Его духовная гавань –  местечко

Я и раньше много слышал о нем. Как только речь заходила о собирателях и исследователях богатейшего фольклора литваков, то есть евреев, живших в Беларуси, Литве, Польше, у меня непременно спрашивали:

– Вы знакомы с Гиршем-Довидом Катцем?

– К сожалению,.. – начинал я и натыкался на полнейшее непонимание.

– Вы живете в Беларуси, интересуетесь этой темой и не знакомы с таким человеком?

После этих разговоров, непременно сопровождавшихся словами «профессор», «Оксфорд», я представлял себе Гирша-Довида Катца убеленным сединами стариком, с трудом передвигающимся по земле от тяжести знаний, которые он взвалил на себя.

Думаю, наша встреча непременно должна была произойти. Мы изучаем одно и то же сравнительно небольшое пространство, которое сегодня называют последними островками еврейского мира, оставшимися от некогда густонаселенного материка, на котором жили евреи-литваки.

Если в ближайшее время не записать воспоминания старожилов, легенды, предания, песни, которые им переданы по наследству, не зафиксировать их родной язык, его местные диалекты, последние островки этого мира безвозвратно будут поглощены пучинами океана времени.

…В один из зимних вечеров у меня дома раздался телефонный звонок. Со мной говорили из Вильнюса. Спросили, смогу ли я найти время, чтобы встретиться с Гиршем-Довидом Катцем. Он отправился в очередную экспедицию по Беларуси и непременно хочет приехать в Витебск.

Как можно было отказаться от такой встречи! И, отложив все дела, на следующее утро я отправился в синагогу, где и должно было состояться наше знакомство.

Когда я пришел, молитва была завершена и несколько десятков мужчин и женщин почтеннейшего возраста собрались в трапезной за столом. Постоянных посетителей синагоги я хорошо знал и стал всматриваться в новые лица. Один сидел у края стола, другой – рядом с синагогальным старостой. Но ни тот, ни другой не был похож на Гирша-Довида Катца, каким я себе его представлял.

– Гостей не ждете? – спросил я.

– Уже дождались, – ответили мне. – Испекли пирог, оказался кстати.

Человек могучего телосложения, в свитере, с густыми седыми волосами, спадающими на плечи, крошил на ладони пирог, а потом крошки отправлял в рот и запивал чаем. Внешне он был похож на балаголу – местечкового извозчика, не хватало только сапогов и картуза на голове. Он стряхнул с ладоней крошки пирога и протянул мне руку для знакомства:

– Гирш-Довид Катц… Вы говорите на английском, идише?.. Понимаете на идише… У меня к вам будет много вопросов… Подождите двадцать минут…

Вот так мой новый знакомый разрушил первый стереотип, условно назовем его «стереотип внешнего вида». И поскольку Гирш-Довид Катц – человек явно неординарный, в его биографии много парадоксального.

Он родился в Нью-Йорке в 1956 году. Мама была коренной жительницей этого города. Хотя для Америки, страны эмигрантов, а тем более для Нью-Йорка – города, который является перевалочной базой для всего мира, слово «коренной» звучит более чем странно. А уж тем более, если и твоя бабушка родилась здесь же, в Бруклине, тебя можно показывать как достопримечательность Нью-Йорка. Кстати, в классе Гирш-Довид был единственным учеником, который мог про себя сказать: «Я – местный».

Но не огромный, шумный, потрясающий воображение Нью-Йорк стал духовной гаванью молодого парня. И когда пришлось расстаться с этим большим городом, Катц сделал это без особых усилий над собой.

– Я ношу имя своего деда Гирша-Довида, хотя никогда его не видел, – рассказывает Катц. – Он умер в Америке в 51-м году. Рабочий человек, религиозный еврей. Эмигрировал в 1914 году. Потом началась война, и только через 6 лет дедушка сумел привезти в Америку бабушку с детьми. Они думали, что найдут богатого папу. Мы всегда думаем, что где-то там «золотые горы». Гирш-Довид сутками работал на швейной фабрике и с огромным трудом зарабатывал на кусок хлеба.

