(к 155-летию со дня рождения)

ВСТУПЛЕНИЕ

Осенью 1933 года в Стокгольме состоялось присуждение Нобелевских премий. Премия по литературе была присуждена русскому писателю Ивану Бунину.

Бунин: (Куприну) «Милый, я не виноват. Прости. Счастье… Почему я, а не ты? Я уже и иностранцам говорил – есть достойнейший…» – Куприн: «Я за тебя рад… Конечно, у всех праздник, а мне не то дорого, что праздник, а что мой Вася – именинник. (Вася и Серёжа – то были излюбленные их прозвища)».

Ни Бунин, ни Куприн не могли тогда знать о том, что, присуждая эту премию русским (а впоследствии советским) писателям, Нобелевский комитет руководствовался прежде всего политическими соображениями: премию присуждали тому, кто находился в оппозиции к большевистской (советской) власти. Бунин получил премию за то, что, находясь в эмиграции, опубликовал свой дневниковый очерк «Окаянные дни» – о голоде, разрухе, о красном терроре в России. В эмиграции он проклинал Ленина и большевистских лидеров. Досталось и всем советским писателям, в том числе Горькому.

Но, если руководствоваться только творческим достижениями, то эту премию должен был получить «достойнейший»: самый яркий, самый значимый писатель того времени Александр Куприн! Он создал «знаковые» произведения: «Поединок», «Яма», «Юнкера», написал прекрасные рассказы «Гамбринус», «Листригоны», «Молох», «Гранатовый браслет» и другие.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Куприн родился в городке Наровчате Пензенской области. Городок это стоял, по свидетельству Куприна среди пыльной равнины и каждый год почти полностью выгорал от пожаров. Место было унылое. Но, «Куприн любил этот город, как любят, должно быть, заброшенного и некрасивого ребёнка» (Паустовский).

Пензенская земля дала России немало талантливых людей! Великого реформатора театра Всеволода Мейерхольда, Всеволода Пудовкина – одного из основоположников советского кино, великую актрису Нину Массальскую, писателя и поэта Александра Богданова, актёра Антона Макарского и других. Но, первым, самым значимым, был, безусловно Александр Куприн.

Жизнь его в детстве была мукой! Мать писателя Любовь Куприна была урождённая татарская княжна Кулунчакова из ветви древнего князя Кулунчака, но предки её не смогли выкупить княжество. Отца Куприн не помнил, ведь он умер от холеры, когда мальчику было два года. С четырёх лет Саша, единственный выживший из братьев, жил с матерью во Вдовьем доме. Вдовий дом – казенное благотворительное заведение, где проживали вдовы, мужья которых прослужили на гражданской или военной службе не менее 10 лет и большинству из них выплачивалась пенсия. Его суровая мать, уходя по делам, привязывала мальчика шёлковой нитью к кровати, чтобы тот не сбежал познавать мир вокруг. Свое «загаженное» детство он описал в рассказе «Река жизни»: «Моя мать. Она была причиной, что вся моя душа загажена, развращена подлой трусостью... Мои первые детские впечатления неразрывны со скитаньем по чужим домам, клянченьем, подобострастными улыбками, нестерпимыми обидами, попрошайничеством, слезливыми жалкими гримасами, с этими подлыми уменьшительными словами: кусочек, капелька, чашечка чайку... Мать уверяла, что я не люблю того-то лакомого блюда, лгала, что у меня золотуха, потому что знала, что от этого хозяйским детям останется больше...». И это унижение, уничтожение человеческого достоинства наложило клеймо на всю его жизнь – большинство героев его произведений страдало бессилием.

После «Сиротского периода» (Паустовский), начался второй период – военный. Куприн был пристроен в Кадетский корпус – обучение в нём было бесплатным и, кроме того, Куприн получил кое-какое образование. Затем он перешёл в Александровское юнкерское училище в Москве. Об этом периоде жизни он написал повесть «Юнкера». Из училища он был выпущен подпоручиком и направлен «для несения строевой службы в 46-й пехотный полк, который стоял в захолустных городках Подольской губернии.

В 1893 году в петербургском журнале «Русское богатство» вышли его повесть «Впотьмах», рассказы «Лунной ночью»». В 1894 году – «Дознание» («Экзекуция»).

