
Юра сказал:
– У меня их сто.
Потом поэт устроил смотр своих запасов и подарил нашей семье все имевшиеся у него вторые экземпляры. С надписями в шутливой форме.
Это стало традицией. Он получал в качестве сигнального экземпляра две пластинки. Одну приносил нам.
Как-то они приехали поздно вечером. Юра выглядел уставшим, сказал:
– Я бы чего-нибудь выпил, – потом покосился на Марину, привычно улыбнулся, – поведёшь машину.
На новенькой пластинке быстро написал:

Дорогие Кацы – вота
Моя последняя работа.

Известно, что талантливые люди пробуждают в других творческие способности. Кто-то из Юриного окружения вдруг начал рисовать, причём очень прилично. Один артист стал режиссёром в мультипликационном кино. Кто-то пишет "датские стихи". Ко всяким датам.
В нашей коммуналке жил художник Мариупольский, лауреат Государственной премии. В Третьяковке висела его картина "Вожатая", может и сейчас висит. Я попросил у Марины несколько юриных фотографий, потом уговорил художника сделать шарж. Вячеслав Минеевич сотворил рисунок мгновенно. Ливанов потом сказал:
– Талантливо.
Юра покосился в мою сторону:
– Кто рисовал?
Я уклонился. На обороте потом написал посвящение:

Есть у Энтина традиция,
Дал бы Б-г не измениться ей,
Приносить нам – Кацам в дар
Свой сигнальный экземпляр

Интересный в этот раз
Подарил поэт нам пласт,
Разноцветные картинки,
На прекраснейшей пластинке

И сказал нам Кацы, вота
Моя последняя работа
Мы друзей к себе позвали
И "Незнайку" проиграли.

Все решили эта "вот"
Лучшая из всех работ,
Только верим "эта вота"
Не последняя работа.

Юра чуть улыбнулся. Я спросил Марину:
– Ну как?
– Очень хорошо, – сказала она. Жалко ей что ли.
Мой брат Лёвка потом сказал:
– Приветствовать поэта в рифму – нахальство.

На седьмое ноября они наметили переезд. Контрреволюционных мыслей не было, так договорились с машиной "Мосгаз", ни больше, ни меньше. Тянуть было нельзя, обмен одиннадцатикратный. Многое держалось, что называется на соплях. Что-то постоянно лопалось. Кто-то боялся быть обманутым, между прочим, не без оснований.
Я позвонил утром:
– Грубая сила нужна?
Юра обрадовался:
– Если придёшь погулять с собачкой. уже помощь.
На тот день наметили четыре квартиры. Всей суетой руководил здоровенный и шебутной Лазарь. Я, между прочим, бросил слово на идиш. Лазарь ответил предложением. Лет через пятнадцать он узнал меня в Иерусалиме и напомнил об этом переезде.
А пока что подходили люди с видом явно не грузчиков. Труженики "Мосгаза" держались уверенно.
– Пианино таскал? – обратился к одному из них Лазарь
– А то..., – загадочно ответил Мосгаз.
– Понятно, бери коробки, – распорядился Лазарь.
На улице ощущался праздник. На дорогах почти не было машин. Где-то далеко играл духовой оркестр. Мосгазы были уже навеселе.
Я подумал, не хватает только красного флага.
Лазарь велел мне поймать такси-пикап и выделил грузчика, похожего на бакинского комиссара Степана Шаумяна.
– На грузчика не кричи, – сказал Юра.
– Это почему, я уже приготовился.
– Это лучший в мире композитор.
– Шаинский, что ли?
Я знал, что с ним написан "Антошка".
Юра почти обиделся:
– Это композитор Рыбников.

В конце концов мы перевезли Юру с Мариной на их новую квартиру. Фрунзенская набережная хрустальная мечта москвичей. К вечеру все дико устали.
Я спросил Юру:
– Почему у тебя туфли на босу ногу?
– Не знаю где носки, – меланхолично ответил он.
Марина что-то лихорадочно искала в сумках. Её знобило.
– Здесь должна быть бутылка коньяка.
– Я отдал её грузчикам, – заметил Юра.
Марина вспылила, я видел она приближается к истерике.
Вообще, про тот обмен можно много интересного рассказать, Трагедии. комедии и конечно фарс... В ответственный момент кого-то госпитализировали с аппендицитом, к солдату за подписью ездили далеко в часть, молодую вдову ловили в сумерках у её друзей. Артист МХАТа Князев сопровождал Юру в военкомат, загримировался под кого-то известного, и они получили важные бумаги, когда нужный отдел вообще не работал. Была ещё масса других приключений.