Его сыну Меинке Катцу к этому времени уже исполнилось 14 лет. Он родился в Свентянах (сейчас это Литва), жил в Михалишках. Его мама и вся ее семья более ста лет жили в этом небольшом, очень красивом, живописном местечке Виленской губернии (теперь это Беларусь). Когда-то этот населенный пункт называли «город, недалеко от Вильно». Говорили об этом и на идише, и на польском, и на белорусском, и на литовском, и русском языках. Местечко всегда было многонациональным.  Никто из евреев не называл Михалишки «штетлом» (местечком), обязательно говорили о своем населенном пункте – «штот» (город). И делалось это то ли от любви к родному месту, то ли от любви к себе, а скорее всего, и от того, и от другого.

Меинке Катц написал восемнадцать книг. Как раз поровну, девять – на английском и девять – на идише. В стихах значительное место занимает колорит еврейского местечка. Это была его колыбель, его песня, его жизнь. Стихи переводились на французский, испанский, русский языки. Несколько стихотворений переведены даже на японский язык. Есть переводы на белорусский. Автор этих переводов – учитель и краевед из Михалишек Михаил Клецовский. Опубликованы они были в 1993 году в Островецкой районной газете.

Меинке – это уменьшительное имя, но в местечках вокруг Вильно было много евреев, которых родители назвали таким именем.

– Когда народ живет в местечке сто лет, у этого населенного пункта появляется свой характер, а у его жителей, говоря сегодняшним языком, особый менталитет, – размышляет Гирш-Довид Катц. – Это было особенностью нашей жизни в Восточной Европе, где каждое местечко было целым миром.

Меинке Катц очень хотел, чтобы его сын знал идиш, и разговаривал дома только на этом языке. Во время одной из бесед Гирш-Довид признался: «Сейчас понимаю, каким богатством я овладел благодаря отцу. Все мои сверстники общались на английском, иврите и считали, что этого достаточно. И дома был английский, и в еврейской школе, где я учился, был английский. Идиш забыли.

Я вырос в Нью-Йорке, там прошла моя юность, но отец много рассказывал мне о Михалишках, Свентянах. Это местечки с особой цивилизацией. Они не были похожи на все остальные, во всяком случае, так казалось моему отцу. Я в детстве представлял себе Михалишки, как какой-то сказочный край, где ученые евреи разговаривали на иврите и арамейском, вели мудрые диалоги о Талмуде и Торе, а все кругом беседовали на таком красивом языке идише, что казалось – местечко поет. И жило там очень много колоритных типажей, которые сами так и просились на страницы книг или полотна художников. А сколько интересных историй, фантазий отец рассказывал мне. Мы с ним как бы совершали ежедневные путешествия в Михалишки.

Иногда Гиршу-Довиду казалось, что все отцовские рассказы – это вымысел. Но однажды он услышал историю о том, как его родственника Янкеле ударили ножом. Это сделал другой еврей. В мир еврейских местечек врывались новые отношения. Иногда это происходило очень болезненно. Ломались старые устои. Убили Янкеле из-за девушки. Гирш-Довид идеализировал местечко и думал, что такого там быть не могло. Что бы один еврей ударил ножом другого – это не укладывалось в голове. Тот, кто ударил ножом, был сыном фельдшера. Фельдшер со своей семьей быстро уехал из местечка, сначала в Вильно, а затем в Америку. И с годами тот самый юноша стал известным врачом.

Когда в 1990 году Гирш-Довид впервые приехал в Михалишки и стал беседовать с самыми пожилыми жителями – поляками, белорусами, они вспомнили эту историю. Оказалось, что отцовские рассказы имели под собой реальную почву.

Местечко, находящееся за тысячи километров от вселенского Нью-Йорка, стало духовной пристанью молодого парня, а язык идиш – забытый, оставленный для общения немощным старикам, отодвинутый на лингвистические задворки, он увидел во всей его красоте, мощи, величии. И влюбился в него. Это была по-настоящему сильная любовь, ради которой Гирш-Довид готов был идти на любые жертвы.