ЖАЖДА ЖИЗНИ

В своём автобиографическом письме к критику Измайлову, он писал: «Когда я вышел из полка, самое тяжёлое было то, что у меня не было никаких знаний, ни научных, ни житейских. С ненасытной и до сей поры жадностью я накинулся на жизнь и на книги...». Он начал писать. В первых же рассказах Куприна проявилась редкая особенность его таланта («чрезвычайного», как говорил о нём Бунин) – его особенность быстро и крепко вживаться в любую обстановку, в любой уклад жизни.

«Я толкался всюду и везде искал жизнь, чем она пахнет, – рассказывал Александр Иванович. – Среди грузчиков в Одесском порту, воров, фокусников и уличных музыкантов встречались люди с самыми неожиданными биографиями – фантазёры и мечтатели с широкой и нежной душой».

(Из ЯМЫ: Платонов): «Видишь ли, я – бродяга и страстно люблю жизнь. Я был токарем, наборщиком, сеял и продавал табак, махорку-серебрянку, плавал кочегаром по Азовскому морю, рыбачил на Чёрном – на Дубининских промыслах, грузил арбузы и кирпич на Днепре, ездил с цирком, был актером, – всего и не упомню. И никогда меня не гнала нужда. Нет, только безмерная жадность к жизни и нестерпимое любопытство. Ей-богу, я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбой, или побыть женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого встречаю. И вот я беспечно брожу по городам и весям, ничем не связанный, знаю и люблю десятки ремёсел и радостно плыву всюду, куда угодно судьбе направить мой парус...».

Знание его тех людей, с которыми он встречался, работал, жил; знание животных поражают своей точностью и неисчерпаемостью.

– Знание лошадей, скачек, быта жокеев («Изумруд»)

– Знание жизни рыбаков, их тяжёлого, опасного труда; видов рыб и их повадок, особенностей ловли разных рыб («Листригоны»)

– Закулисную жизнь театра, актёров. («Как я был актёром»)

– Быт офицеров, тяготившихся однообразной, пошлой гарнизонной жизнью («Поединок»).

– Знал жизнь проституток, их теневую жизнь, стремление к «чистой» любви. («Яма»)

– И знал любовь – самоотверженную, трагическую («Олеся», «Гранатовый браслет», «Суламифь»).

Великий Чаплин, испытавший в жизни (после того, как его мать поместили в психиатрическую клинику) всевозможные тяготы: одиночество, бедность, унижения, голод – не сломался, стал великим артистом и режиссёром! Герой большинства его фильмов – Чарли, был бедным, выбитым из жизни бродягой – но независимым и человечным.

И Куприн, мать которого попала во вдовий дом, испытал те же унижения: «...вся моя душа была загажена, развращена подлой трусостью». И он не сломался – так велика была в нём жажда жизни. Но он почти всегда писал о несчастных, сломленных жизнью людях: Желтков («Гранатовый браслет»), подпоручик Ромашов («Поединок»), Иван Семенюта («Святая ложь»), нищий старик («Пиратка»), персонажи рассказа («По семейному») и многие, многие другие. О своём интересе к людям, их помыслам и стремлениям писатель говорил: "Это таинственное путешествие по извилинам чужой души и мозга, когда в дороге тебе встречаются неожиданные бездны или высоты воспарения духа». Его творчество – это энциклопедия жизни дореволюционной России. В своих книгах, рассказах, повестях он отобразил быт, чаяния, надежды, мечты, страдания простых людей; в каждом рассказе – сочувствие к этим людям!

Зная жизнь простого народа, людей обездоленных, он не мог не предчувствовать скорую революцию.

Незнанский, друг Ромашова («Поединок»): «Да, настанет время, и оно уже у ворот. Время великих разочарований и страшной переоценки... Если рабство длилось века, то распадение его будет ужасно. Чем громаднее было насилие, тем кровавее будет расправа...».

А вот его предсказание, поражающее своей прозорливостью (устами Саши Врублевского («Телеграфист»): «... Завтра или послезавтра – я в этом уверен, – я буду из Петербурга разговаривать с моим другом, живущим в Одессе, и в то же время, видеть его лицо, улыбку, жесты. Очень близко время, когда расстояния в пятьсот – тысячу верст будут покрываться за один час...».