В подмосковном Переделкино, ежегодно проводились семинары для литераторов. Почему-то зимой. Юра их обязательно посещал. Может получал заряд общения.
Я спросил:
– Зачем литераторам семинары, чтоб не забрели в сторону от соцреализма?
– Именно это, – отшутился он.
Там на банкете поэт Успенский с серьёзным видом предложил выпить за тогдашнего хозяина страны Брежнева. Предупредил, что за всеми следят и будут записывать. Как было знать границы идиотизма и психоза. Все выпили. Успенский потом куражился.
Там же на семинаре старый композитор приставал к молодому поэту.
– Почему вы называете меня только по фамилии?
Композитора звали Карл Ильич. Поэт на секунду задумался, потом прочёл:

От Карла вместе с Ильичём
Мы все остались не при чём,
И ваше имя – отчество
Мне повторять не хочется.

Тот же поэт занимал коллег загадками в рифму:

Что всё чаще год от года
Снится русскому народу?

Ответ тоже в рифму:

Показательный процесс
Над ЦК КПСС

Я спросил:
– Интересно кто этот поэт.
– Мне самому интересно, – улыбнулся Юра, – понимаешь там в Переделкино общая умывальная комната, я как раз голову намылил и лицо, а какая-то сволочь произнесла. Имей в виду за это могут ругать. А тот поэт не боится, он дружит с сильными мира "всего". Кстати, это ему принадлежат слова: "Даром преподаватели время со мною тратили".
Лет через десять наше ЦеКа (не все, конечно) было-таки устроено временно на отдых в тюрьму с поэтическим названием "Матросская тишина". Позавидуешь пророкам...

Как-то, в конце пятидесятых, Юра приветствовал молодых поэтов от имени студентов своего пединститута.
– Я собираю все стихи, – сказал он со сцены, – от гениального Вознесенского до фашиствующего Смирнова.
Зал тихонько радовался. На московского поэта Сергея Смирнова тогда гуляли пародии типа:

Поэт горбат,
Стихи его горбаты,
Кто виноват?
Евреи виноваты.

Потом Юра читал свои пародии. Выпады в отношении Смирнова незамеченными не остались. В перерыве подошёл Вознесенский, подарил Юре томик Пастернака. Написал: "Без Пастернака не было бы меня".
– Я себя робким не считаю, – сказал он, – но Вы уж слишком смелый.
Потом подошла богемного вида дама:
– Я хотела бы познакомить Вас с талантливым композитором. Он студент второго курса консерватории.
Так началось сотрудничество с Геннадием Гладковым. Тот познакомил Юру с бывшим своим одноклассником, тогда ещё не артистом, не писателем и не художником, просто студентом щукинского училища Васей Ливановым. С места в карьер днём и ночью они писали "Бременских музыкантов".
– В процессе работы энергию просто нечем было измерить, – вспоминал Ливанов, – однажды у меня в подвале во время жаркого спора я махнул рукой, и кольца вместе со шторой поехали по металлическому карнизу.
– Да. было, – подтвердил Юра, – какой год стоял? Не помню. Таль бился с Ботвинником, кажется, в первом матче.
Юра работал редактором на радио "Юность". Либретто к "Бременским музыкантам" писал обычно на работе. Никто в общем-то его и не контролировал, но листок на всякий случай прикрывал левой рукой. Однажды услышал за спиной характерный шум. Местный сумасшедший Сима, который, между прочим, помнил четырёхзначные номера картотеки на всех исполнителей, бил себя по уху, будто стряхивал пыль. Сотрудники к этому привыкли. Означало это, что пора доставать бутерброд и угощать.
Сима упёрся глазами в записи:
– Неплохо, – сказал он хриплым голосом.
– Что именно?
– Вот это. на полях...
– Вставить некуда, – посетовал Юра.
Сима поискал глазами бутерброд, потом ткнул пальцем:
– Вот сюда, как припев, – и снова стряхнул пыль.

Лет тридцать мы уже напеваем: "Ох, рано встаёт охрана" – как раз то, что было на полях...