В иешиве, где он продолжил учебу, отношение к языку идишу было, мягко говоря, снисходительным. Утверждали, что это жаргон. Убогий язык нашего изгнания. Он не нужен сейчас, когда у евреев появилось свое государство и возрожден язык предков – иврит. Эти слова каждый раз ввергали в шок студента иешивы. Он не понимал, почему должны вступать в противоречие иврит и идиш, почему оба языка не могут продолжать развиваться, ведь они не мешают друг другу, даже наоборот – взаимообогащают словарный запас. Молодому парню было невдомек, что хитрой политике до всего есть дело. Политика диктовала еврейскому миру, какому языку следует отдавать предпочтение, а какой язык объявить уходящим.

Однажды Гирш-Довид Катц не выдержал. По его инициативе собралось более пятидесяти студентов, и они написали петицию в защиту языка идиша. Молодые люди просили ввести в расписание факультативные занятия по этому предмету. Разразился скандал. Гирша-Довида Катца хотели отчислить из числа студентов, говорили, что он смутьян и таким не место в религиозном учебном заведении… «Должен быть порядок, – повторяли преподаватели. – Должно быть подчинение старшим. У нас не светский университет, где студенты могут говорить всё, что им заблагорассудится».

Гирш-Довид Катц ушел из иешивы, но остался верен себе, вернее, верен языку идишу.

Он поступает учиться в Колумбийский университет, где продолжает изучать язык, а в 22 года уезжает писать докторскую диссертацию в Англию, в Оксфорд. И работает там 18 лет. Тема Гирша-Довида Катца – идишистская диалектология.

Достаточно узнать избранную тему, чтобы предугадать для ученого дальнюю дорогу. Вернее, путь от местечка к местечку, от города к городу, где еще живут евреи. Похоже, Гиршу-Довиду Катцу нравится такая жизнь. Он неприхотлив к еде, хотя стороной обходит мясо, его не смущают наши районные гостиницы, где на пару с постояльцем прописаны тараканы, знаменитый русский мороз только бодрит его, а водка и даже чистый спирт уже давно не страшат.

Гирш-Довид Катц удивительно быстро находит общий язык с незнакомыми людьми. Может быть, это профессиональное качество, выработанное годами, а может – черта добродушного характера. Так или иначе, но в витебской синагоге буквально через полчаса у Гирша-Довида Катца были все в друзьях.

Включили видеокамеру, ученый подстраховал себя диктофоном, и начались интервью. Вначале выяснили, кто из сидящих за синагогальным столом коренной витеблянин. Потом спросили, кто хорошо знает идиш. А поскольку каждый еврей, даже если он не прочитал за свою жизнь ни одной книги, считает себя знатоком во всех еврейских вопросах (во всяком случае, он непременно должен заметить, что у них это делали не так, а по-другому), то тут же вместо ответа последовали вопросы. «Ну, хорошо, идиш на Украине и в Беларуси был разным, но что Витебск, что Сураж, что Яновичи, какая разница? Почему вы ищете именно витеблян?».

Гирш-Довид Катц понимающе кивнул головой и как бы между делом прочитал популярную лекцию.

– Язык народа надо искать там, где он жил, а не там, куда по разным причинам переехали или эмигрировали люди. В их языке появляются новые интонации – это естественно. Если ты хочешь узнать, как говорили в Лиозно, надо искать одного носителя языка в Лиозно, а не десять выходцев из этого городка, которые сейчас живут в Петербурге или Иерусалиме. Когда человек переезжает в другой город, диалект у него становится другим. Однажды я делал интервью с двумя сестрами, – вспомнил Гирш-Довид Катц. – Одна жила в Мяделе, а вторая еще до войны переехала в Америку. Обе разговаривали на идише. Но, если судить по языку, трудно даже предположить, что они родные сестры.

Выслушав Гирша-Довида, евреи согласно закивали головами, и тут же каждый стал вспоминать свои примеры. И если много евреев одновременно с чем-то соглашаются и не возникает спора, значит, перед ними большая личность…

Ученый спрашивал у людей обычные вещи. Ничего мудреного. Как на идише звучат слова «потолок», «пол», «репейник»…

У Гирша-Довида Катца были заготовлены таблицы, в которых заранее записаны слов двадцать-тридцать. Пожилые люди, выросшие на языке идише, терялись и смущенно оглядывались по сторонам в поисках поддержки. Они забыли, как звучат многие слова на их родном языке…

Закончив филологические упражнения, ученый начинал расспрашивать своего собеседника о вещах, казалось бы, не имевших прямого отношения к фольклору, диалектологии.