ЛЮБОВЬ И СЕМЬЯ.

Это был, безусловно, судьбоносный день в жизни Куприна – тот день, в ноябре 1901 года, когда Бунин привёл его в дом к издательнице популярного литературного журнала «Мир Божий» Александре Аркадьевне Давыдовой. По причине болезни хозяйки их приняла её приемная дочь Муся – двадцатилетняя курсистка-бестужевка, чёрноглазая, остроумная Мария Карловна. Муся была подкидышем. Когда-то её младенцем принесли к дверям Давыдовых. «Разрешите представить вам жениха, – балагурил, раздеваясь в прихожей, Бунин. – Талантливый беллетрист, недурен собой... Ну... Как вам? У вас товар, у нас купец...» – «Нам ничего, – подхватила шутку Маша. – Мы что? Как маменька прикажут…» Но на другой день оба писателя были приглашены к обеду. Теперь обедали уже с «маменькой». А двум горничным помогала у стола хрупкая девушка с лебединой шеей, которую звали просто Лизой и, которая была в семье Давыдовых «нелюбимой сиротой». Тогда Куприн, уже влюблённый в Машу, не разглядел Лизу и не мог даже предположить, что через шесть лет второй женой его после Маши станет как раз она – Лиза Гейнрих, сестра жены Мамина-Сибиряка, отданная «на воспитание». Маша на фоне скромной и простодушной Лизы была, конечно, ярче. Маша знала, как казаться доброй, а Лиза по природе своей была сама доброта. Всего через три месяца в феврале 1902 года Маша станет женой Куприна.

С неорганизованностью и неусидчивостью мужа Мария боролась достаточно жёсткими методами. Из-за загулов Куприн никак не мог дописать свою повесть «Поединок», тогда супруга заставила его снять квартиру, выпроводив из дома. Навещать жену и дочь он мог только в том случае, если приносил новые страницы рукописи. Но как-то Куприн принёс старую главу. Мария была обижена обманом и заявила, что теперь она будет забирать страницы рукописи только через приоткрытую на цепочку дверь.

Мария не любила Куприна так, как его вторая жена Лиза, была расчётлива, порой жестока с ним – но, именно, благодаря ей Куприн дописал и опубликовал один из лучших своих романов «Поединок».

В 1907 году Куприн ушёл от жены к выросшей в семье Давыдовых дочери венгерского эмигранта Елизавете Морицевне Гейнрих. Лиза Гейнрих родилась в Оренбурге в семье венгра Морица Гейнрих Ротони, женившегося на сибирячке. Она несколько лет жила в семье Куприных и за достаточно скромное вознаграждение помогала по хозяйству и нянчила их дочь. Но Куприн обратил на неё внимание через несколько лет на модной вечеринке, где блистал будущий известный актёр Качалов. Куприн признался Лизе в любви, а она, чтобы не разрушать семью, ушла из дома Куприных и устроилась на работу в госпиталь. Впрочем, семью, в которой уже царил разлад, это не спасло. Куприн ушёл из дома и начал жить в гостинице «Пале-Рояль», а потом купил в рассрочку домик в Гатчине, где и прожил с Лизой восемь полных безмятежности лет. Елизавета Морицовна была скромна, покладиста и на первые роли, в отличие от первой супруги Куприна, не претендовала. Порой Куприны ненадолго расставались: Елизавета Морицовна, отказывая себе во всём и, выкроив нужную сумму денег из скудного семейного бюджета, отправляла своего благоверного на юг отдохнуть. Куприн ехал один – на отдых супруги денег не хватало. На ней держалась вся парижская жизнь семьи Куприных: кухня, долги, штопка чулок, поиски лекарств, попытка открыть переплётную мастерскую, потом, после разорения, – книжного магазина, тоже лопнувшего. Лиза из сострадания «опекала двух-трёх калек или неудачников», беременных женщин, больных детей, никогда не отказывала в хлебе даже человеку с улицы, но от этого жизнь их семьи становилась лишь беднее.