На семинаре в подмосковном Переделкино была и Агния Барто. Пригласила как-то несколько молодых поэтов на чай. В том числе и Юру. Рассказывала, как отдыхала в цековском санатории. Её узнал директор, организовал мероприятие. Поэтесса выступала в зале, старички дремали. Агния Львовна хотела оживить ситуацию, поманила пальцем девочку из последнего ряда. Единственный был ребёнок в зале. Выяснилось, зовут Нина. Шесть лет. Мама убирает зал.

– А стихи Барто знаешь? – кокетничала поэтесса.
– Стихи знаю, – живо отозвалась Нина.
Откуда деревенской девочке было знать ещё, что такое Барто. Агния Львовна изображала девочку и даже встала.

– Ну-ка почитай нам.

Трали-вали, трали вали,
На заборе кошки срали...
Молодые люди переглянулись.

– Не верите, – возмутилась было поэтесса, – Саша, иди сюда, – позвала она мужа в свидетели.

Юра писал тогда сценарий к мультфильму "Весёлая карусель". Очень хотелось вклинить эти "трали-вали". Вклинил, зарифмовал со словами разгильдяя Антошки. После института Юра работал учителем истории. И действительно был у него такой ученик по имени Антошка. И он действительно говорил: "Это мы не проходили, это нам не задавали".
Вся страна потом пела:

Тили-тили,
Трали вали,
Это мы не проходили,
Это нам не задавали.

Конечно, Юра сценарист, и как он говорит, ещё что-то, но он поэт. Вот послушайте:

Он бежал, и сильные рога,
Задевали тучи-облака,
И казалось будто бы над ним
Становилось небо голубым.

Юрины библиографы ещё напишут о нём как о поэте. Я же вспоминаю некоторые наши беседы. Мне важно, что он скажет о моём поступке. Несмотря на наши дружеские отношения, в его присутствии я иногда слегка робею, хотя на подаренной мне пластинке он однажды написал:

Расцвела у нас в саду акация,
Хоть на улице январь,
Буду вечно петь о Каце я,
Словно птица-секретарь.

Он не прост. Если в ситуации будет десять выходов, я не берусь предсказать какой он выберет, но, если выходов два – я за него уверен. Где-то Юра может отпустить тормоза. Но неадаптированным в обществе его не назовёшь.

Был случай, как-то я попал в больницу с почечной коликой. Нужно было неизвестное тогда лекарство баралгин. Моя отчаявшаяся жена Люба обзвонила всех. Юра с Мариной привезли моё спасение сразу. Представьте ситуацию: для врача Боткинской больницы лекарство достаёт поэт. На чёрном рынке.
Через несколько дней они посетили меня дома. На новенько пластинке Юра написал:

Пусть не страшат нас ни ангина, ни холера,
Пока есть с нами ты – наш друг Валера.

Деньги за лекарство он взял молча. Когда они ушли, купюры оказались под газетой на столе
Я позвонил:

– Мы нашли деньги.
– Много? – спросил поэт серьёзно.
– Для нас много.
– Копите на машину.

Тогда они мне всё хатуры придумывали. То курировать богемные семьи, то находили страждущих в связи с моим увлечением иглотерапией. От денег я уклонялся.
В Доме литератора приветствовали поэта. Не помню кого. Попросили почитать пародии. Тот сказал: "Да я не специалист, вон в зале Энтин, пусть он почитает".
Юра удивился: "Причём тут я, не мой вечер..." Потом вышел на сцену.
– У меня есть друг, – начал Юра, – он врач, увлекается иглотерапией. Я ему написал:

Иглою старого китайца,
Валерий Кац пронзил нам... мысли,
Он за иглу скорей хватается
Увидев, что друзья раскисли.

Когда с иглой идёт Валера,
Мы думаем какого... счастья
Добьёмся, если будет вера
В иглу как в средство от напастей.

Уж коль игла пришла в Европу,
Готовы мы подставить... ухо,
Валере Кацу-филантропу
Желаем ни пера, ни пуха.

Потом ещё много читал, но такого успеха уже не было.

А с китайцем так было. Юра увидел у Васи Ливанова фигурку китайца сандалового дерева. С удочкой. Удочку перевернули, получилась игла или копьё.
Ливанов отдавать не хотел:

– Ты посмотри, что там написано.
На основании было:
"Великому актёру Борису Ливанову от его ученика Олега Стриженова."
Юра убеждал полтора часа. Надпись они стёрли. Потом написали новую.