– Каким был город во времена вашей юности? – или того лучше: – Какие наряды вы носили? Как познакомились с будущим мужем? Ваша свекровь клала много лука в фаршированную рыбу?

И начинался поразительный спектакль. Люди, еще час назад не знавшие о существовании друг друга, начинали рассказывать о своей жизни с такими подробностями, которые вряд ли вспоминали детям или тем более вечно спешащим внукам. И не смущали их ни включенная видеокамера, ни диктофон.

Интервью, естественно, затянулись. Ждал я Гирша-Довида Катца не двадцать минут, а всех полтора часа. Но нисколько об этом не жалею. Я слышал красивый идиш, узнал поразительные истории, каждая из которых может стать хорошим рассказом…

Естественно, я спросил у ученого, какова цель его экспедиций, какие собеседники интересны для него.

Гирш-Довид Катц стал рассказывать.

– Я каждый год выбираю одну или две недели, чтобы приехать в Беларусь. Езжу по местечкам. Приезжаю и постоянно слышу: «Как жаль, что вы в прошлом году или в прошлом месяце не приехали. Тот умер, того уже нет, тот уехал. Я стараюсь сделать то, что еще возможно. Основная моя работа – составление атласа языка идиша. Это сугубо научный труд. В Беларуси сохранилось больше носителей языка идиша, чем, например, в Литве или Польше.

Гирш-Довид интересно рассказывал, но через несколько минут разговор вернулся к Михалишкам. И я начал понимать, что это место – центр его Вселенной, а весь остальной мир, может быть, придуманный им, вращается вокруг этого местечка.

– Первый раз я приехал в Беларусь в декабре 1990 года. Мне говорили: “Не надо ехать туда. Ничего еврейского там не найдешь. Тебя арестуют”. Но я слышал слова: “Перестройка”, “перестройка” и решил съездить в Советский Союз.

Очень хотел привезти своему отцу видеофильм, показать ему, что осталось от старых Михалишек. Я приехал в Вильно, спрашиваю: “Есть ли кто-нибудь из этого местечка?”. Мне отвечают: “Был один – недавно умер”. Я стал ездить из города в город, из деревни в деревню. Искал евреев – выходцев из Михалишек. Наконец, приехали в городок Лынтупы. Это Поставский район Витебской области. Когда-то местечко было знаменито богатым еврейским фольклором, а теперь известно – спиртзаводом. Нашел я там еврея, сейчас он уже живет в Израиле, Зуску Остановского.

Он мне говорит:

– Сначала мы выпьем за твое здоровье.

Я отвечаю:

– Конечно, – а сам думаю, как изменились местечковые евреи.

Зуска Остановский рассказал, что жил в Лынтупах еврей из Михалишек. Вчера уехал в Минск. А завтра улетает на постоянное место жительства в Израиль.

Был канун католического Рождества, ни один шофер не соглашался ехать в Минск, не хотел провести праздники на заснеженной дороге. И тогда Гиршу-Довиду Катцу подсказали телефон Петра Иванова. Они договорились и поехали. По пути ученый рассказывал Петру историю про старого еврейского поэта из Михалишек, который много десятилетий живет в Америке. Он во сне все время видит свое местечко. Гирш-Довид сказал, что это его отец и он хочет снять для него фильм.

Они приехали в Минск, нашли михалишкинского еврея и долго уговаривали его съездить с ними в местечко.

Представляете ситуацию. Назавтра человек улетает на постоянное место жительства в Израиль. Заботы, хлопоты... Все на нервах. И вдруг такое предложение. Кое-как уговорили. За день обернулись туда и обратно. Привезли человека в аэропорт прямо к самолету.

Михалишкинский еврей оказался просто уникальным. Он помнил все майсы довоенного местечка. Видел своими глазами, как фашисты расстреливали евреев. Чудом уцелел сам.

Немецкие и литовские фашисты расстреляли большую часть евреев Михалишек в Понарах. Там было уничтожено более 600 жителей местечка. Спасся только один – Евгений Крескин. Он упал за секунду до выстрелов, и это его спасло. Ночью ему удалось выбраться из-под груды тел и скрыться в лесу.