Правда, прожив с Елизаветой Морицовной 22 года, он написал ей: «Нет никого лучше тебя, ни зверя, ни птицы, никакого человека!»

(О пьянстве Куприна и его безмерной любви к униженному человеку)

Каждый человек развивается в соответствии с диалектикой своего характера, единства и противоположности достоинств и недостатков. Сухой и чопорный в жизни Иван Бунин, наполнял свои рассказы чувственной поэзией, был литературным импрессионистом. Гоголь прославился своей едкой язвительной сатирой, но в жизни был болезненным, мнительным человеком. Достоевский, писавший про униженных и оскорбленных, был в жизни азартным игроком, проматывал в рулетку деньги и свои, и своей жены.

Что касается Куприна, он всю жизнь страдал от боли и унижения, пережитых в детстве. А его пьянство обусловлено стремлением вырваться из этой неискоренимой «болезни», заглушить её, почувствовать себя героем!

Как-то он признался переводчику Федору Филеру в пивной – «разврат и пьянство – вот моя нынешняя жизнь». «Как же ты можешь при этом писать?» – «Могу. Обливаюсь холодной водой и пишу». Это про него ходили стихи: «Если истина в вине, сколько истин в Куприне?!» Однажды в состоянии подпития Куприн послал царю Николаю II письмо с просьбой предоставить крымской Балаклаве, в которой он замечательно провёл лето, статус вольного города. И забыл об этом. Однако, государь ответил: «Когда пьёте, закусывайте». Да, он пил, крепко пил! Пьянство – как возможность освободиться от унизительных комплексов, нажитых в детстве, почувствовать себя сильным, всемогущим. Интересно, что великий Чаплин, переживший в детстве подобные тяготы: голод, страдания, унижение говорил: «Истинный характер человека проявляется тогда, когда он пьян». Хотя сам он не пил, но насмотрелся на своих пьяных коллег: актёров, продюсеров. Из воспоминаний Александра Грина: «Пестрый человек был... Одним из главных качеств, определяющих стиль его жизни, было желание во всем и везде быть не только первым, но первейшим... Это-то и толкало его на экстравагантности, иногда дурно пахнущие. Он хотел, чтобы о нём непрерывно думали, им восхищались». А Ксения Куприна, его дочь от второго брака, будучи уже взрослой вспоминала: «В Петербург отец ездил регулярно, но иногда застревал там на недели, попадая под влияние литературной и артистической богемы. Мать самоотверженно боролась с плохим окружением отца, оберегала его покой, вырывала из дурных компаний, выгоняла из дома некоторых литературных «жучков». Но слишком много могучих противоречивых жизненных сил бродило тогда в отце. Даже небольшое количество алкоголя превращало добрейшего Куприна в человека буйного, озорного, с бешеными вспышками гнева».

Почти все его произведения, большие романы, рассказы повести проникнуты любовью, состраданием к униженным и оскорблённым...

ЕВРЕЙСКАЯ ТЕМА

Писавший почти во всех своих рассказах об «униженных и оскорблённых», Куприн глубоко сочувствовал еврейскому народу и в то же время восхищался его стойкостью, преданностью своим обычаям, своему богу.

Герой рассказа «Жидовка» Кашинцев, заехавший в захолустный, убогий трактир, увидел там жену хозяина. «Из-за занавески вышла женщина и стала сзади прилавка, кутаясь с головой в большой серый платок. Когда Кашинцев повернулся к ней лицом, ему показалось, что какая-то невидимая сила внезапно толкнула его в грудь и чья-то холодная рука сжала его затрепыхавшееся сердце. Он никогда не только не видал такой сияющей, гордой, совершенной красоты, но даже не смел и думать, что она может существовать на свете. Можно ли описать кому-нибудь это лицо? – говорил про себя Кашинцев. – Можно ли передать обыкновенным, бедным, повседневным языком эти изумительные черты, эти нежные и яркие краски? Вот она теперь повернулась почти прямо ко мне лицом. Как чиста, как изумительно изящна эта линия, что идёт от виска к уху и опускается вниз, к подбородку, определяя щеку. Лоб низкий, заросший сбоку тонкими, пушистыми волосами, – как это прелестно, и женственно, и колоритно! Глаза огромные, чёрные, до того огромные и чёрные, что кажутся подрисованными, и в них, около зрачков, сияют живые, прозрачные золотые точечки, точно светлые блики в жёлтом топазе. Глаза окружены тёмной, чуть-чуть влажной тенью, и как неуловимо переходит этот тёмный тон, придающий взгляду такое ленивое и страстное выражение, в смуглый, крепкий румянец щёк. Губы полные, красные, и, хотя в настоящую минуту сомкнуты, но кажутся раскрытыми, отдающимися, а на верхней губе, несколько затенённой, хорошенькая чёрная родинка около угла рта. Какой прямой, благородный нос и какие тонкие, гордые ноздри! О, милая, прекрасная!» – повторял про себя с умилением Кашинцев, и ему хотелось заплакать от восторга и нежности, которые овладели им и стесняли ему грудь и щекотали глаза».