Кацу – Энтины

Мы дарим этого урода
На случай ихнего прихода.

Помнится было время китайского психоза.

Я возмутился:
– Зачем стёрли.
– Тебе же сорок лет, – простодушно заметил Юра, – будет память.

С Ливановым и Гладковым Юра написал много хорошего, но популярность принесли, конечно, "Бременские музыканты". Их хотели ставить в столице и на периферии, за границей и на "Мосфильме".
Под "Бременских" выступала известная на льду пара Татьяна Войтюк и Вячеслав Жигалин. Европейскую бронзу заработали в семидесятом году. После чемпионата Жигалин пригласил всех "виновников" к себе. Жил он в знаменитом доме на Алексея Толстого. Юра занимался тогда обменом квартиры. К своему статусу уже привык. По-хозяйски осмотрел хоромы Жигалиных, заявил. что квартира меняется на две трёхкомнатных в тихом центре. Старичок с газетами в кресле, а это был Жигалин старший, интереса не проявил.
"Бременские" звучали на всю катушку. Юра поинтересовался не взбунтуются ли соседи.
Татьяна Тарасова шепнула:
– Не возникай, ничего не слышно. Наверху кто-то большой, кажется маршал Гречко, внизу, кажется Фурцева, папа Славика тоже министр какого-то машиностроения. И обменом он не интересуется.

Вспомнился случай. Создателей "Приключений Электроника" готовили к Государственной премии. Кажется режиссёра и постановщика, художника и композитора. И ещё кого-то. Фамилия поэта, написавшего все десять песен, ни с кем, видимо, не рифмовалась, а потому в список не вошла. А может вовремя исчезла. Мы стояли в холле бассейна "Чайка" и по телевизору слушали Указ. Юра заранее знал, что его вычеркнули, но до последнего почему-то надеялся, что придёт мессия. Однако мессия, нас учили, небыль. А бывшее наше начальство – быль.

В загородном доме Энтиных до большевистского переворота жил настоятель монастыря. Потом композитор Василенко. И ещё кто-то. Дом большой, замысловатый в трёх уровнях. Ещё двухэтажный терем в глубине сада. Мы с Любой и нашим другом Адиком приезжали копаться в огороде. В центре усадьбы дом для собаки. И собака большая и красивая. Досталась по наследству от прежних хозяев. Сидела на цепи, никого не подпускала и ужасно лаяла.
И вот пришёл Юра. Нужно сказать, в разговоре он покоряет легко кого угодно, будь то инспектор ГАИ или продавщица в обувном. А тут собака.
Кстати, о ГАИ. Был случай мы с Пироговки выезжали на Садовое кольцо. Встали не в тот ряд. Гаишник начал изгаляться. Юра протянул трояк, сказал:
– Вот.
– Не беру, – ошарашил страж.
– Это не взятка, – негромко, но убедительно произнёс Юра, – это сувенир. Я поэт, могу дарить. Не бойся.
– Сержант благодарно кивнул и рукой показал куда ехать.
– Три рубля действительно сувенир, – продолжал переживать ситуацию Юра. И рассказал, как известный композитор, будучи под шафэ, тоже на Садовом шёл в крайнем левом ряду. Останавливает его ГАИ. Композитор, не то, чтобы совсем не в силах выйти, но лучше ему этого не делать, замер. Гаишник открывает дверцу сам и чувствует знакомый запах.
– Товарищ лейтенант, – обращается композитор к младшему лейтенанту, – это не вы случайно обронили двадцать пять рублей?
Надо заметить совсем не маленькие деньги по тем временам.
– Нет, – говорит младший лейтенант, – я уронил пятьдесят.
– И что? – спросил я.
– А ничего. Отдал полсотни и всё.
Так вот. Юра подошёл к собаке, достал паспорт и пальцем показывает:
– Смотри, это паспорт. Я Юра Энтин. Здесь живу. Не ори.
Он говорил, что в какой-то момент они встретились глазами. Собака вдруг успокоилась. При его появлении теперь виляет хвостом. Гостей Юра ей представляет.