Евгений Крескин всё рассказал. Гирш-Довид Катц записал на видео. После поездки он спросил у Петра Иванова: «Сколько я должен тебе заплатить?». Петр ответил, что не возьмет денег, потому что хочет сделать доброе дело.

С тех пор Иванов – постоянный участник всех экспедиций. Он из семьи староверов, живет в литовском городе Электронай. За эти годы Петр научился понимать язык идиш и даже чуть-чуть сам говорит на этом языке. Был в гостях у Катца в Великобритании.

Гирш-Довид привез фильм отцу в Америку. Меинке Катц до конца своих дней ежедневно смотрел его. Он прожил еще шесть месяцев, фильм волновал его. Хотя от старых Михалишек практически ничего не сохранилось. Синагога, находившаяся у еврейского кладбища, и школа были разрушены во время бомбардировок немецкой авиацией в июле 1944 года и уже больше не восстанавливались.

Особенно внимательно Меинке Катц всматривался в кадры, на которых запечатлено старое кладбище. Когда снимали видео­фильм, мацейвы¹ были закрыты снегом. Торчали только верхушки памятников, а кругом – белое, ровное, нетронутое поле. Слава Богу, что это вводило пожилого человека в заблуждение. Остальное он домысливал сам. Но даже его богатой фантазии не хватало, чтобы представить себе старое кладбище, где прямо по могилам проложили дорогу, по костям ездят машины.

Ничего не рассказал Гирш-Довид своему отцу и о братской могиле, в которой погребены узники гетто. Она находится за ручьем. На ее месте сначала построили баню, а потом и жилые дома.

Последние десятилетия нам некогда было оглядываться на прошлое. Мы торопились вперед, «к светлой цели», пока окончательно не заблудились во времени.

– Надо успеть зафиксировать хотя бы то, что осталось, – говорит Гирш-Довид. – В Михалишках от старинного еврейского кладбища сохранилось около двухсот мацейв. В 92-м году вместе с Петром мы переписали все надписи с оставшихся памятников. Сделали каталог. Я был счастлив, что хоть что-то нашел на этой земле.

У Михалишек была особая аура. Не случайно оттуда вышло много творцов. Ивритский поэт Адам ha-Коэн. Его называют первым модернистом, писавшим на иврите. Адам – это аббревиатура Авром Дов Бер из Михалишек. Хотя сегодня многие считают, что Адам – это имя, которое он получил при рождении.

Идишистский поэт А.Б. Лебенсон. Он взял себе псевдоним, связанный с названием родного местечка, Михалишкер.

Знаменитый израильский поэт Аврам Суцковер родом из Сморгони, но его дедушка, реб Шамес Файнголдер (его называли «учителем из Михалишек») был известным раввином.

Еще в середине XVIII века в Михалишках была большая и крепкая еврейская община. Здесь жило почти 400 евреев. А в конце XIX века, точнее в 1897 году, из 1224 жителей местечка 951 был евреем.

В окрестностях Михалишек очень красивые места. Течет речка Вилия, великолепные, густые леса. Об этих лесах сложено много легенд и преданий.

Рассказывали, что в чащобах жил отряд еврейских воинов, которых привел под свои знамена еще великий литовский князь Витовт. И с тех пор они четыреста лет жили здесь. И в случае надобности приходили на помощь евреям. Эти воины – крепкие, мощные, красивые, никого не боялись, могли заступиться за слабого.

Очень многое теперь забыто, а вспомнить или воссоздать уже некому. Легенды, предания не записывались, передавались из поколения в поколение в устной форме. Жаль, но мы не знаем и сотой доли нашего фольклора. Красивого, самобытного. А без знания фольклора трудно представить людей, их жизнь.

Председатель Михалишкинского сельсовета, узнав, что в его владения приехал сын еврейского поэта, родившегося в их местечке, позвал Гирша-Довида к себе. Закрыл сельсовет. Поставил на стол угощение, водку. Принял гостеприимно. Извинялся за беспамятсво властей. Много рассказывал: то, что помнил сам или слышал от родителей.