"Удивительный, непостижимый еврейский народ! – думал Кашинцев. – Что ему суждено испытать дальше? Сквозь десятки столетий прошел он, ни с кем не смешиваясь, брезгливо обособляясь от всех наций, тая в своём сердце вековую скорбь и вековой пламень. Пёстрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим бредом, далёкой сказкой, а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий, горячий южный тип, сохранил свою веру, полную великих надежд и мелочных обрядов, сохранил священный язык своих вдохновенных божественных книг, сохранил свою мистическую азбуку, от самого начертания которой веет тысячелетней древностью! Что он перенёс в дни своей юности? С кем торговал и заключал союзы, с кем воевал? Нигде не осталось следа от его загадочных врагов, от всех этих филистимлян, амаликитян, моавитян и других полумифических народов, а он, гибкий и бессмертный, всё ещё живёт, точно выполняя чьё-то сверхъестественное предопределение. Его история вся проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса, изгнание, бесправие… Как мог он оставаться в живых? Или в самом деле у судьбы народов есть свои, непонятные нам, таинственные цели?.. Почём знать: может быть, какой-нибудь высшей силе было угодно, чтобы евреи, потеряв свою родину, играли роль вечной закваски в огромном мировом брожении?.. Вот стоит эта женщина, на лице которой отражается божественная красота, внушающая священный восторг. Сколько тысячелетий её народ должен был ни с кем не смешиваться, чтобы сохранить эти изумительные библейские черты. С тем же гладким платком на голове, с теми же глубокими глазами и скорбной складкой около губ рисуют матерь Иисуса Христа. Той же самой безукоризненной чистой прелестью сияли и мрачная Юдифь, и кроткая Руфь, и нежная Лия, и прекрасная Рахиль, и Агарь, и Сарра. Глядя на неё, веришь, чувствуешь и точно видишь, как этот народ идёт в своей умопомрачительной генеалогии к Моисею, подымается к Аврааму и выше, ещё выше – прямо до великого, грозного, мстительного библейского бога!».

С глубоким сочувствием Куприн пишет о несчастной еврейской паре («Яма»). «Пришёл постоянный гость, любовник Соньки Руль, который приходил почти ежедневно и целыми часами сидел около своей возлюбленной, глядел на неё томными восточными глазами, вздыхал, млел и делал ей сцены за то, что она живёт в публичном доме, что грешит против субботы, что ест трефное мясо и что отбилась от семьи и великой еврейской церкви. По обыкновению, – а это часто случалось, – экономка Зося подходила к нему под шумок и говорила, кривя губы: «Ну, что вы так сидите, господин? Зад себе греете? Шли бы заниматься с девочкой».

Оба они, еврей и еврейка, были родом из Гомеля и, должно быть, были созданы самим богом для нежной, страстной, взаимной любви, но многие обстоятельства, как, например, погром, происшедший в их городе, обеднение, полная растерянность, испуг, на время разлучили их. Однако любовь была настолько велика, что аптекарский ученик Нейман с большим трудом, усилиями и унижениями сумел найти себе место ученика в одной из местных аптек и разыскал любимую девушку. Он был настоящим правоверным, почти фанатическим евреем. Он знал, что Сонька была продана одному из скупщиков живого товара её же матерью, знал много унизительных, безобразных подробностей о том, как её перепродавали из рук в руки, и его набожная, брезгливая, истинно еврейская душа корчилась и содрогалась при этих мыслях, но тем не менее любовь была выше всего. И каждый вечер он появлялся в зале Анны Марковны. Если ему удавалось с громадным лишением вырезать из своего нищенского дохода какой-нибудь случайный рубль, он брал Соньку в её комнату, но это вовсе не бывало радостью ни для него, ни для неё: после мгновенного счастья – физического обладания друг другом – они плакали, укоряли друг друга, ссорились с характерными еврейскими театральными жестами, и всегда после этих визитов Сонька Руль возвращалась в залу с набрякшими, покрасневшими веками глаз.