Когда наша дочь Ануся, теперь уже Анна, прошла по конкурсу в первую московскую художественную школу, что на Кропоткинской улице, Юра пришёл с авторской пластинкой "Лесной олень", подписал: "Вы поступили Кацы – Свечковы, к новым свершениям будьте готовы".
Теперь, через много лет, свои книги и диски Юра подписывает нашему внуку Данику, а все вторые экземпляры авторских пластинок, которые Юра обязательно дарил нам, мы бережно храним. В этом январе он прочёл мне по телефону:

Сегодня в старый Новый год,
Средь новогодней атмосферы,
Семейство наше дружно пьёт,
В честь дня рождения Валеры.

По пути замечу, зарабатывали мы с Любой в те времена очень скромно. Однажды на вернисаже уникальных фотографий сына Лёни, устроенного по инициативе Марины в доме Энтиных, нас угощали на их уютной кухне. Звучали интересные рассказы и тосты.
Композитор Рыбников, которого хозяева величали просто Лёшей, делился, между прочим, своими трудностями, что приходится самому оплачивать музыку, покупать инструменты и тебе, наверное, кажется, – обращается он ко мне, что четыре тысячи рэ, которые я получаю в месяц – много. В этот момент в кухню вошёл Юра, услышал конец лёшиной фразы, кивнул в мою сторону:
– Да, – улыбаясь согласился поэт, – ему кажется, что четыре тысячи это много, потому что он получает сто тридцать... рэ.
Такими были оклады врачей со стажем выше десяти лет.
Но каков Юра, – я что-то не помню. что делился секретами наших доходов, он же знал точную цифру. Мы. конечно понимали, что наши интересы сильно ущемлены, но не видели, как можно выйти из ситуации, хотя ущербными себя не считали, просто искали подработку.

В застойные. теперь уже далёкие времена, у нас дома нередко интересный коллектив собирался. Чаще стихийно. Традиции перенеслись и в "перестройку". Мы уже носились в пылу сборов в Израиль. Был день моего рождения. Юра с Мариной приехали из загорода. В московской торговле наступили заметные временные трудности. А в подмосковной более чем...
Они привезли коробку туалетного мыла. Мы ещё долго им в Израиле пользовались.
Юра написал:

Раньше буржуи сходили с ума,
И в дни рожденья дарили дома,
Время другое теперь наступило,
Так, что прими в день рождения мыло.

Дня за два до нашего отъезда они появились у нас утром. Я посетовал на цейтнот. Многое надо было успеть
Они сказали дуэтом:
– А мы будем вас возить и прощаться.

Мы улетали из Шереметьева ранним утром. Юра с Мариной приехали в последний момент в дублёнках нараспашку и без шапок.

Я сказал:
– Вы сошли с ума – катились в гололёд, да ещё ночью.
И услышал:
– Когда мы вас ещё увидим.
Полёт нам предстоял через Будапешт.
Юра добавил:
– Наде и Андрашу привет, потом протянул пластинку, – вот, в последний раз. Надпись была такая:

Израиль ты хочешь посмотреть,
Ну что ж, привет Европе,
Там будешь в тохасе сидеть,
Хоть здесь сидел ты в жопе.

Мы проходили последними. Я обернулся и увидел: наши стояли в шеренгу вдоль барьера. Бледный Юра выдвинулся вперёд и приподнялся, чтобы разглядеть куда мы уходим.
В самолёте с дочерью мы составляли список провожавших. Раздумывая, я незаметно для себя написал:

Говорят, чудес на свете нет,
И дождями смыт оленя след...

Дочь внимательно на меня посмотрела, а я продолжил:

Только знаю он ко мне придёт,
Если веришь, сказка оживет...

Но это не конец. Пришли другие времена. Поездки из России за рубеж стали обычным делом. Года через два Лазарь привёз из Москвы фото. Юра с Мариной возле собачьей конуры.
Марина в деревенском одеянии, смеётся. Юра серьёзный, в концертном костюме и с бабочкой.
На обороте:

Здесь в Москве такой кошмар,
Что у вас там, ма нишма?
Верю, нас судьба сведёт,
Ну, шалом, леитраот.

Грустят значит без нас. Узнали, что такое ма нишма – что слышно, и леитраот – до свидания. Да и шалом не все знают.