С тех пор Гирш-Довид Катц приезжает в Михалишки всякий раз, когда представляется возможность. Беседует с людьми, обязательно приходит на кладбище, чтобы произнести поминальную молитву «Кадиш».

Из этих рассказов Катц узнал многие интересные подробности из истории своего местечка.

В годы, когда здесь еще жили его дед и бабушка, среди михалишкинских евреев были и торговцы, и ремесленники, и сплавщики леса, и рыбаки, и землемеры. Местный помещик Иван Котнич продал михалишкинскому еврею Лейбе Шмидту участок земли для занятия земледелием.

Были люди разных профессий, различного достатка, и всё же евреи казались окружающим более состоятельной группой населения. До сих пор вспоминают, что у них были хорошие дома, часто кирпичные и даже двухэтажные. На первом этаже обычно размещалась лавка или мастерская.

В начале XX века михалишкинские евреи активно включились в революционную борьбу – к этому подталкивала дискриминационная политика российского самодержавия по отношению к ним. 9 января 1906 года в годовщину «кровавого воскресенья» в местечке были организованы митинг и демонстрация в память о рабочих, расстрелянных в Петербурге. Организаторы: учитель Гирш Коварский и портной Вайнштейн, были преданы суду.

Уже после отъезда семьи Катц в Америку, когда Михалишки стали польской территорией, здесь активно действовала сионисткая организация, во главе которой стояла учительница Сара Хонштейн...

Бывая в Михалишках, Гирш-Довид Катц обязательно заезжает в местечко Свирь. И там приходит на старинное кладбище.

У каждого писателя есть своя главная книга. Для Меинке Катца такой книгой стал роман в двух томах «Местечко в огне» о событиях времен Первой мировой войны. Действие происходит в Свентянах, Михалишках, Свири. Критики писали, что эта книга очень семейная и …странная. На многих страницах рассказ о бабушке, дедушке – и ни слова о сражающихся армиях, как будто бы их не было на свете.

– Мой отец много писал о бабушке, которую он никогда в глаза не видел. Он знал только ее имя – бабушка Мойна. Для него это был некий собирательный образ, – рассказывает Гирш-Довид Катц. – Когда я был маленьким, он часто повторял, что бабушка Мойна снилась ему, он слышал ее голос, мудрые слова. Однажды я спросил, почему он ничего не отвечает критикам по поводу книги «Местечко в огне». Отец сказал: «Им ответит бабушка Мойна».

Она умерла в 1900 году. Меня всегда интересовал этот загадочный, почти мифический человек. Я искал любую вещь, имеющую к ней хотя бы какое-нибудь отношение. Вместе с Петром Ивановым мы обследовали кладбище в Свири. И каково же было наше удивление, когда на одной из мацейв мы прочитали имя бабушки Мойны. Это было благодарностью за труды, за поиски, за веру.

– Я хочу переиздать книгу «Местечко в огне», – сказал Гирш-Довид Катц. – И фотография мацейвы бабушки Мойны будет на первой странице.

После смерти отца Гирш-Довид стал писать рассказы на идише. Издал три книги. Работает над четвертой. Были попытки писать и модернистские рассказы, но друзья, литераторы, критики единодушно советовали писать книги, основанные на фольклоре, рассказывающие о традиционном еврейском быте. Наиболее известна книга «Антихасидские рассказы Виленского края». Кстати, подписывает свои произведения Гирш-Довид Катц псевдонимом Гирш-Довид Меинкес, который автор взял в память о своем отце.

Он лауреат очень престижной литературной премии имени Ицика Мангера.

Во время экспедиции 1992 года Гирш-Довид Катц решил поездить и по другим местечкам Западной Беларуси. Наведался в Сморгонь. Ученый тогда не знал по-русски ни одного слова. Петр спрашивал у людей, как найти еврейское кладбище, кто бы мог рассказать о жизни евреев в их городе. Им сказали, что в Сморгони живет одна старая еврейка, которая знает и помнит про всё на свете. Они приехали к ней. Дом бедный, кругом лужи, курицы живут в доме под печкой.