Но чаще всего у него не было денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь её, когда Соньку случайно брал гость. И когда она возвращалась обратно и садилась с ним рядом, то он незаметно, стараясь не обращать на себя общего внимания и не поворачивая головы в её сторону, всё время осыпал её упреками. И в её прекрасных, влажных, еврейских глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение».

Но, давайте говорить честно! В этой же повести, Куприн рисует портрет другого еврея Сени Горизонта – мерзкого, циничного негодяя, который продает в публичные дома девушек, даже несовершеннолетних, даже своих невест!

Что можно сказать об этом? Вспомним еврейскую поговорку о нас самих: «Половина купцов, половина мудрецов». Вспомним изречение писателя Леонида Андреева: «Евреи – нация максималистов: и Иисус был еврей, и Иуда». А я бы сказал так: «Еврейский ум – это ценная человеческая валюта, но если она не обеспечивается золотым запасом души, то она зачастую оборачивается злом!»

А вот, один из самых известных персонажей Куприна, любимец всей Одессы Сашка Музыкант («Гамбринус»). «Иногда, придя раньше времени в пивную, он играл что-то своё: Со струн Сашкиной скрипки плакала древняя, как земля, еврейская скорбь, вся закатанная и обвитая печальными цветами национальных мелодий. Лицо Сашки с напруженным подбородком и низко опущенным лбом, с глазами, сурово глядевшими вверх из-под отяжелевших бровей, совсем не бывало похоже в этот сумеречный час на знакомое всем гостям Гамбринуса оскаленное, подмигивающее, пляшущее лицо Сашки».

Константин Паустовский в своём очерке «Поток жизни» (Заметки о прозе Куприна) пишет о похоронах «Сашки Музыканта из Гамбринуса» в холодной и голодной Одессе в 1921-м году: «Оказалось, что Сашка музыкант, давно ставший для нас легендой, литературным героем, жил в зимней обледенелой Одессе рядом с нами и умер где-то на мансарде старого одесского дома... Хоронила Сашку Музыканта вся портовая и окраинная Одесса. Эти похороны были как бы концовкой купринского рассказа... Репортёр Ловенгард – седобородый нищий старик с большими детскими глазами рассказал Паустовскому: «Я первый привёл Александра Ивановича Куприна в «Гамбринус». Он сидел, курил, пил вино и смеялся – и вдруг через год вышел этот рассказ! Я плакал над ним, молодой человек. Это – шедевр любви к людям, жемчужина среди житейского мусора.»

Сашка Гамбринус был не просто музыкантом, любимым музыкантом простых одесситов – он был символом жизнестойкости, мужества и несгибаемости Великого народа. Евреи – Великий народ! Его величие не только в том, что он дал миру Библию, Авраама, Моисея, Христа. Дал миру много гениев, огромное количество Нобелевских лауреатов. Главное его величие и достоинство в том, что он несмотря на многовековые гонения, преследования, жертвы, он не изменял своей вере, своим обычаям!

Много лет маленькая Иудея противостояла великому Риму. В 70-м году, римский полководец Веспасиан привёл огромное войско: 60 тысяч воинов. Сначала он разгромил Галилею. Затем его сын Тит осадил Иерусалим, разбил восставших, разрушил и разграбил Храм. Но, затем была и Вторая иудейская война (война Квиета) и, несмотря на поражение и жертвы, через двадцать лет вспыхнула новое восстание под руководством Бар-Кохбы. Почти 600 тысяч евреев погибли в этих войнах. Остальные были изгнаны из страны – началось двухтысячелетняя мука рассеяния. Две тысячи лет преследований, унижений, погромов. Как сказал Эрих Ремарк: «В каждом еврее живёт от рождения память о двухтысячелетних гонениях».