И они приехали. И десять дней носились как угорелые. И радовались всему. И ссорились – что обязательно смотреть, а что нет. На нашей кухне засиживались до четырёх утра. Странное дело – от спиртного отказывались.
Я спросил:
– Режимить начали?
– Нет-нет, – сказал Юра и спешно налил себе сухого красного вина, потом нараспев прочёл:

Сижу один я в ресторанном зале,
Иных уж нет, другие завязали.

Он говорил:
– У вас есть цель. Вы знаете зачем живёте. Вам интересно. Этим вы отличаетесь от нас...
Ну, что можно сказать гостям. Я подумал: "Очень желаю вам не испытать многого из этого интересного", а сказал:
– На земле есть страна. Когда-то она примет вас всяких. Со сниженным интеллектом и ограниченными физическими возможностями. Другими словами старых, больных и дурных. Странно. но они слушали внимательно.

Когда через пять лет мы появились в Москве, они позвонили сразу:
– Сейчас приедем.
Часа через два появились в квартире моей сестры, где мы остановились.
Марина докладывала:
Адик в командировке в Америке, Алик за границей, ты же знаешь, что Вильнюс теперь заграница. Арон с Петей там у тебя. Так что теперь мы первые, так ведь?
Я их обнял. Мы поехали к ним всем кагалом, моя сестра Полина с мужем Геной и мы с Любой.
Та же усадьба, и ощущения вроде те же. Новый высокий забор. На стенах дома плакаты. Мы обалдели, на иврите и на русском. Причём то. что на русском справа налево – "Израиля солнечного из гостям привет" и " В будущем году в Иерусалиме". А тост через некоторое время звучал кажется так:

Мечтали с Мариной ночами
о встрече с друзьями врачами,
И вот не во сне, а на деле
Картина – "Врачи прилетели".

Нам предложили экскурсию. Я подумал: небось у нашего президента усадьба поменьше. В подвале новинки – сауна и кухня. Всё обшито деревом. Молодая пара орудует у плиты.
– Наши друзья, – представил их Юра и рассказал историю их знакомства.
В театре Гоголя Юре понравился молодой актёр в роли слуги. Юра попросил:
– Не могли бы Вы сыграть эту роль у меня дома. Собирается так сказать "дворянское гнездо". Ну, для куража, минут пятнадцать-двадцать... и пообещал гонорар.
Актёр явился в театральном костюме. Спрашивал гостей как их представить. Вошёл в роль и не выходил из неё весь вечер. Юра надувал щёки. А молодой помогал раздеться, разливал вино, поспевал везде.
Кто-то из гостей протянул "слуге" руку:
– Молодец ты, парень.
Тот поклонился, но руки не подал, только сказал:
– Не смею-с...
"Барак рыдал".
Юра получил всеобщее одобрение.

И вот ещё случай. Вспомнился, кажется, без связи, хотя...
Было летнее воскресное московское утро. Может шесть или полседьмого. С мыслью, кого бы из моторизованных друзей соблазнить на рынок, позвонил Энтиным.
Я знаю Юра пишет до позднего утра. Подумал: "Если после второго сигнала не поднимет – отключусь".
Он ответил сразу.
Я спросил:
– Что не спишь?
– Зуб болел.
– И что ты делал?
– Ходил по улице, читал газеты на заборах.
– Помогло?
– Вроде легче.
– Почему нам не позвонил?
– Ночью?
Я прочёл из его стихов:

Не спи, когда друзьям не спится
В тревожной мгле...

Он молчал.

Для меня эти строки самые-самые...
Только есть ещё ...
Вот эти:

Вернись, Лесной Олень,
по моему хотенью,
Умчи меня, Олень
в свою страну оленью,
Где сосны рвутся в небо,
Где быль живёт и небыль...
Умчи меня туда Лесной Олень.

21-го августа Юрию Сергеевичу будет 90. Почти три поколения выросло на его мультфильмах и песнях, а это и "Антошка", и "Крылатые качели", " Жираф", "Лесной олень", всё из "Бременских," "Кто на новенького", " Где родятся жигули" и всё, чем он обогатил особенно детскую литературу и кино.
В Москве готовятся к его круглой дате, и я подумал, может в этой связи вашему журналу будет интересно что-нибудь поместить о нём.
Можно сказать – несколько штрихов из его биографии. Это мои воспоминания.
Кстати, сам он замечательный рассказчик и провести с ним вечер – просто обогатиться.

Валерий КАЦ

На фотографиях Энтины и Кацы.