Гирш-Довид такого раньше никогда не видел. Хозяйка дома говорила на сочном, великолепном, неиспорченном идише. Ученый уже не обращал внимания на обстановку, а слушал ее, затаив дыхание, и боялся, что она остановится и прервет свой рассказ. Женщину звали Элка Цырульник. Она показала гостям паспорт. Для них это было полным курьезом, они же не чиновники, им не нужны документы, а Элка Цырульник считала, что обязательно должна предъявить документы. Гирш-Довид провел у нее несколько часов и понял, что его новый проект будет называться «Местечковые евреи Беларуси».

– В Радошковичах живет один-единственный еврей Авром-Янкель Берхифанд, – вспоминает Катц свои встречи. – Он напоминает местечковых евреев столетней давности. И манерой говорить, и манерой вести себя. Три раза в день обязательно молится. Молится один. Миньяна в местечке нет. Авром-Янкель надевает тфилин, талес и начинает свой разговор с Богом. На большие праздники Аврома-Янкеля привозят в синагогу в Минск, это в семидесяти километрах от местечка.

Очерки о встречах в белорусских местечках Гирш-Довид регулярно публикует в крупнейшей еврейской газете Соединенных Штатов Америки «Forward». В ближайшее время выйдет отдельная книга. Галерея, созданная ученым и писателем Катцем, вероятно, сравнима с галереей такого художника, как Юдель Пэн, который всю свою жизнь писал портреты евреев черты оседлости.

Гирш-Довид любит рассказывать о своих встречах.

Думаю, если бы он не стал ученым-филологом и писателем, он непременно стал бы артистом. Во всяком случае, его умению перевоплощаться можно позавидовать. Он не только пересказывает слова собеседников, но и демонстрирует их интонацию, жесты, мимику.

– В местечке Мир жила поразительная еврейская женщина. Ее звали Люба. Она была убежденной коммунисткой. В молодости вышла замуж за русского парня. Ее мама проплакала все глаза, но дочь говорила только о мировой революции. Ее муж нелегально перешел границу и оказался в Советской России, а местечко Мир в те годы принадлежало Польше. Его арестовали, как польского шпиона, и расстреляли. В начале войны Любе предлагали эвакуироваться, но она ушла в лес с партизанами. Всю войну воевала.

В начале 90-х годов ее пригласили в Лондон. Там проходил судебный процесс над фашистскими преступниками. Люба была свидетелем. А через несколько лет ее убили прямо в ее домике. Кто это сделал? Почему? Не знаю. Люба жила бедно. Во дворе ее дома стояла мацейва. «Поставят на моей могиле, – говорила она. – Жизнь я прожила, как коммунистка, а умереть хочу, как еврейка».

Чем чаще встречался Гирш-Довид Катц с пожилыми местечковыми евреями, тем острее видел, понимал, какая социальная пропасть лежит между этими людьми и их одногодками, живущими в Америке.

– Американский еврей, переживший Катастрофу, получает солидную денежную компенсацию, а еврей из Радуни Меерке Столяр, который два года был узником гетто, до последнего времени даже не знал о существовании такой компенсации. Купить необходимые лекарства для этих людей – проблема, отремонтировать дом – проблема, купить хорошую еду – проблема.

В 1998 году я впервые опубликовал в ряде американских газет статьи об этом. Надеюсь, многие американцы обратили на них внимание. Я выступал и продолжаю выступать доверенным лицом евреев из Беларуси, которые пережили Катастрофу.

Меерке Столяру летом 1941 года было 29 лет. Он работал кузнецом. Фашисты заточили его в Радуньское гетто. В мае 1942 года 50 молодых мужчин из гетто повели копать ямы рядом со старым еврейским кладбищем. Эти ямы должны были стать могилами для узников гетто. Меерке Столяр, улучив момент, ударил немецкого охранника лопатой по голове и бросился бежать. Второй немец пытался его догнать. Меерке вступил с ним в рукопашную и убил противника.

Столяр ушел к партизанам, через какое-то время стал командиром отряда. «Сейчас он живет в тяжелых материальных условиях, я бы сказал, даже в нищете, – уточняет Гирш-Довид Катц. – Где американские евреи, которые на словах заботятся о своих собратьях?».

Гиршу-Довиду Катцу не надо лезть в блокнот, чтобы вспомнить имена, фамилии героев своих очерков. Эти люди стали его друзьями. Он пишет им письма, звонит.