И, всё же еврейский бог не оставил преданный ему народ! Евреи прошли через все испытания, геноцид, катастрофу (Холокост) 40-х годов, когда был истреблен нацистами целый народ «Идишленд». Они вернулись на свою исконную землю, отстояли её в войнах с арабскими «соседями» и – возродили свою веру, свой древний язык, свои обычаи. Не зря замечательный, русский религиозный философ Николай Бердяев назвал евреев «Народом Бога».

И, конечно, нельзя не упомянуть в этой статье об антисемитской фальшивке: «Письмо Куприна Батюшкову» в марте 1909 года. Не нужно быть мудреным аналитиком, чтобы разоблачить эту фальшь! Во-первых, письмо написано грубым, хамским языком, чего Куприн себе никогда не позволял. Во-вторых, очень любопытно вот это место: «Но не трогайте нашего языка, который вам чужд и который вы обсосали и вывихнули. Эх! Писали бы вы, паразиты, на своём говённом жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем, совсем русскую литературу». Кому адресовано это письмо (писанное Батюшкову)? В то время был только один известный еврейский писатель Шалом Алейхем, который почти все свои произведения писал на идише. И, наконец, любопытный, значимый факт: письмо появилось на свет в 1989-м году, и было опубликовано в антисемитском бездарном журнале «Наш современник» в 1991-м. Это было очередное «смутное время» в России: кризис социализма, упадок, борьба за власть. Народ терпел нужду, унижения – выживали, кто как мог. И, как всегда, виновные нашлись – всё те же «жиды». Как и в 1905 году (погромы на юге России), как в гражданскую войну, когда евреев убивали все, кто мог: белые, петлюровцы, казаки (историки насчитали более 800 погромов). Как я писал: «Среди народов это славный род. Но многим хочется, чтоб был уродом. Евреи, богом избранный народ на роль виновника в грехах других народов».

ЭПИЛОГ

Ни один писатель не изведал жизнь России так глубоко и всесторонне, как Куприн! Ни один писатель не любил так горячо простого человека и не возвеличивал его, как он! Куприн был талантлив, беспечен, добр, дерзок; он изведал все самые тёмные стороны жизни русских людей и воспел внутреннюю свободу человека! И он был глубоко человечным: все его произведения пронизаны сочувствием к униженным, угнетенным, бесправным. И он, конечно, сочувствовал еврейскому народу, вся история которого «проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса, изгнание, бесправие…»

Куприн любил свою родину! Находясь в эмиграции, он жил очень трудно, бедно, но не это было его главной бедой. Ему не хватало Родины, не хватало общения с простыми людьми, не хватало русского языка. Куприн писал Илье Репину: «Знаете ли, чего мне не хватает? Разговора с половым из Любимовского уезда, с зарайским извозчиком... я изнемогаю без русского языка!». Он очень тосковал по родине, почти бросил писать и уже будучи тяжело больным, весной 1937 года, вернулся в родную Москву. Он вернулся не для того, чтобы жить в СССР, а для того, чтобы умереть на Родине!

Иосиф Сигалов

Об авторе: Сигалов Иосиф Семёнович, москвич, образование высшее (МАИ).

Издал сборник юмористических рассказов «Евгений, блин, Онегин». Лауреат Национальной Премии «Серебряное перо Руси 2019». Лауреат Международного конкурса Art Exсellence Awards (2023г). Почётный член академии МАСИ (международная академия современных искусств. Лауреат премии «Золотое перо Руси 2024».

В 2024-м году опубликовал в издательстве «ЛитРес»: детективную повесть «Исцеление смертью», сборник стихов: «Есть ещё свет», книгу «Все в АЖЮРе» (антология живого юмора России). Публикации в 2025 году: журнал «Nizinew» Израиль, январь; журнал «Слово – Word», март; Журнал «Эдита перезагрузка», март; Сборник лауреатов и дипломантов «Третьей Международной премии имени Серафимовича», март. Лауреат (1-е место) конкурса «Мастера Юмора» Петербургского журнала «Ёрш».