– В Ошмянах живет Белла Деллон. Это представительница старинной сефардской фамилии Де Лион. В годы войны она была узником гетто, потом ее угнали на принудительные работы. Она получила компенсацию, но мизерную, даже непонятную по западным критериям, – всего 200 долларов. Почему существуют двойные стандарты?

Однажды в Пружанах Гирш-Довид Катц спросил у старого еврея Юделя: «Скажи, сколько денег тебе надо, чтобы ты жил хорошо? Купил всё, что ты хочешь, и себе, и жене» Юдель долго-долго думал. Потом ответил: «Чтобы жить хорошо, как Ротшильд, я должен иметь сто пятьдесят долларов в месяц для своей семьи».

– Неужели мои соотечественники-американцы не могут позволить этим людям хотя бы последние дни своей жизни провести не по-нищенски? – спрашивает ученый и отвечает: – Могут, причем не доставив себе особых хлопот.

Я не спрашиваю у Гирша-Довида Катца, почему заботиться о местечковых евреях – гражданах Беларуси – должны их американские собратья. Только потому, что они богатые люди? Потому что должны совершать мицву²? Или они в чем-то провинились и должны заглаживать свою вину?

Не сомневаюсь, ученый понимает, что, в первую очередь, обеспеченную старость должно гарантировать то государство, на благо которого человек проработал всю свою жизнь. Но как гуманист, он чувствует свою вину, когда рядом есть нищие, больные, одинокие люди. Тем более, что эти люди чем-то напоминают ему отца и персонажей его произведений – жителей Михалишек. И Гирш-Довид Катц старается им помочь.

Катц – профессор Вильнюсского университета, преподает фольклор, диалектологию, язык идиш.

– Как вы оказались в Литве? – спрашиваю я. – Кто ваши студенты? Ведь в Литве почти не осталось евреев.

– Сначала я расскажу про Оксфорд, – ответил ученый. – Английские студенты, услышав, что я веду занятия по языку идишу, смеялись. Говорили, кому это надо... Мертвый язык. Где сфера применения? Потом стали приходить понемножку, наверное, из любопытства. Приходили евреи и неевреи. Даже больше неевреев приходило. А потом, наверное, им понравились мои лекции, стало с каждым разом приходить всё больше и больше людей.

Часто вспоминаю своих первых студентов. Робинсон стала известной идишистской писательницей, она нееврейка, переехала в Америку, вышла замуж за еврея и приняла гиюр. Кристофер Готтен сейчас профессор, преподает идиш.

Несколько лет назад я приехал преподавать в Литву по приглашению Вильнюсского университета. У меня три курса. Первый – введение в ашкиназийскую идишистскую цивилизацию. Максимум концентрации на культуре литваков, культуре штетла. Второй курс, который я читаю, – язык идиш, и третий – лингвистика и фольклористика, способы и методы сбора материалов. Среди моих студентов литовцы, немцы и евреи. Два курса я читаю на английском языке, язык идиш, естественно, на идише.

Каждое лето Гирш-Довид Катц проводит в Литве семинары по языку идишу. Приглашаются те, кто знает, помнит, изучает язык, литературу, фольклор и на профессиональном, и на любительском уровне. Приезжают люди из стран Балтии, Беларуси, Украины, России. Произошла та же история, что и с преподаванием в университетах. Вначале приходилось искать желающих участвовать в семинаре, а сейчас от просьб отбоя нет. Наверное, у Гирша-Довида Катца есть особая притягательная сила.

Вот такой странный человек ездит по городам и местечкам Беларуси. Встречается с пожилыми людьми, которые бы и рады поговорить, да не с кем, и просит их:

– Расскажите, вспомните, это очень важно для тех, кто будет жить завтра…

^1. мацейва – (иврит) надгробный памятник.

^2. мицва – (иврит) заповедь, закон, данный Богом людям. В обычном словоупотреблении – всякое доброе дело. В Талмуде это слово употреблялось для обозначения похвального поступка, хотя и не предписанного законом.

 

Еврейские местечки Беларуси никогда не выглядели, как финиковые пальмы, растущие среди березовой рощи. Они вписывались в пейзаж страны, хотя имели много национальных отличий.